Содомит и одновременно поэт И. Казанский опять же в 1913 году издал книгу стихотворений „Эшафот“ с эпиграфом: „Моим любовникам посвящаю“. Георгий Иванов, трогательно опекавший эту „ветвь“ молодой поэзии, писал о стихах Казанского: „Это самые блистательные и самые ледяные русские стихи“.

В каждое из 20 стихотворений уникального „Эшафота“ были „вмонтированы“ имена половых партнёров поэта. Книга вышла под псевдонимом „Иван Игнатьев“. Но вскоре автор, желая доказать обществу, что он мужчина нормальной сексуальной ориентации, женился, а после первой брачной ночи собрал гостей, осушил бокал шампанского, вышел в спальню и полоснул себе горло вошедшей тогда в моду бритвой „Cillett“. (Они же все следили за модой.) Велимир Хлебников посвятил несчастному грешнику стихи: „И на путь меж звёзд морозных полечу я не с молитвой — с окровавленною бритвой“. Перед смертью у Игнатьева случился последний роман с молодым поэтом Василием Гнедовым (1890 г. рожд.), который печатался под псевдонимом Жозефина Гант Д’Орсайль, взяв в качестве псевдонима имя супруги Наполеона Бонапарта. Одновременно с „Жозефиной“ любовником Ивана Игнатьева (Казанского) был поэт Стефан Петров, публиковавшийся под не менее звучным псевдонимом Грааль Апрельский. Первая его книжечка называлась весьма вызывающе: „Голубой абажур“ (1911 г.). Он, видимо, был не бездарен, если Александр Блок откликнулся на издание „Голубого абажура“ письмом автору, в котором писал: „Книжка Ваша многим мне близка. Вас мучат также звёздные миры“... Петров, в отличие от многих своих „сотоварищей по сексу“, руки на себя не наложил и „пострадал“ лишь в 1934 г., когда в Уголовный кодекс СССР была включена статья, наказывающая за педерастию, которая в среде поэтов и революционеров прижилась настолько, что до Сталина дошли достоверные сведения о „дореволюционных связях“ министра иностранных дел Советской России Г. В. Чичерина с кумиром содомитов поэтом Михаилом Кузминым. В 1916 году покончил жизнь самоубийством поэт, член РСДРП Лозино-Лозинский, застрелился свояк В. Брюсова (муж его сестры) Самуил Киссин (псевдоним „Муни“), приняла лошадиную дозу цианистого калия Анна Мар, автор широко нашумевшего в те годы романа „Женщина на кресте“, главными героинями которого были садистки, мазохистки и лесбиянки. Роман переиздавался несколько раз и лёг в основу фильма „Оскорблённая Венера“. Талантливое дитя Серебряного века Георгий Иванов хорошо знал нравы своей среды, когда писал: „Стал нашим хлебом цианистый калий“. Он же, видимо, испугавшись нарисованной им самим картины, в другом стихотвореньи грех самоубийства опустил до карнавально-развлекательных ритуалов:

Эпидемия самоубийств в содомитской среде становилась естественным явлением. Как будто торжествующее греховное зло, достигнув недопустимого для жизни переизбытка, согласно неотвратимому закону природы соскальзывало на путь самоистребления и начинало пожирать самого себя, словно змея собственный хвост.

Да что говорить о забытых или полузабытых жертвах серебряновековых сатурналий, если на заре той эпохи неудачную попытку самоубийства предпринял Максим Горький, если Александр Блок сделал предложение Любови Менделеевой, написав предварительно записку о том, что в случае отказа он „просит никого не винить в его смерти“, если многие популярные герои произведений Куприна и Бунина, не говоря уже о персонажах бульварной литературы, с наслаждением ставили „точку пули в своём конце“, стреляли себе в рот, в сердце, в виски из двух пистолетов сразу, если с шизофренической настойчивостью Владимир Маяковский бредил грехом самоубийства в своей лирике, если даже плоть от плоти простонародной Сергей Есенин с ужасом писал о суицидных соблазнах, посещавших его. Дважды пытался покончить с собою из-за безответной любви популярнейший прозаик начала века Леонид Андреев. Всем им можно было поставить диагноз „духовная интоксикация“, что означает отравление роковыми вопросами бытия души, не получившей прививку новозаветного христианства, спасающего человека от неразрешимых душевных и телесных соблазнов. Самоубийство для таких натур — это отсутствие надежды на спасение, на милосердие Творца, это уход из жизни без покаяния и без примирения с Высшей Волей. Да и о каком христианстве и вере в бессмертие души можно было говорить, если самая талантливая поэтесса Серебряного века Марина Цветаева, душа которой была ранена не только разрывом с любимым человеком, но и беспредельной материалистической, языческой гордыней, писала:

Но жизнь без веры в бессмертие души сразу обесценивалась, как деньги во время дефолта. Одним из петербургских салонов, где формировался подобный „декадентский материализм“, была так называемая „Башня“ поэта и мистика Вячеслава Иванова, уехавшего после Октябрьской революции в Италию и принявшего католичество. Его дочь Лидия в „Книге об отце“, изданной в 1990 году в Париже, вспоминает:

„Кто только не сиживал у нас за столом! Крупные писатели, поэты, философы, художники, экзальтированные дамы. Вспоминаю одну, которая приходила к Вячеславу, упрямо приглашала его к себе на какой- то островок, где у неё был дом. Она хотела, чтобы он помог ей родить сверхчеловека... Она обходила многих знаменитых людей с этим предложением...“

Завсегдатаем вавилонско-питерской Башни был и знаменитый поэт Валерий Брюсов, воспевший, в отличие от своих молодых учеников по символизму, не какое-то банальное содомитство, а изощрённую лесбийскую страсть к своей госпоже — царевне рабынь, отравивших из ревности соперника-мужчину, которого возжелала царица:

А когда эти скромные утехи надоедали воображению поэта, он обращался к дионисийским животно-звериным вариантам чувственных безумств:

Наслушавшись такого рода гимнов в честь скотоложества, дамы, близкие к Вячеславу Иванову и его публике, потихоньку сходили с ума. Одна из них. Александра Чеботаревская, которую Вячеслав Иванов называл „Кассандрой“, „во время отпевания М. Гершензона, бывшего ей близким другом, указывая рукой на умершего, закричала: „Вот он открывает нам единственно возможный путь освобождения от этого ужаса! За ним! За ним!“ И она стремглав дико убежала. Бросились её догонять друзья; среди них Ю. Верховский, Н. Гудзий. В течение нескольких часов они гонялись за ней по улицам, подворотням, лестницам. Наконец, хитростью безумия ей удалось от них скрыться. В тот же день вечером нашли её мёртвое тело в Москве-реке“.

(Л. Иванова, „Воспоминания“).

А за несколько лет до этой трагедии точно так же покончила с собой её родная сестра Анастасия Чеботаревская, жена знаменитого поэта и прозаика Фёдора Сологуба. Она бросилась осенью 1921 года в Неву, как бы следуя завету своего супруга: