— Я уже рассказывала о том, что было со мной. Что мне еще сказать? — Девушка посмотрела на священника и задумалась: — В лагере я, собственно говоря, ничего не видела. Могу рассказать только о том, что делали лично со мной, а как там жили или живут другие, я ничего не знаю.

Чаба не стал спорить с Эндре, так как уже не впервые слушал его доводы. Из всего этого разговора он сделал для себя вывод, что не стоит заниматься политикой, так как до истины все равно не доберешься. У Чабы так разболелась голова, что он охотнее всего пошел бы домой. Все, что до этого говорил об их дружбе Эндре, было правдой, которая болью отзывалась в его душе. Он чувствовал, что своим поведением не раз обижал друга, хотя, если хорошенько подумать, Эндре того не заслуживал. Про себя Чаба решил, что при удобном случае он попросит у Эндре извинения за все.

В этот момент в прихожей послышался какой-то шум, а через несколько секунд в комнату вошел профессор Эккер. Он по-дружески поздоровался с молодыми людьми, поблагодарил Эрику за то, что в его отсутствие она выполняла обязанности хозяйки дома. Вытерев потный лоб, Эккер подсел к ним поближе.

Эрика налила профессору чаю, после чего он поинтересовался, как они себя чувствуют и какие известия из дома. Это были самые обыкновенные вопросы, какие при встрече задают друг другу интеллигентные люди, и Чаба с Эндре вежливо отвечали на них. Эккер слушал их, кивая время от времени, а когда он посматривал на девушку, на его лице появлялась почти детская улыбка.

— Твои родители все еще в Лондоне, Чаба, не так ли? — обратился Эккер к молодому человеку.

— Да, пока все еще там, господин профессор, — ответил ему Чаба. — Однако в последнем письме отец сообщал, что скоро он уедет оттуда.

— Вот как? — удивился Эккер, положив изящным движением кусочек пирожного в рот и запивая его чаем. — Когда вы в последний раз видели Эрику? — спросил он вдруг безо всякого перехода, посмотрев на Чабу и на Эндре одновременно. — Она стала лучше выглядеть, не правда ли?

— Гораздо лучше, — признался Эндре. — Когда я впервые встретился с ней — это было спустя несколько дней после ее освобождения, — то просто ужаснулся.

— Я не удивляюсь, — сказал Эккер. — Слава богу, она относительно быстро избавилась от нервного расстройства. — При этом он бросил в сторону девушки теплый взгляд.

— Все это заслуга господина профессора. Если бы не он, то я даже не знаю, что бы со мной было.

— Да, мои дорогие, знаете ли вы, что я слышал? — снова заговорил Эккер, меняя тему разговора. Все с любопытством уставились на лысого человечка, который, потерев копчики пальцев, закурил сигарету и, удобно откинувшись в кресле, продолжал: — Наш друг Милан Радович якобы появился в Германии.

— Не может быть, — не выдержал Чаба. — Радович очень смелый человек, но он не идиот. — Поняв, что сказал глупость, он тут же поправился, однако от профессора не ускользнуло это замечание. — Хотя, — продолжал он, — вполне возможно. Но ведь никто не знает, что бы с ним случилось после побега, если бы ему не удалось бежать за границу. Тогда мы бы его, наверное, и увидели...

Эрика закурила и нахмурилась:

— Я думаю, что Милана уже нет в живых. Я никак не могу себе представить, чтобы кому-нибудь удалось бежать из гестапо.

— По-твоему выходит, что его расстреляли, а его поиски организованы лишь для того, чтобы скрыть это убийство? — спросил Эндре. — Глупости! После расстрела поисков убитого не устраивают. В этом нет никакой необходимости, тем более что в Германии у него родственников нет. Мне лично все ясно. Милан был членом организации — в этом он и сам признался, — которая и освободила его.

— Во всяком случае, это смелые ребята, — заметил Чаба. — Только мне это нападение кажется сказкой. Пожалуй, Эрика права.

Эккер не без умысла завел разговор о Милане, так как и сам не верил официальному донесению гестапо. Собственно говоря, его сейчас интересовал не только Радович, но и люди, которые стояли за его спиной. Иногда ему казалось, что Чаба знает о побеге Милана намного больше, чем об этом говорилось в официальных сводках. К такому мнению он пришел на основании некоторых наблюдений. Раньше, когда речь заходила о Милане, Чаба не мог скрыть беспокойства за судьбу своего друга, более того, по выражению его лица было заметно, что он страдает. Однако после побега Милана с лица Чабы уже исчезло выражение озабоченности и беспокойства.

Эккер дружески посмотрел на Чабу, а затем начал объяснять, почему он не верит официальному сообщению о побеге Радовича... Однако это вовсе не значит, что он начисто отвергает возможность побега, вернее, Милан бежал не сам, а кто-то организовал его побег. Чаба внимательно слушал доводы профессора, а сам в это время разглядывал его ботинки. Он слышал стук дождевых капель за окнами, и вдруг в голову ему пришла мысль: как же так, на улице идет сильный дождь, а подошвы ботинок Эккера и отвороты его брюк совершенно сухие? Он перевел взгляд на ковер под своими ногами — он был мокр, и ботинки все еще были насквозь мокрыми и грязными, хотя он уже более двух часов сидел в теплой комнате. Эккер же всего несколько секунд находился в прихожей, следовательно, он никак не мог успеть за это время переодеть брюки и обувь, хотя если хозяин дома возвращается в грязной обуви, то снимает ее и надевает домашние туфли, а Эккер дома обычно ходил именно в домашней обуви...

Вот об этом-то своем наблюдении и хотел тогда рассказать Чаба Гезе Бернату, но потом как-то забыл.

Журналист вопросительно уставился на Чабу, который старался поподробнее вспомнить об этом случае.

— Ты говорил, что заметил что-то подозрительное у Эккера, — напомнил ему Бернат. — Рассказывал о девушке, которую тот вызволил из концлагеря. Помню, говорил, что тогда вы еще спорили о побеге Радовича. Эндре тоже был с тобой.

— Что-то припоминаю. — Чаба подсел к столу и, закрыв глаза, начал вспоминать. Да, в тот вечер он еще спорил с Эндре, который безо всяких оговорок склонялся на сторону профессора. И только потом Чаба вспомнил-таки о сухих ботинках Эккера. — Все вспомнил! — обрадовался он и рассказал о том, что тогда заметил.

— Боже мой! — невольно воскликнул Бернат. Было заметно, что он разволновался.

— Но что случилось, папа? — с тревогой спросила Андреа. — Что тебя так взволновало?

Бернат нервно заходил по комнате.

— Так-так, на улице шел дождь, а у него ботинки были сухими, — пробормотал он, не обращая внимания на вопрос дочери.

— Точно так оно и было, — подтвердил Чаба. — Вот у меня и сложилось мнение, что Эккер был дома, только не знаю, почему он пришел с таким опозданием.

— Выходит, что Эрика обманула вас, — высказала предположение Андреа.

— Не думаю, — отозвался Чаба. — К чему бы ей это делать? Мы с Эрикой друзья.

— Однако жизнью своей она обязана Эккеру, — заметил Бернат, вынув изо рта трубку.

Чаба пальцами постучал по столу:

— Насколько я помню, Эрика в ту пору не очень-то цеплялась за жизнь.

Андреа взяла отца за руку и спросила:

— Почему тебя так заинтересовал Эккер? Ты что-нибудь знаешь о нем?

Бернат выпил стакан воды и вытер рот рукой. Трубку он крепко зажал в ладони и поднес ее ко рту лишь после долгого раздумья. Некоторое время он молча попыхивал ею, и у Чабы сложилось впечатление, что старик что-то знает, но никак не решится, говорить ему об этом или же нет.

Бернат попросил дочь, чтобы она приготовила черный кофе, так как у него снова разболелась голова, Андреа вышла из комнаты, а когда дверь за ней закрылась, Бернат тихо заговорил:

— Скажу только тебе, старина. Андреа пока об этом не должна знать. Немцы стягивают войска на нашей западной границе. Одновременно с этим в страну прибыло множество делегаций.

— И что все это значит?

Бернат выпустил дым к потолку и пояснил:

— Это означает, что они готовятся к оккупации страны, а большая часть членов делегаций являются агентами гестапо. Разве отец не говорил тебе о том, что Гитлер вызвал к себе регента?