И все же покамест он не живет подаянием, лишь недавно нужда довела его до нищенства; и он трогательно описал, как голод боролся в нем с гордостью, когда мера его лишений переполнилась. Он возвращался из Малаги без гроша, несколько дней ничего не ел, и путь его лежал по малолюдной равнине. Полумертвый от голода, он попросил подаяния у дверей венты, деревенской харчевни. «Perdon usted рог Dios hermano!» («Прости бога ради, брате!») – услышал он в ответ – так в Испании принято отказывать нищим. «Я отпрянул, – сказал он, – и стыд заглушил голод, ибо сердце мое еще не смирилось. Я пришел к быстрой и глубокой реке с крутыми берегами, и у меня было искушение броситься в нее: «Зачем жить такому никчемному, жалкому старику?» Но на краю обрыва я подумал о блаженной Приснодеве и побрел дальше. Я шел и шел и завидел усадьбу невдалеке от дороги, свернул и зашел во двор. Дверь была на запоре, но из окна выглянули две молодые сеньоры. Я приблизился и попросил милостыню. «Perdon usted рог Dios, hermano!» – и окошко затворилось. Я поплелся было со двора, но голод одолел меня, и я пал духом: решив, что пробил мой час, я лег у ворот, препоручил душу Пресвятой Деве, укрыл лицо и приготовился умереть. Вскорости вернулся хозяин усадьбы; он заметил, что я лежу возле ворот, заглянул мне в лицо, сжалился над моими сединами, ввел в свой дом и накормил. Как видите, сеньоры, никогда не нужно отчаиваться в заступничестве Приснодевы».
Старик возвращался в Арчидону, свой родной город, отчетливо видный на обрывистом крутогорье. Он указал на развалины замка. «Во времена войн за Гранаду, – сказал он, – в этом замке жил один мавританский владыка. Королева Изабелла вторглась в Гранаду с большим войском, но царь поглядел на них из своего заоблачного замка и презрительно рассмеялся. Тогда королеве явилась Приснодева и повела войско в гору таинственной тропой, дотоле неведомой. И при виде их пораженный мавр низвергся на коне в пропасть и разбился вдребезги. Следы копыт его коня, – сказал старик, – до сих пор видны на краю скалы. Смотрите, сеньоры, вон тем путем взошла королева с войском: видите, он словно лентой обвивает гору, но вот чудо-то: издали его видно, а вблизи он исчезает!»
Небывалая дорога, на которую он указывал, была, конечно, песчаной горной логовиной, которая издали казалась узкой и ровной, а вблизи ширилась и терялась.
Сердце старика было согрето вином и закуской, и он стал рассказывать нам историю о зарытых сокровищах, оставленных мавританским царем. Его собственный дом был рядом с замком. Священнику и нотариусу трижды приснились сокровища, и они отправились копать на указанном во снах месте. Собственный его зять слышал, как они копали ночь за ночью. До чего докопались, никто этого не знает; но оба вдруг разбогатели, и никто не ведает почему. Вот как однажды старику чуть не улыбнулось счастье, но увы…
Я заметил, что истории о мавританских сокровищах, столь обычные во всей Испании, более всего по сердцу простолюдинам. Нужно же хотя бы призрачное утешение. Жаждущий мечтает о фонтанах и потоках, голодный – о пиршествах, а бедняк – о грудах золота: нет щедрее воображения нищего.
К вечеру мы выбрались из обрывистой и скалистой теснины, именуемой Puerto del Rey – Дорога короля: это один из больших перевалов в Гранаду, и король Фердинанд провел здесь свою армию. Мы ехали вверх по дороге, опоясывающей горный склон, и к закату оказались на плато, откуда видна была воинственная твердыня Лоха, от стен которой отступил Фердинанд. Арабское ее название обозначает крепость, и она стерегла и охраняла Гранадскую долину как форпост. Здесь властвовал буйный ветеран, старый Али Атар, тесть Боабдила, здесь Боабдил собрал войско и двинул его в тот злосчастный набег, который кончился смертью престарелого вождя и пленением молодого. Недаром Лоха воздвиглась, словно часовой, у врат перевала, недаром называлась ключом Гранады. Есть в ней диковатая живописность: она выстроена посреди каменистых осыпей. Руины мавританского крепостного замка венчают уступ, образующий центр города. У подножия горы, извиваясь по ущельям, омывая рощи, сады и луга, течет река Хениль, пересеченная мавританским мостом. Выше города – дикая пустошь, ниже – пышная растительность и свежайшая зелень. Подобный же контраст являет и река: до моста она широко и плавно струится между травянистых берегов, отражая рощи и сады, за мостом становится быстрой, шумной и бурливой. Кругозор замыкают снежные вершины царственной Сьерры-Невады – столь многообразен один из самых характерных пейзажей романтической Испании.
Спешившись у городских ворот, мы поручили Санчо отвести наших лошадей на постоялый двор, а сами прошлись, любуясь неповторимой красотой окрестности. Мост вывел нас в чудесную аламеду, прогулочную аллею, и колокола возвестили молитвенный час. При этом звуке прохожие, гулявшие или спешившие по делам, останавливались, обнажали головы, крестились и читали вечернюю молитву; сей благочестивый обычай доныне строго соблюдается в глубине Испании. Зрелище было торжественное и прекрасное; мы бродили, пока не смерклось, и юная луна заблистала над высокими верхушками вязов вдоль аллеи. Наши тихие услады были прерваны голосом верного оруженосца, окликавшего нас издали. Он нагнал нас, вконец запыхавшись. «Ah, seсores! – воскликнул он. – El pobre Sancho no es nada sin Don Quixote!» («Ax, сеньоры! Что такое бедняга Санчо без Дон Кихота!») Он был встревожен нашим затянувшимся отсутствием: Лоха ведь такая горная глушь, здесь полно контрабандистов, колдунов и всякой чертовни; он не мог взять в толк, что приключилось, отправился нас искать, расспрашивая каждого встречного, проследовал через мост и, к превеликой своей радости, увидел, что мы прогуливаемся по аламеде.
Гостиница, куда он нас повел, называлась «Корона» и была вполне в духе здешних мест, обитатели которых, по-видимому, сохранили смелый, огневой нрав старинных времен. Хозяйка была молодая, красивая вдова-андалузянка в нарядной баскинье черного шелка, расшитой бисером и обрисовывавшей ее гибкий стан и упругие округлости. Поступь у нее была ровная и легкая, темные глаза обжигали, и ее кокетливый вид и обилие украшений показывали, что она привыкла пленять взоры.
Под стать ей был и брат, примерно ее лет; он и она являли совершенные образчики андалузских махо и махи – щеголя и щеголихи. Он был высок и крепок, хорошо сложен, оливково-смуглое лицо, в глазах темный блеск; его курчавые каштановые бакенбарды срастались за подбородком. Одет он был щеголем: короткий зеленый бархатный камзол по фигуре, унизанный серебряными пуговицами, из карманов виднелись белые платки. Панталоны такие же, с рядами пуговиц от бедра до колена; шея повязана красным шелковым платком, пропущенным в кольцо на плоеном нагруднике сорочки; опоясан кушаком того же цвета; боттинас, или длинные гетры мягкой коричневой кожи отменной выделки, с проймами на икрах, чтоб видны были чулки; и коричневые туфли, облегавшие его точеную стопу.
Когда он стоял у дверей, к нему подъехал всадник, одетый в том же роде и едва ли не с тем же щегольством, и завязался негромкий доверительный разговор. То был мужчина лет тридцати, коренастый, с резкими правильными чертами красивого лица, чуть тронутого оспой; глядел он смело, открыто и немного дерзко. На его массивном черном скакуне была узорчатая сбруя в кистях и пронизях, за седлом приторочены два широкоствольных мушкетона. У него был вид контрабандиста, каких я видел в горах Ронды, но брат нашей хозяйки ему явно благоволил, да и сама вдовушка, по-моему, отличала его среди своих воздыхателей. Вообще в гостинице было что-то от притона, а в постояльцах – от контрабандистов: в углу, рядом с гитарой, стоял мушкетон. Тот верховой провел здесь весь вечер и очень недурно спел несколько молодецких горских романсов. Когда мы сидели за ужином, явились два полуживых бедняги астурийца, умоляя накормить их и приютить на ночь. В горах, по пути с ярмарки, их подстерегли грабители, отобрали у них лошадь со всей поклажей, деньги до гроша, избили за попытку сопротивляться и ободрали чуть не донага. Мой сотоварищ, со свойственной ему нерассуждающей щедростью, тут же распорядился подать им ужин, отвести постели и снабдил их деньгами на дорогу домой.
