— Моя мать наверняка запротестовала бы против такого брака, но это же глупо...

— Что именно?

— Чтобы девушка, выходя замуж, признавалась мужу в том, с кем была до него.

— Разумеется, такую девушку умной не назовешь. Однако и ложь не выход из положения, а некоторые именно с нее и начинают совместную жизнь. Если бы ты только знал, к какой лжи порой прибегают девушки...

— Ты тоже будешь лгать?

— Не знаю. Мне бы этого не хотелось.

— Но как ты узнаешь, любят тебя по-настоящему или нет? К сожалению, мужчины порой говорят о любви, вовсе не испытывая этого чувства.

— Это отвратительно.

— Я с тобой согласен.

В голосе Жоки послышались нотки возмущения:

— Мне отвратительна даже сама мысль, что я могу стать игрушкой в чьих-то руках. Если бы меня кто-то обманул, воспользовавшись моим доверием, солгал, что любит, я бы такого человека ни за что не простила и, наверное, отомстила бы ему. В университете я случайно слышала, как парни хвастались друг перед другом своими победами, так меня чуть не вырвало. Неужели и ты такой?

Миклош ответил не сразу, некоторое время продолжая разглядывать темный потолок. В душе он был рад этому разговору. Невольно вспомнились первые годы службы в армии, офицерское училище, военная академия... Перед его мысленным взором промелькнули знакомые лица сослуживцев. Вспомнился полковник Коромпаи, который говорил им: «Человек, не стесняющийся на людях плохо говорить о женщинах, не может стать настоящим солдатом».

— Я не люблю рассказывать о своих увлечениях, — сказал Миклош. — И если при мне мужчины начинают делиться друг с другом своими впечатлениями о женщинах, я в таких случаях обычно ухожу.

— Миклош, а что ты думаешь о моем отце?

— Спроси что-нибудь полегче.

— Понятно. Выходит, ты от него не в восторге.

— Он для меня загадка: и как писатель, и как человек. Не сердись, но я говорю это искренне.

— Я и не сержусь.

— У меня сложилось впечатление, что твой отец сейчас как бы на распутье. С одной стороны, он накопил богатый жизненный опыт, которого вполне хватило бы двум десяткам писателей, а с другой — он, видимо, труслив и никак не решится написать о том, что его по-настоящему мучает.

— Однако хорошим писателем ты его все же считаешь?

— Нет, не считаю, хотя писать он, безусловно, умеет. Но для того чтобы создать хорошую книгу, одного мастерства мало, необходима искренность, а ее-то в романах твоего отца как раз и нет.

— Вообще-то он несчастный человек: у него почва из-под ног ушла. А сколько сплетен ходит о его любовных похождениях!

— Меня никогда не интересовали сплетни.

— Но ведь они, как правило, на чем-то основаны.

— А как твоя мать относится к этому? Она-то наверняка обо всем догадывается.

— Моя мать? Она очень странная женщина... И мне от души жаль ее... — Девушка вдруг замолчала, а затем так же неожиданно продолжала: — Хочешь верь, хочешь нет, но меня воспитали не родители, а брат.

— Странный он человек, твой брат. В полку о нем сложилось довольно противоречивое мнение. Офицеры им довольны, но товарищи...

— У него действительно трудный характер, — согласилась Жока, — однако главная его беда в том, что он не верит людям. И все-таки он замечательный парень! Знаешь, мы с ним часто оставались вдвоем... У Банди всегда были только знакомые и никогда не было друзей. Парни, с которыми он хотел дружить, сторонились его, так как не симпатизировали нашему отцу, а те, кто добивался его дружбы, ему не нравились. Военную службу он, кажется, не любит. Ты еще не хочешь спать?

— С тобой интересно говорить.

— А я уже спать захотела.

— Тогда давай спать.

— Давай.

— Спокойной ночи.

В дверь забарабанили. Жока проснулась и прислушалась, но стук не повторился, и она уже было подумала, что все это ей приснилось. Миклош спал на своей кровати сном праведника. Однако вскоре стук повторился, хотя на этот раз не столь настойчиво.

— Миклош, — шепотом позвала Жока. Она вытянула руку и потрясла офицера за плечо: — Миклош, да проснись же ты!

— Что случилось? — поинтересовался он, просыпаясь.

— Кто-то стучит в дверь, — тихо проговорила Жока.

Теперь и Миклош услышал стук. Он зажег ночник и, лениво зевая, вылез из-под одеяла.

— Не бойся, — проговорил он, глядя на девушку, которая жмурилась от света. — Главное — спокойствие!

На улице опять бушевал ветер — жалюзи под его мощными порывами стонали и трещали. Миклош подошел к двери и, положив руку на дверную ручку, сам попытался успокоиться, хотя внутри у него все колотилось.

— Кто там? — спросил он.

— Эндре Варьяш, — ответили из-за двери. — Откройте!

— Это твой брат, — сказал Миклош, обернувшись к девушке, хотя она и без его объяснений уже узнала Эндре по голосу.

— Боже мой, только этого мне не хватало!

Миклош махнул девушке, сидевшей на кровати, словно статуя, и жест этот, видимо, должен был успокоить ее, хотя сам офицер был явно смущен, чувствуя всю неловкость создавшегося положения.

— Сейчас, — отозвался он, — только надену брюки.

Надевая брюки, Миклош улыбнулся Жоке смущенной улыбкой, как бы желая подбодрить ее, а сам подумал: «Нужно вести себя спокойно и непринужденно». Чтобы немного потянуть время, он закурил. В голове промелькнула мысль, что, наверное, следует надеть китель с погонами подполковника, которые в случае чего остудят воинственный пыл этого неуравновешенного парня. И еще подумалось: «Жаль, что в номере нет ванной, а то бы Жока прошла в нее, и можно было бы...» Но, устыдившись этой мысли, он даже не додумал ее до конца. И опять посочувствовал Жоке, положение которой было гораздо неприятнее, чем его собственное.

Лонтаи открыл дверь. На пороге стоял Эндре, на лице которого отражалась не злоба, как предполагал офицер, а скорее печаль и боль. Шапка у парня была сдвинута на затылок.

— Пожалуйста, входите, — пригласил Миклош и отступил в сторону, пропуская солдата.

Эндре не только не отдал ему чести, но и не соизволил поздороваться. Переступив порог, он остановился.

— Входите, входите, — пригласил еще раз подполковник. — Я хочу закрыть дверь.

Эндре сделал несколько шагов вперед и устремил удивленный взгляд на оцепеневшую сестру. «Все так, как я предполагал, — мелькнуло у него в голове, — Жо в номере подполковника. Не кто-нибудь, а моя родная сестра, за которую я был готов пойти в огонь и в воду. Что же теперь делать? Ударить обольстителя, а Жо надавать пощечин? По этим ведь ничего не исправишь. Просто придется смириться с мыслью, что моя сестра потаскушка. Значит, и ее я потерял...» Он слышал, как подполковник что-то говорил ему, однако смысл слов до него не доходил. Любые слова, любые объяснения казались сейчас ненужными. Парень чувствовал боль и глубокое разочарование. Что ж, если он не может никого ударить, то может хотя бы заплакать. Но и это сейчас не имело смысла.

— Банди, я хотела, чтобы ты... — начала робко Жока, но брат грубо перебил ее:

— Быстро одевайся! Я подожду тебя в машине. — Неожиданно он почувствовал, как на него неизвестно откуда нахлынула волна спокойствия. Ему даже рассмеяться захотелось, однако он сдержался и не засмеялся, лишь на худом лице его, со впалыми щеками, появилась презрительная улыбка, а в голосе послышались саркастические нотки. Но высмеивал он не сестру, не ее поклонника, а самого себя. Повернувшись к подполковнику, он сказал: — Не знаю, как следует поступать в таком положении. Этому меня в полку пока не научили.

— В каком таком положении? — довольно спокойно спросил Миклош, в душе жалея парня.

— Когда рядовой застает свою сестру в номере подполковника...

Офицер перестал поправлять галстук и, подойдя к солдату вплотную, еще спокойнее проговорил:

— Послушайте. Вы правы, если допускаете...

— Я ничего не допускаю, товарищ подполковник. — Слово «товарищ» он произнес с откровенной издевкой. — У меня нет ни малейшего желания выслушивать ваши объяснения. — И, повернувшись к сестре, добавил: — Не сердись, что испортил тебе ночь.