Важно для Сапгира и то, что это белое пятно вибрирует. Тема вибрации, мелькания, воплощения сущности во множестве непостоянных проявлений подробно разрабатывается им во многих стихах.

Стихотворение «Хмыризмы» входит в книгу 1980-х годов «Генрих Буфарёв. Терцихи». Этот цикл отличается особой активностью словообразовательных экспериментов, создающих «транс-смысл» (Шраер, Шраер-Петров, 2004: 44):

Многое из того, что в этом стихотворении названо, поворачивается разными гранями и множится. Генрих Буфарёв — выдуманный двойник Сапгира, название книги «Терцихи» составлено из обрывков слов терцины и стихи. Начало текста Из многих лиц слагался хмырь как будто перекликается со строчками из стихотворения «Сущность»: А любимое лицо — все равно что нет лица. В первом трехстишии утверждение из многих лиц воплощается любимыми Сапгиром диссонансными рифмами: хмырь — хмарь — хмурь[83], причем слова в этих рифмах — квазиомонимы: они различаются только одним гласным.

Туча в некоторых славянских языках и диалектах называется хмара; в ней можно увидеть что угодно, в том числе и очертания лиц. Текст без знаков препинания допускает двоякое отнесение деепричастного оборота — и к предложению первой строки, и к предложению второй: ‘хмырь наводил на душу хмарь’ или ‘облачная хмурь наводила хмарь’. В такой синтаксической неопределенности хмырь сливается с хмарью.

С незаконченного слова огром-, как будто пропадающего в тумане (обозначенном следующим словом), начинается серия полуслов. Каждое из них дает возможность увидеть или услышать в части слова элементы других слов: в звуковой комплекс огром входит гром, начало коря- может читаться и как деепричастие глагола корить, и быть намеком на слова коряга, корявый. Вместе с глаголом коряжится из следующей строки это всё однокоренные слова: смысл корня предстает в нескольких воплощениях, как вербализованных, так и потенциальных.

Строка Был в кепочке, нет — лыс и седокур весьма живописно и максимально кратко предлагает увидеть изображение по-разному, слово седокур, составленное по образцу белокур, заставляет почувствовать внутренний образ обоих слов — привычного и придуманного. Если в начале стихотворения хмырь виделся в тучах, то потом он оказывается на белой гальке, в развилке коряги.

Недоговоренность слов продолжается недоговоренностью предложений, в частности, отсутствием сказуемого: И глазки так размывчиво — скорей — жалеючи… Вопрос Да в чем дело, собственно? редуцируясь, превращается в нечленораздельный возглас «Давчемлособств»[84]. Слова исходного предложения укорачиваются, а получается нечто ненормально длинное. Обрывок …юсь! — возможно, конец слова разобьюсь или рассыплюсь. Но обе реконструкции неточны, они не создают образа. Корни слов здесь, вероятно, и не нужны, в контексте существенно лишь грамматическое значение: ‘что-то произойдет со мной, в результате чего я уподоблюсь брызгам’. Это …юсь! похоже и на междометие, а по многим стихам видно, что Сапгир — виртуозный изобретатель междометий.

В сочетании вижу вдаль имеется явный сдвиг по отношению к нормативной сочетаемости составляющих слов, и это сочетание можно понимать как такое, которое появилось вместо выражения вижу вдали (с оборванным словом) или вместо гляжу вдаль. Квазиомонимы вдаль — вдоль создают внутреннюю диссонансную рифму. Если раньше речь шла об одном хмыре, то дальше оказывается, что хмырей десятки, и в стихотворении начинаются словообразовательные игры, хмырюношей, хмырят. В слове хмырюношей можно видеть и гибридное образование от хмырей и юношей, и модификацию словоформы хмырёнышей.

Слово рцы можно прочесть и как часть существительного огурцы, и как старое название буквы «р». В стихотворении «ХРСТ и самарянка» из той же книги слово рцы употребляется как императив. Ну-с развлекай нас милый куровод / рцы в микрошиш брадатый э-энекдот. Мотивация слова адельфин неопределенна в своей потенциальной множественности. Возможно, что это слово дельфин, звучащее по-абхазски (в книге изображены абхазские курорты, а именно в Сухуми был дельфинарий); не исключено, что в слове адельфин содержится имя Адель из строк Пушкина Играй, Адель, не знай печали[85] (о дельфинах говорят, что они играют)[86].

Дальше в тексте появляется грамматически рассогласованное сочетание отчужденно смотрят мы, очень существенное для смысла текста. В этом сочетании содержится и указание на отчужденность, лексически обозначенную, и превращение размножившегося хмыря в наблюдателя, который уже не я, а мы.

Финал стихотворения тоже двоится: в заключительной сентенции Но съест его он скоро изнутри субъект и объект грамматически неразличимы.

Все эти наблюдения показывают, что сущность хмыря дробится в стихотворении, создавая образы дробления и превращений на всех уровнях языка — словообразовательном, грамматическом, фонетическом, метафорическом.

Примечательно, что словарное определение слову хмырь дать нелегко. В самые известные толковые словари современного русского языка оно не включено, вероятно, как нелитературное. В словарях, составленных в последние годы[87], даются такие определения, относящиеся к общеязыковому (не маргинальному) употреблению слова: