И все в один голос, спрессованный из лютой ненависти к захватчикам, ответили:

— Клянемся!

Выступили и лучшие бойцы отряда — коммунисты и комсомольцы. Бронебойщик Василий Козлов дал слово подбить не менее двух вражеских паровозов, Геннадий Девятов (он только поправился после тяжелого ранения) и Сергей Сидоров — пустить под откос по вражескому эшелону…

Рабцевич подвел итог собранию. Его выступление было кратким. Он наметил, кто, где и что будет делать к празднику 1 Мая.

— Наша задача, — сказал командир, — сделать все, чтобы в эти праздничные для нас дни фашисты еще острее почувствовали, что у них горит земля под ногами.

Прямо с собрания группы уходили на задание. Бабаевский отправлялся с Синкевичем. Побажеев — с Бочериковым, Линке — с Игнатовым. На складе получали патроны, мины, гранаты, сухой паек — хлеб, колбасу. В первые же дни после прихода на Пинщину отбили у фашистов большое стадо коров. Некоторых раздали крестьянам, передали в 208-й партизанский полк, остальные паслись поблизости. На базе наладили коптильню — научились делать колбасу.

Провожал бойцов сам Рабцевич. На поляне выстроилась группа Игнатова.

— Больные есть? — спросил Рабцевич.

— Нет, — дружно ответил строй.

— Вот и хорошо. — Рабцевич облегченно вздохнул, его лицо заметно повеселело.

— Здоровому человеку всегда легче воевать, — впервые за много дней скупо улыбнулся Линке.

— Желаю успеха вам, товарищи, — сказал Рабцевич. На прощание крепко пожал руку комиссару. — Удачи тебе, Карл!

Действия бойцов спецотряда, местных партизан были настолько ощутимы, что на какое-то время парализовали движение на железной и шоссейных дорогах. В ответ фашисты организовали несколько карательных экспедиций. Ничего не добившись, они стали концентрировать силы в Парохонске, других населенных пунктах, готовясь к новым операциям.

И тут Бабаевский сообщил, что конное подразделение словаков, дислоцирующееся в деревне Любель, перебив свое командование, ушло в лес, где встретило местный партизанский отряд «За Родину» и влилось в него.

— Вот это здорово, Николай! — сказал Рабцевич. — Как видишь, твои старания не пропали даром.

…Эта история началась сразу же после возвращения Бабаевского с Большой земли. Словацкое подразделение тогда стояло в деревне Вылазы. Солдаты охраняли участки железной дороги.

В отряде решили начать агитационную работу по их разложению. Нужен был человек, через которого для начала удалось бы завязать с ними переписку…

После тщательного отбора Бабаевский остановился на жительнице деревни Сошно Дарье Александровне Малашицкой. Рабцевич одобрил кандидатуру. Оставалось заручиться согласием самой Малашицкой. С этой целью апрельской ночью и отправился к ней начальник разведки. С ним пошли проводник из местных — сосед Малашицкой — и трое бойцов охранения.

В то время фашисты не имели гарнизона в Сошно, если, конечно, не считать бригады немецких железнодорожников, живших в церкви. Однако жили рабочие обособленно, посты выставляли только возле казармы. Поэтому каких-либо препятствий для встречи не предвиделось.

Огородами пробрались к хате Малашицкой. Кругом было спокойно, непривычно для военного времени тихо. Деревня спала. Бойцы охранения заняли свои места — двое залегли в кустах у ограды на улице, один на огороде. Проводник тихо постучал в окошко, низ которого был заделан куском железа. Бабаевский, чтобы случаем не напугать хозяйку, прижался к стене хаты, затаился.

— Кто? — послышался заспанный голос.

Проводник назвался.

— Чего тебе? — недовольно спросили из-за окна.

— Да открой же скорее, Дарья, дело к тебе имею.

Из хаты донеслось приглушенное покашливание, торопливое шлепанье босых ног.

Дверь приоткрылась, в образовавшуюся щель просунулась женская голова в наспех накинутом платке.

— И чего тебе, окаянный, не спится? — проворчала хозяйка. — Входи, полуночник. — Она распахнула дверь.

— Да я тут не один, — виновато проговорил проводник, пропуская вперед Бабаевского.

В сумрачной горнице непросто было различить присутствующих, их близость угадывалась по дыханию.

— Ты кого это ко мне привел? — спросила хозяйка.

Бабаевский опередил проводника, представился:

— Я заместитель командира отряда Игоря. Звать Николаем. Если не возражаете, поговорить с вами надо.

Малашицкая вздохнула.

— Возражай не возражай, а ты уже в хате. Говори, чего надо?

Бабаевского не смутил тон хозяйки. Он знал о ее крутом нраве. Попросил проводника выйти. Сработала привычка: прежде чем заговорить с кем-либо о деле, остаться без свидетелей. В народе недаром бытует пословица: «Береженого бог бережет», чекисты называют это конспирацией.

— Так спрашивай, — нетерпеливо заметила Малашицкая, едва затихли во дворе шаги проводника, — что надо?

— Для начала, Дарья Александровна, пройдем куда-нибудь в уголок, зажжем лампу, коптилку, — предложил Бабаевский. — Знаете, как-то не привык знакомиться в потемках.

— Тогда иди сюда. — Она нащупала его руку, потащила за собой. Рука у нее была по-мужски крепкая. Сделав несколько шагов, сказала: — Постой! — а сама загремела чем-то железным.

— Эт на-а, паралик ее расшиби, печь погасла. Теперь огнем, разживиться можно если только у соседки.

Бабаевский протянул ей пачку немецких спичек.

Малашицкая зажгла тонкую длинную лучину, воткнула в печь между кирпичей. Слабо озарилось место, где они находились. Это было запечье, отгороженное от горницы шторкой из грубой серой ткани. Огонь в топке никак нельзя было увидеть с улицы. Бабаевскому понравилась сообразительность хозяйки. Подумалось: «Должно быть, это место не впервые использует для подобных встреч». Сел на щербатую коричнево-черную, крепко сработанную скамейку. Малашицкая стояла, прижавшись к печке. Некоторое время молча смотрели друг на друга.

Малашицкая выглядела много старше своих шестидесяти двух лет, и в этом не было ничего удивительного. С двадцать девятого года осталась без мужа. На руках пятеро детей. А помощи ждать неоткуда. В тридцать девятом, когда Западная Белоруссия стала советской и вроде бы солнышко взошло в ее жизни, подросли дети, старшую, Михалину, выдала замуж. Да умерла средняя — Надежда. Не успело забыться это горе — война грянула. У Михалины фашисты повесили мужа (он был депутатом сельского Совета), а саму угнали на каторжные работы в Германию. Сыновья Григорий и Петр ушли в лес партизанить. Осталась она с младшей — Катериной. Чем могла, партизанам помогала: кормила, обстирывала, белье штопала, — ничего не жалела. И тут вновь несчастье постучалось в ее хату. В феврале сорок четвертого под Брестом погиб Григорий.

Бабаевский глядел на Малашицкую и на какое-то время даже засомневался: а справится ли эта немолодая, измученная женщина с заданием? Успокоился, поглядев в глаза — живые, необычайно ясные.

— Видите ли, уважаемая Дарья Александровна, я много о вас слышал, все собирался познакомиться. — Его взгляд столкнулся с колючей усмешкой хозяйки. — Простите, что выбрал такое позднее время.

— Чего уж извиняться, коль пришел. Скажи лучше, зачем понадобилась?

Бабаевский понял, что она не терпит многословия, не нуждается в лишних объяснениях.

— Я хотел бы вас попросить выполнить одно очень важное поручение отряда.

И опять усмешка, пройдясь по ее впалым щекам, застряла в глазах.

— Господь с тобой, мил человек, на погост мне пора собираться, уже бельишко припасла, а ты задание. Отзаданилась, теперь за меня сынок мой последний воюет.

Голос ее дрогнул, сорвался, взблеснули от боли глаза. Казалось, еще мгновение — и расплачется старая женщина. Но не расплакалась: закусила губу, и глаза тут же высохли.

Бабаевский подивился ее воле, обрадовался: «А ведь не ошибся — сильный она человек».

— Дарья Александровна, — продолжал Бабаевский, — как это в народе говорится: вы еще любой молодой сто очков вперед дадите. Не будь я уверен в том, что справитесь с нашим поручением, не пришел бы сейчас.