Второй год отвыкания от снотворных я спал по 4–5 часа, и нередки были сквозные бессонницы. Подлинное восстановление сна наступило через три года. Оно было связано с общим оздоровлением организма.
В то же время я покончил, если можно так выразиться, с властью пледа и шерстяной рубашки. Я снова постелил вместо пледа обычную простыню. Пусть изводят ночные лихорадки — я буду вставать и менять простыни, но только не изнеживать себя пледом! Из-за микроклимата под шерстяной рубашкой я оказался уязвимым для любого охлаждения. Если прежде и существовала необходимость в таком белье, то теперь я ее решил изжить. Я навсегда отказался от свитеров с глухими воротниками и от шарфов. Здесь, в городе и в нашем климате, нет причин, которые оправдывали бы подобную одежду. Изнеженность делает нас податливыми на простуды. Я вообще пересмотрел и основательно облегчил гардероб. Обращаясь без надобности к излишне теплым вещам, мы растренировываем защитные силы, делаем себя беззащитными перед простудой, а следовательно, и перед более серьезными болезнями.
Я сознавал, что буду простужаться, но был убежден в правоте выработанного мною пути. Безусловно, я ускорял события, но жажда избавления от болезней была столь велика, что я оказался нечувствительным к простудам. Нет, я простужался и маялся, но вести себя по-другому отказывался. Я отрицал власть болезней над собой.
Я обязан был двигаться. Но мне еще были недоступны тренировки и бег, поэтому осенью, зимой и весной решил осваивать ходьбу, а дальше приступить к тренировкам. И ничто, и никто не остановит меня!
Первые прогулки… 8–12 мин топтания возле подъезда. На большее недоставало сил. Я становился мокрым, и меня начинало мутить. Эти первые недели меня сопровождали жена и дочь. С собой они несли запасные вещи — вдруг меня зазнобит или охватит ветер. Да, да, я был жалок и смешон! Я был таким, но не моя решимость. Она крепла с каждым часом. Я видел будущее и в нем себя.
Через 3–4 недели я поставил новую задачу — отойти от дома на триста метров. Когда я возвращался, мир качался и чернел, в ушах ревели водопады. Я выдавливал из себя улыбку, не чувствуя лица. Я входил в дом и плелся в ванную. Лишь там я отваживался переодеться: с меня текли горячие ручьи. Но мне нельзя было даже смыть пот — я тут же простыл бы. Я утирался полотенцем и пережидал, когда остыну.
Когда я освоил эти триста метров, я смог выходить в парк. Как же мучительно давался первый круг! На жалкие семьсот метров рядом с домом ушли последние дни октября, весь ноябрь и декабрь. У той части круга, где обрывался деревянный забор, ограждающий строительство, я обязательно покрывался испариной. Идти дальше я не рисковал и поэтому поворачивал домой. И весь путь назад я уже источал воду, сырели даже волосы на затылке. Я только глубже натягивал шапку и бодрился: «Ничего, все верну — и силу, и неутомимость!»
С недоумением я разглядывал этот круг из окна кухни: какой же он крошечный! Я завидовал людям: это счастье — идти скорым шагом без потливости и одышки!
К новому году я стал проходить этот круг, обливаясь потом лишь на обратном пути, но самое отрадное — я стал меньше утомляться.
Не только слабость гнала из меня воду, я чересчур тепло одевался. Я скинул кое-какие теплые вещи, и все же их еще оставалось предостаточно. Я решил постепенно избавляться от них. Это заметно сократило испарину. Зато я рисковал, когда внезапно обрушивались пот и одышка. Прежде я впадал в беспокойство: ведь в таком состоянии я подвергаю себя воспалению легких — именно в такие моменты оно и цеплялось. Теперь я упрямо топал по зимним тропинкам и твердил заклинания против простуд. Постепенно я втянулся в довольно быстрый шаг без чрезмерных одышек и потливости. Это придавало мне уверенность, и уже с февраля я отказался от пальто. С того времени я хожу лишь в куртках, и с каждым годом во все более легких.
Я становился все нечувствительней к невзгодам. Чем отзывчивей мы на невзгоды, неудачи, боли и тому подобное, тем, значит, больше боимся их и полнее оказываемся во власти страхов, которые сильнее всех ядов и болезней подтачивают организм. Я начал подрубать эту связь. Освободиться от страхов и сомнений! Я брел пока еще ощупью, но в верном направлении.
Та зима огнем и жаром прокатывала через меня. Я лишь туже взводил пружины воли. Теперь я не страшился перенапрячь их. Я уже вплотную подошел к пониманию тренировки воли. Смутно она уже рисовалась мне. Я много раздумывал, как найти формулу тренировки воли, как вернуть себе свежесть и неутомимость. Не верю, будто они даны неизменными и жизнь их лишь умаляет, сокращает и выцеживает до дна.
Во всех испытаниях я придерживался правила: преодолевать любые новые трудности, держаться программы оздоровления, а организм сам скорректирует неправильности, он этому научен природой. Вся загвоздка в том, что мы не верим ему и еще — не умеем терпеть. Мы от всего без колебаний отгораживаемся микстурами, уколами, таблетками и жалобами — сами ничего не хотим делать. Мы постоянно вносим в организм беспорядок и ослабляем его. Но самое главное — мы боимся. Страх — могущественный инстинкт. Все, что связано со страхом, организм воспринимает в первую очередь и запечатлевает чрезвычайно надежно. Так вживаются скверные мысли, болезненные состояния духа, а к ним уже и приноравливаются соответствующие функции организма — ведь страх оберегает жизнь, иначе нельзя! Организм почитает страх как своего верховного охранителя.
Я дал слово держаться в любом случае, даже если весь мир станет убеждать меня, будто я безнадежен. Пока я сам не соглашусь, ничто не может сломить меня — это генеральная установка для работы организма. Надо лишь следить за строем мыслей, не засорять организм опасными и ненужными командами. Я все ближе и ближе подступал к идее волевого управления организмом.
Я начал понимать: главное — верить. Надо непоколебимо верить в правоту и целительность того, что творишь. Ни на толику не сомневаться в себе и результатах работы. Даже ничтожная фальшь, ирония и сомнения сведут на нет любые усилия. Организм настроен на каждое ничтожное движение мысли. Любая преобразуется в физиологические реакции — это от великого приспособления организма в борьбе за выживание Беда в том, что мозг посылает не только разумные команды, — по этой причине наступает рассогласование важнейших жизненных процессов. Иначе быть не может: при накоплении определенной информации, соответствующем уровне сигнала организм неизбежно совершает поворот в сторону, диктуемую психическим состоянием. Характер имеет непосредственное отношение к здоровью. Поэтому и есть люди, способные вынести невероятный груз горя и бед, — характер оберегает их от разрушений и болезней. Радостный, волевой и деятельный характер в конце концов проведет через любые препятствия и приговоры судьбы. И при любом, даже самом неблагоприятном, стечении обстоятельств он сохраняет возможность преодоления их действием. Нельзя долго о чем-то жалеть — это всегда от оглядывания назад, сомнений в своих способностях, это умаление значения воли. Надо нести в себе правило: будь господином своих мыслей, любая мысль переходит в твое физическое состояние, осваивай дисциплинированное мышление, дави отрицательные чувства, убирай «мусор»…
Моя оздоровительная программа: ванны, тренировки, разумное питание и психотерапия самовнушением — должна обернуться устойчивостью в здоровье и ясностью мышления. Без этого жизнь не представляется мне достойной, и я буду искать пути возрождения ее. Но пока нужно терпеть. Заложенные семена дадут всходы. Нужен немалый срок, дабы изменить инерцию и в мозговых процессах, и в физических. Слишком долгим было время развала и невежественного отношения к себе.
Физические нагрузки — великий согласователь всех основных процессов в организме. Повышение тренированности не может не повлиять благотворно на устойчивость организма, его способность сопротивляться болезням — это общий принцип.
Не тренировки погружали меня в болезненность, а неспособность нервной системы переносить даже незначительные напряжения. Я сдал нервно, а уже после, что называется, «посыпался» и физически. Однако в новых условиях тренировка должна исходить из несколько иных принципов: начав с ничтожного, нужно приучить организм к нему и по капле увеличивать это ничтожное. Боль, тяжесть сохранятся, и, надо полагать, весьма значительные, но я должен их вынести… Иного пути к возвращению в жизнь нет.
