Впрочем, надо отдать ей должное. Внутренне я действительно очень расслаблен. Быть может, даже слишком расслаблен.
— У вас больше нет мыслей. Вы — камень…
— Элисон?
— Да….
— Слушайте, мне очень неловко, но мне надо отлучиться в туалет.
— Что, прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас.
В ответ я слышу презрительное фырканье.
— Ладно. Медленно… медленно… выходим из транса…
Откуда-откуда выходим?
— … мышцы опять наполняются энергией… вы приподнимаетесь, вы принимаете сидячее положение. Я досчитаю до трех, и на счет «три» вы откроете глаза. Раз… два… три.
Находясь в сидячем положении, открываю глаза и вижу подозрительно глядящую на меня Дину.
— Чего? — спрашиваю я.
— Ничего, — отвечает она.
Я встаю с застеленного шерстяным покрывалом дивана.
— А как бы еще встал, если бы не следовал этим указаниям? — удивляюсь я.
— За дверью направо и до конца коридора, — объясняет Элисон.
Я уже выхожу из комнаты уверенным шагом, как слышу:
— И еще… Я понимаю, что вы не впали в транс, но все равно будьте осторожны — возможно легкое головокружение.
Она ошибается. Совершенно ровной походкой я дохожу до конца коридора. Но через полминуты возвращаюсь.
— А там только ванная.
— Я же говорила — направо. За дверью — направо.
— А, понятно.
Я не стану отрицать, что определенные сдвиги в моей психике все же произошли, поскольку этот поход в туалет не так прозаичен, как обычно. Помните, в какой-то комедии один как всегда тупой муж решил воспользоваться посудомоечной машиной, а потом кто-то открывает дверь на кухню, и на него обрушиваются потоки мыльной воды. У меня такое же ощущение, когда я писаю. А еще это напоминает мне о том, как в возрасте четырнадцати лет я объелся волшебных, как мне сказали, грибов, и меня страшно рвало, меня тогда выворачивало над родительским унитазом, а в голове совершенно отчетливо и спокойно пульсировала мысль: «Я — водопад».
Кстати, я никогда не считал, что у гипноза нет вообще никакого эффекта. Просто я знаю, что у него не может быть настоящего эффекта По-любому, пока она не уболтает меня до того, чтобы я заснул, никаких пари заключать не буду.
Я ложусь обратно на диван, а Элисон пытается вернуться к тому, на чем мы остановились.
— Вам удобно?
Киваю.
— Хорошо. Не забывайте о том, что я вам говорила: не пытайтесь оценивать происходящее с вами.
— Не забуду.
— Представьте себя неодушевленным предметом. Камнем. У вас нет мыслей. Мысль невозможна как таковая. Невозможна. Еще минуту это будет продолжаться.
— Хорошо. Теперь пусть мысли тонкой струйкой проникнут обратно… только пусть это будут подсознательные мысли.
Пусть. Медленно. Детские качели. Ночью, все ночью. Не приходи. Оседлав дикий ветер, плетусь двумя дорожками, а дедушка умер. У тебя есть на это время? Вывихни ржавчину ногтей деревом. Вот и поговорили. Рили-рили. Бег реки мимо Евы с Адамом, от белой излучины до изгиба залива — такая вот ирония, то есть не ирония — дух! Скукота. Мать ломаю. Кашель.
Простите, я потерялся там на мгновение. Ну и херню несет это подсознание. Жаль, ведь мне было приятно погружаться все глубже и глубже, но пришлось вытащить себя оттуда, когда я понял, что на дне меня ожидает только идиотское стихотворение про любовь какого-нибудь Адриана Генри.
— А теперь… поглядите на свое подсознание… найдите те мысли, которые мешают заснуть… что бы это ни было. Не надо им сопротивляться. Их нужно просто отпустить. Как тот балласт, который мы сбросили с нашего воздушного шара. Просто отпустить.
— Мне надо… — доносится до меня мой собственный голос, будто из другого конца комнаты.
— Да?
— Мне опять надо в туалет. Извините.
Такое впечатление, будто из комнаты очень быстро выкачивают весь воздух.
— А это нормально? — слышу я еще другой голос, тоже издалека. Динин.
— Я один раз с таким сталкивалась, — отвечает Элисон обычным голосом. — Мышцы слишком расслабляются, наверное. А может, он таким хитроумным способом пытается противостоять происходящему сейчас.
— Эй! Простите, но я все еще тут.
— Ладно, — говорит Элисон, нарушая основное правило гипнотерапии — не злиться на клиента. — Я досчитаю от трех до одного, и вы будете слушать только меня. Три: не выходя из транса, вы ощущаете, как возвращаются силы. Два: вы расслаблены, мышцы снова вам подконтрольны. Один: вы открываете глаза.
После того как прошло какое-то время, а я четыре раза сходил в увешанный открытками туалет Элисон, снова усаживаюсь на диван и спрашиваю:
— Элисон? Вы на самом деле пытаетесь загипнотизировать меня так, чтобы я заснул?
— Не думаю, что Элисон хочет, чтобы ты обмочил ей диван, — спокойно говорит Дина.
— А я виноват в этом? В том, что у меня мочевой пузырь ослаб? — вопрошаю я, глядя на Элисон.
— Нет, — не очень убедительно отвечает она. — Конечно, нет. Но ко мне придут в пять…
— А сейчас сколько времени? — интересуется Дина.
— Двадцать две минуты.
— А ты успеешь до пяти?
— Не знаю. Если его опять припрет, то не успею.
Легкий шотландский акцент Элисон превратился в отвратительный выговор жителей Глазго.
— Нет. Думаю, я уже в порядке, — уверяю ее, чувствуя себя очень виноватым, как трехлетний ребенок, который вот-вот расплачется. — Не думаю, что мне еще туда понадобится.
— Вообще никогда? — уточняет Дина.
— Ладно, давайте хоть попробуем, — говорит Элисон, закатывая рукава, как настоящие, так и метафорические.
Я закрываю глаза и откидываюсь на подушку.
— Вы расслабляетесь, вы опять приходите в то же состояние, что и в последний раз, — возвращается она к гипнотическому голосу. — Вы вспоминаете то состояние разума и тела… и возвращаетесь в него. Получается?
— Более или менее.
— Хорошо. Оставайтесь там.
Я чувствую, как ее рука — она грубее, чем у Дины — приподнимает мою.
— Я хочу, чтобы вы представили, что рука — это рычаг. И чем ниже я буду ее опускать…
Она потихоньку начинает опускать мою руку.
— …тем сильнее будет ваша расслабленность.
Она роняет мою руку на диван.
— Теперь спите. Спите.
Я чувствую, как все начинает вертеться, — засыпаю; а прикосновение помогает. Похоже, Элисон и сама догадалась, поскольку я снова чувствую прикосновение, на этот раз ее рука у меня на лбу.
— Отрешитесь от всего. Вы в мягкой кровати, вам удобно, вы погружаетесь в нее, все глубже и глубже, тонете в пуховом одеяле, в бесконечной нежности. Спите.
Хотя я и так уже погрузился, что-то в движении ее руки, массирующей мне бровь, заставляет подумать, что можно добиться большего.
— Дина, — доносится до меня мой голос с другого континента.
— Да?
— Я хочу, чтобы ты это делала.
— Что?
— Пусть Элисон продолжает говорить, а массировать меня будешь ты.
За этим следует пауза и, надо полагать, несколько растерянное переглядывание. Я перестаю чувствовать суховатую ладонь Элисон, а через три секунды на мой лоб проливается мирра: рука Дины нежно закрывает мои глаза, как небесная повязка для сна.
— Думайте о Дине как о проводнике, который ведет вас в безопасную, совершенно безопасную темноту. Спите. На вас нет никакой ответственности; вы просто следуете за ней. Бояться нечего.
Элисон говорит уверенно, хотя и сочиняет все на ходу, ее голос кажется тонким и немного глухим, будто я слышу только его эхо, а сам он потерялся на необъятных просторах какой-то долины. Зрение, слух и обоняние отключаются, оставляя мне лишь одно чувство — осязание. Чувствую, что рука Дины приподнимается, и чуть не плачу, хочу, чтобы она опять ко мне прикоснулась; мгновение спустя так и происходит — кажется, будто мне на шею села бабочка. Потом… что-то другое, нежнейшая кожа… она прижимается щекой к моей щеке, и в этом прикосновении я чувствую если не любовь, то что-то очень к ней близкое; спасибо тебе.