Ранее в книге указывалось на эсхатологический смысл числа 9: Осень, как элегично, и вправду бездождливо и янтари, и на экранах мелькают сильно цветные картины, пиши, пиши, девятка, три плюс шесть, будущий (этот!) год трехнулевой, а в нули мы гибнем. («Пустоголов» / «Флейта и прозаизмы» [197]); ау! не докричишься, что по законам чисел вселенского «решета», нет-нет, а возникают единицы и даже девятки. И от них — Революции и уничтожение всех «судьбоносных» каст, от ненависти нулей, они ж не знают обман, что меняют касты на касты. Им важен миг, что он уже не нуль, а значимая, а не математическая фигура, и самый нуль из нулей становится гений, герой, о да! искусство для искусства, т. е. бой для боя. («У человеческих сочетаний нет нуля…» / «Флейта и прозаизмы» [198]) В стихотворении «Новая книга — ваянье…» из книги «Верховный час» есть фрагмент и с обобщающе-метонимическим употреблением слова медицины:
Там и туман… Двадцать девиц. Я, эмиссар эмансипаций, — двадцать, — вам говорю, — с фантиками, в скафандрах, морды в цементе, ремонтницы что ли они драгоценных дворцов? <…> Домы-дворцы забинтованы в красные медицины (нету ковров!), ибо заветное завтра — триумф Тамерлана. СОСТОИТСЯ САТАНИНСТВО! [199] Контекст позволяет видеть здесь и метафору: вероятно, речь идет о лозунгах. Если это так, то символ красного цвета как цвета крови, пролитой в революционной борьбе, и дал импульс назвать лозунги медицинами, то есть окровавленными бинтами. Возможно, что в этом случае слово медицины включает в себя и намек на жаргонное употребление глагола лечить в значении ‘обманывать’: подразумевается пропагандистская ложь[200]. Форма множественного числа абстрактного существительного не только усиливает метонимичность словоупотребления (медицины —> бинты), но и понижает ранг исходного наименования, представляя абстрактное понятие предметным множеством. В поэме «999–666» (книга «Двери закрываются»), заглавие которой указывает на мифологическое «число зверя» и, кроме того, содержит цифровые символы сексуальной позы[201], имеются строки: Не называй. Сказанное громко отодвигает тебя в небытие. Кислые кости не ешь, а отстрани. Голубиные яйца сожми указательным пальцем и большим, брызнет сок на твою хиромантию и осязай [202]. В этом случае можно наблюдать многоступенчатую метонимию[203] с направленностью семантического переноса сначала от общего к частному ладонь —> линии на ладони —> линии на ладони, по которым предсказывают судьбу, затем от частного к общему: линии на ладони —> гадание по этим линиям — > обозначение сферы деятельности, предполагающей гадание по руке. В результате метонимического сдвига ситуативно дифференциальный признак ладони становится доминантным и превращается в интегральный признак: ладонь —> рука —> человек —> жизнь (судьба). Непредметное значение слова хиромантия, т. е. его отвлеченность, здесь, как и во фразе со словами хирургией я разрезал живот, вносит в текст семантику отчужденности говорящего от предмета высказывания. Не исключено, что словом хиромантия в приведенном фрагменте обозначено насмешливое отношение субъекта речи к адресату и, возможно, к его вере в гадание по руке. В следующем фрагменте из стихотворения «Но нет! Мы были! а я говорю — нет…» (книга «Флейта и прозаизмы») метонимическому преобразованию подвергается слово, обозначающее манеру произношения: Пой! Не поётся! Живи! Не могу, не живётся небесный алмаз в известной слизи, как не летится, когда с билетом рейс, как Небо низко, и каплет, и каплет! Как не найдёшь живоговорящие глаза, как ни наденешь голову, она сквозная, как ни бьёшь копытом эту тупую Ось, выбьешь только свою ногу из колена! ………………………………………………………………………………… Сердиться не надо, мы ведь в стремени случайно, сурдинок не надо, что несбыточна мечта, сэр, дикций не надо, как порошок — и эта тайна. Септимы, помада, — в этом тайме — «красота»! [204] Слово дикций предстает здесь, во-первых, существительным-конденсатом (имеется в виду не любая, а хорошая, старательная дикция)[205], во-вторых, оно переводится из разряда абстрактных существительных в разряд конкретных формой множественного числа. Такая грамматическая форма становится и средством иронии. А иронизирует Соснора, подводя итоги жизни. Слово дикций метонимически обозначает и поэтический дар[206], и вдохновение, и стихи, и жалобы на жизнь. Строки как ни бьёшь копытом эту тупую Ось, / выбьешь только свою ногу из колена! трансформируют образ Пегаса: осью земли предстает Иппокрена. Этимологическое значение слова ось — именно ‘кость’, а это соотносится с вывихом: выбьешь только свою ногу из колена! Метонимический сдвиг в сочетании сурдинок не надо осуществляется деструкцией фразеологизма петь под сурдинку (‘втихомолку, тайком, пользуясь удобным случаем’). Возможно, здесь есть отсылка к стихотворению Саши Черного «Под сурдинку»: У лиры моей / Есть тихо дрожащие, легкие звуки. / <…> Как молью изъеден я сплином… / Посыпьте меня нафталином, / Сложите в сундук и поставьте меня на чердак, / Пока не наступит весна[207]. Сурдинки и дикции обобщены Соснорой в ироническом снижении образов поэтической речи. Слово сурдинка (сурдина) от лат. surdus ‘глухой’ (ср. слово сурдоперевод), означает приспособление, которым в музыкальных инструментах приглушают звучность, изменяют тембр. Возможно, в этом тексте Соснора имеет в виду и свою глухоту.
Позже в той же книге появляются строки, прямо указывающие и на попытку отказаться от предназначения быть поэтом, и на глухоту: Я боролся! я сжег тома самонаписанные, юн и воинствен, и когда появлялся указательный палец: пиши! я его обрубал сталью, а он опять появлялся. <…> а потом Указатель отнимает уши и замораживает глаз, ведь книга не видит, не слышит того, кто не книга. Не сразу доходит, очарованные Судьбой, мантикой фраз, книгоношами и магнетическим кристаллом, это потом Бетховена бьет, что Указатель глух, а ведомые им по Брейгелю летят в канавы. («Книги как духи и Ниагара и женщины…» / «Флейта и прозаизмы» [208]) вернуться В криминальной среде употребление слова лечить в значении ‘обманывать’ существует давно, по крайней мере, его следы имеются в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (в главе «Общежитие имени Бертольда Шварца»), а именно реплика Остапа Бендера в диалоге: «— Вы разве медик? — рассеянно спросил Воробьянинов. — Я буду медиком». М. Одесский и Д. Фельдман так комментируют этот фрагмент: «Объяснение и впрямь могло показаться странным, поскольку о медицинском образовании Бендера или его планах на этот счет ничего не говорится ни раньше, ни позже. <…> Вновь напоминая о криминальном прошлом Бендера, Ильф и Петров обыграли здесь специфическую терминологию, „блатную музыку“: на воровском жаргоне врач, медик — „лепила“, а глаголы „лепить“ (что-то) и „лечить“ (кого-либо) употреблялись также в значении „лгать“, „сознательно вводить в заблуждение“, „обманывать“. <…> Прием иронического переосмысления терминов воровского жаргона и в дальнейшем неоднократно используется в романе» (Одесский, Фельдман, 1997: 419). вернуться Ср. в стихотворении Н. Агнивцева «Галантная история о некоем маркизе Гильоме де Рошефоре и его ста сорока восьми прекрасных дамах»: И (слушай, о прохожий), / По образу Нинон, / К истоку страсти тоже / Прильнул губами он. / И слились в позе сладкой / В одну из цифр, в какой / Шестёрка и девятка / Имеют смысл иной (Агнивцев, 2007: 15). вернуться О многоступенчатой метонимии см.: Берестнев, 2007: 81. вернуться Соснора, 2006: 800. Местоимение этом выделено полужирным шрифтом в издании. вернуться В латинском языке слово dictio имело предметные значения ‘высказывание, ‘речь’. Учитывая это, можно считать, что Соснора авторской метонимией как будто восстанавливает исходное употребление слова. вернуться Книга «Флейта и прозаизмы» начинается коллажем из пушкинской и песенной цитат: Дар напрасный, дар случайный / что ж ты вьешься надо мной, / что ты ставишь в руки смерчи, / эти речи у немых? («Дар напрасный, дар случайный…» — Соснора, 2006: 790). Автор песни «Черный ворон» неизвестен. |
