Идет борьба Бобра с Козлом, извечная игра. Козло зовёт себя Бобром, Козлом зовёт Бобра. Но и Бобро не отстаёт: себя зовет Бобром и песни смелые поет, и машет топором. Козло сажается сидеть, бебекать и вздыхать. Бобро приходит поглядеть и лапкой помахать. Но тут хватается Бобро и садится сидеть. Злорадное бежит Козло на это поглядеть и вот давай дразнить Бобро: «Теперя ты — Козло!» А тут оно его — в мурло! А то его — в ребро! А то его в ответ грызет, а то — копытом бьет. А то тихонько подползет и ка-ак его убьет! А то возьмет и не умрет, и ну его топить! А то его — на огород и ну рогами бить! А то — как треснет топором и рубит до утра. Вот так идет борьба с Козлом Это стихотворение основано не только на очевидной фонетической деформации слов в сочетании добро[492] и зло и на вполне прозрачной жаргонной инвективе козел, но и на грамматической неопределенности субъекта и объекта в оптимистической сентенции добро побеждает зло — поскольку именительный и винительный падежи в этом предложении омонимичны. В этом случае противоречивая грамматическая структура как будто концентрирует в себе этический конфликт, который и обыгрывается Левиным.
Автокомментарий к этому тексту таков: Лет, наверное, двадцать тому решил я завязать со стишками на политические темы. Как говорится, переел этого супчика. И представьте себе, лет семнадцать-восемнадцать держался. Нет, ну иногда выскакивали отдельные текстики — типа сатирические. Но такие не слишком злобные. А с конца 2002 года почему-то снова пробило меня на политику. Почти подряд написались «Песня про властную вертикаль», «Повылезло уродов», «Страна Тупых» и др. <…> Текст про Бобро и Козло был первым в этом ряду (писался с декабря 2002 по декабрь 2003). Что это? Почему опять? У меня две версии на сей счет. Одна очевидная: жизнь, и особенно, как сейчас принято выражаться, медийное пространство стали быстро меняться в довольно-таки знакомую сторону. Поначалу (в 2002) в это еще не очень верилось, но копоти в воздухе накопилось уже изрядно — гораздо выше ПДК, — отчего и пошла вся эта, э-э-э, сатира. Другая версия — авторефлексивная, скептическая по отношению к себе как представителю интеллигенции. Создающаяся в стране ситуация не столько реально похожа на поздний совок (она на самом деле другая), сколько мы ее такой хотим видеть. И не потому, что хотим, а потому, что она возвращает нам привычное с юности чувство правоты, позицию морального превосходства. А это с экзистенциальной точки зрения поважнее будет, чем истинное положение вещей. Такой вот психоанализ. (В некоторых людях подобное ощущение, кажется, настолько сильно, что выливается просто-таки в комические формы. Видимо, предыдущие годы сильно подорвали их веру в свое великое назначение — и вот она вернулась!) На самом деле, мне кажется, что в той или иной степени верны обе версии, но в какой пропорции, мне судить трудно. (Левин, 2006-в) Мотив невнятности при различении добра и зла, при различении субъекта и объекта агрессии предваряется первой же строкой, в которой соседство фонетически подобных слов борьба бобра напоминает скороговорку (а скороговорками всегда провоцируются оговорки). Существенно, что имена персонажей здесь представлены в среднем роде. Конечно, это определяется родом производящих существительных добро и зло, но, как показал Я. И. Гин, средний род при олицетворении обычно преодолевается маскулинизацией персонажей (согласовательными аномалиями типа Горе залез, предпочтением согласования с глаголами настоящего времени, в которых род не обозначается, перефразированием и др. способами) (Гин, 2006: 91–128). У Левина наблюдается противоположная направленность грамматического преобразования: давая имена персонажам, он максимально усиливает напряжение между обезличивающим средним родом и олицетворением, потому что персонажи, при всей их выразительной активности в поединке, остаются аллегориями этических антиномий. Напряжение, подчеркивающее абстракцию, создается устранением мужского рода словарных слов: козел, бобер превращаются в козло, бобро (в этом случае, конечно, есть и словообразовательная контаминация, и структурная аналогия со словами типа хамло). В строке Козло зовёт себя Бобром мужской и средний род второго существительного нейтрализованы в творительном падеже. В стихах Левина возникает множество персонажей из языка, из потока речи, из литературных текстов, песенок, анекдотов и т. д. Эти существа живут своей жизнью: Резвяся и Играя, кудаблин-тудаблин, голый попояс, великий Вдверкулез, Оттудово чудовищное, человека образная, ижина, сучёт, Комарамуха и мн. др.: Левин словно бы делает из языка мультфильм, подобный битловской «Yellow Submarine» с ее детски-сюрреалистическими существами. (Кукулин, 2002: 225) Так, например, из сочетания выпал снег возникает субъект нег и предикат выполз. Выполз нег на зелен луг. Тихо лёг. Полежал один денёк и утёк. Вскоре новый выполз нег на лужок. Он понежился почти месяцок. А потом совсем большой выполз нег, выполз в поле, выполз в город и в лес, повалился, закружился, упал, заискрился, заскрипел, завалил и лежал себе, лежал да лежал, понемногу тяжелел, оседал, понемногу пропадал, уходил, понемногу совершенно ушёл. И последний выполз нег — тихо лёг, полежал всего денёк Действия этого существа основаны на этимологии слов: нег в этом живописном изображении нежится. В соответствии с двойственной мотивацией имени, производного и от сочетания выпал снег, и от слова нега, этот персонаж утекает — тоже в двух смыслах: и убегает, и тает как реальный снег.
Сращение, выполняющее номинативную функцию, и, как его следствие, переразложение элементов сочетания становятся центральным лингвистическим сюжетом следующего стихотворения: ШЕСТВИЕ, или ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ МАЛЬЧИКОВ, ИДУЩИХ НА УРОК НАЧАЛЬНОЙ ВОЕННОЙ ПОДГОТОВКИ, В ПОРЯДКЕ ВОЗРАСТАНИЯ И ПРОХОЖДЕНИЯ Много мальчиков сегодня в школу весело шагают по дорожке друг за дружки, каждый чем-то молодец. Вот шагает мальчик с папкой, видно, дудущий[494] художник, но ходить умеет только папку за руку держа. А за с папкой — мальчик с кубком, футболист, надежда школы, бьёт двумями он ногами, обе правые ноги. А за с кубком — мальчик в шапке, потому что этот мальчик голову чесал всё время и досрочно облысел. А за в шапке — мальчик с ручкой, он умеет этой штучкой и немножко глуповатый, видно, дудущий поэт. А за с ручкой — мальчик с ранцем, он в окошки любит прыгать, а с четвертого этажа даже может затяжным. А за с ранцем — мальчик с рыбкой, в голове буль-буль карасик, из ушей вода сочится, затрудняя понимать. А за с рыбкой — мальчик с птичкой, только птичка улетела, и теперь он птичку ищет ночью, днём и в выходной. И последним, за без птички, в школу весело шагает их товарищ подполковник, тоже чем-то молодец. Он учитель подготовки, раньше был такой же школьник, а потом от подготовки стал советский офицер [495]. вернуться Ср. очень старый преподавательский и студенческий анекдот о том, как студент, не разобрав почерка в чужом конспекте, говорит на экзамене: «По мнению Руссо, каждый человек бобр», и в ответ на удивленную реплику экзаменатора сообщает: «Вы же сами так говорили. У меня записано». вернуться Из письма А. Левина к Л. В. Зубовой: «А нельзя ли в том стихотворении дважды выделить курсивом слово „дудущий“, чтобы буква „д“ была с крючочком вверх. Дети и мало читающие подростки часто путают такое „д“ с буквой „б“, отсюда и „дудущий“ (помнится, какой-то мальчик в моей школе так прочитал). В этом тексте вообще много характерных детских обмолвок, это одна из них». |
