От тех, кто брался "затопить печь" или "вымести сор", она принимала помощь как дело, само собою разумеющееся, без особых изъявлений благодарности. Людей, менее понимающих, менее проницательных, иногда это задевало. Ольга Елисеевна Колбасина-Чернова и Александра Захаровна Туржанская как раз понимали всё, но Мария Сергеевна Булгакова почему-то под старость решила "обидеться" на Марину Ивановну. Во всяком случае в конце 60-х годов в письме к Ариадне Эфрон она сочла возможным написать, что Цветаева третировала своих друзей. Ответ дочери поэта был классически-благородным. Цветаева, писала она, "будучи человеком исключительно глубокой, высокой, интенсивной и постоянно обновляющейся духовной, внутренней жизни, быстро доходила до потолка отношений, выше которого собеседнику не прыгнуть… Ей быстро наскучивала наша обыденность, мы были ей не по росту… Цветаева всегда нуждалась в помощи; как человек громадного, единственного таланта, она была на нее вправе; но где же те люди, которые всегда, ежедневно, готовы помогать в самом трудном, в самом неприметном, в самом скучном? "Друзья" выдыхались один за другим; в лучшем случае они любили (по мере своего интеллекта) — стихи: но не творца этих стихов. Творец знал себе цену, был угловат характером, требователен, иногда и высокомерен. Высокомерны миллионеры, высокомерны и нищие. Миллионер духа и нищая в жизни, мама была высокомерна вдвойне. Кто бы мыл полы и стирал белье этому высокомерию?.."

Но вернемся к поэме "Крысолов", в первых главах которой Цветаева обрушивается на всех "устроенных", "упорядоченных", окутанных благополучным бытом, убивающим человеческую единственность, превращающим всякую неповторимую жизнь в одинаковое для всех бытование — смерть заживо. Таковы в ее поэме обитатели Гаммельна. Вот варианты одной строфы из первой главы:

Первая глава — "Город Гаммельн" — была написана вмиг: уже 19 марта завершена. И так же быстро вторая: "Сны" — с 4-го или 5-го по 22 апреля. "Упорядоченные", безгрешные гаммельнцы соответственно своему "положению" видят и сны — и ни на йоту в сторону: "муж видит во сне жену, жена мужа, сын — страницу тетради чистописания… служанка — добрых хозяев… Что может видеть добродетель во сне? Собственные добродетели".

Третьей главе ("Напасть") поэт посвящает май; заканчивает 28-го.

Поутру следующего дня сытые гаммельнцы проснулись. Их день — схема их жизни. Начало — базар (так и была названа в первой редакции эта глава). "Можно покупательниц изобразить в виде кухонной утвари" (черновая запись). И другая, рисующая жизнь этих неодушевленных фигур:

Калейдоскоп уродливых лиц, трескотня гнусных сплетен. Апофеоз жира и сытости, но не чрезмерной, а "так, чтобы в меру щедрот: Не много чтоб, и не мало". Иначе будет грех, а это для обитателей Гаммельна — табу…

И вдруг — шквал, напасть, тучи неведомо откуда появившихся крыс: "Крысиный горох", "крысиная рысь", "крысиная дробь"…

Вот они, "бродячие крысы" Гейне: алчные, пакостные, безжалостные, "целый мир грозятся стрескать", перевернуть на свой казарменный, тоже упорядоченный, но по-иному, лад:

И еще более прозрачный намек: эти полчища — "из краев каких-то русских…"

Но крысы не более отвратительны, чем гаммельнцы (бюргеры, обыватели, мещане). "Голодные" не отвратительнее "сытых", а "сытые" — "голодных".

…А в тот час, когда всполошенный Гаммельн внимал постановлению ратуши: избавителю города от крыс отдать в жены задумчивую бургомистрову дочь, не желающую (по слухам) ни за кого идти замуж, — недаром, по замыслу, "дочка бургомистра — Душа", — в тот самый час в город входил… Крысолов. Вот как работала Цветаева над последним четверостишием этой главы: