— Обойдем, Батя. Омут не самое удобное место для купания.

— Вперед! Вы не возражаете, Галина Терентьевна?

— Нет, но очень боюсь.

— Я тоже.

Самолет срезал первый клуб облака. Потом вошел в следующее, мощное, и вроде бы остановился в грязно-молочном крошеве. Быстро темнело вокруг. На экране пеленгатора гроз часто замигал яркий острый лучик. Горюнов ощупал замки привязных ремней.

Кабину ослепила мокрая ночь. Самолет вздрогнул еще раз и затрясся, загромыхал. Длинные голубые искры лизнули фонарь пилотской кабины, разбежались по металлическим переплетам, и на концах крыльев, казавшихся черными, замерцали короткие кроваво-голубые сполохи. Светящиеся капли стекали к законцовкам консолей, там собирались в яркий комок и отскакивали белыми искрящимися пучками.

Федор Руссов крутил непослушный штурвал, стараясь выдержать курс, и ему казалось, что скрипят не дюралевые ребра машины, а его собственные. Струйки пота вырвались из-под шлемофона, поползли по черным бровям. Горюнов потянулся к нему, вытер платком пот. Руссов благодарно кивнул, но не обернулся: взгляд прилип и не мог оторваться от приборов.

Вверху, на правой стороне кабины, вспыхнула красная лампочка, в наушниках зазуммерило. Тон звука быстро поднялся до свиста.

— Тысяча вольт на сантиметр! — повернув бледнеющее лицо к пилотам, закричала Лехнова и указала пальцем на мерцающие крылья.

Самолет ударила лавина капельной воды и кристаллического льда, то черная, то ярко-белая, как взрыв. Что-то треснуло под приборной доской, и в кабине резко запахло озоном.

Руссов ни разу в жизни не проходил мощного грозового облака, но понимал, что положение аховое. Их шестидесятитонный разведчик для такой стихии просто игрушка. Машина может вызвать на себя концентрированный удар молнии, и тогда… Горюнов опять хотел стереть горячую липкую водицу со смуглого, окаменевшего лица Руссова, но их тела рванулись вверх, привязные ремни больно обжали плечи, не дав повиснуть под потолком кабины.

Секунды падения быстро пожирали высоту. Удержать машину не было сил. Волчком крутился силуэт самолета под стеклом авиагоризонта, и штурвал, выламывая руки пилотов, бился об упоры. Голубые огни слизнуло с консолей. Захлебнулся вой грозомера в наушниках. Руссов падал с чувством обреченности, как падают в пропасть во сне.

— Правый остановился. Запускай! — услышал он глухой, какой-то нереальный голос Горюнова и, подчиняясь ему, не осмысленно, автоматически потянулся к кнопке запуска двигателя.

Самолет ударился о восходящий поток воздуха и, будто всхлипнув от напряжения, резко рванулся вверх. Руссову казалось, что он превращает в блин подушку сиденья. Тяжелая голова ушла в плечи, потекло серое, черное время…

Потом что-то царапнуло его лицо. Приоткрыв глаза, он увидел перед носом платок, голубой в желтую крапинку, твердые пальцы зажимали и отпускали ноздри, будто предлагая высморкаться. С негодованием оттолкнул руку Горюнова, укоризненно посмотрел в его смеющиеся глаза.

— Отвык ты, богатырь, от перегрузок. — Горюнов платком вытер свой мокрый лоб. — В сон тебя бросает и слезу выжимает из носопровода. Глянь, каким молодцом Галина Терентьевна держится!

Лехнова без кровинки в лице потрясла головой, будто стряхивая одурь, и попыталась улыбнуться бодро:

— Вышли на боевой курс, мужики!

Самолет выбросило в воронку хорошей погоды, предсказанной синоптиками. В циклонической пляске над точкой низкого атмосферного давления закрутились холодные ветры Баренцева моря. Чем выше, тем неистовее ветер, шире пробитый в непогоде круг. А в горле воздушной воронки, диаметром миль пятьдесят, сизый, бурлящий волноворот. В нем — белый плот-мишень и черная, глянцевая от воды коробка буксира.

Почти отвесно упал к морю самолет и на бреющем полете несколько раз прошел рядом с судном. «Крепкий» потерял радиоголос, и с открытого капитанского мостика привязанный к ажурным перилам матрос репетовал флажками: «Нуждаюсь в медицинской помощи!»

— Галина, бросай буй!

— Есть! — быстро ответила Лехнова.

Из раскрытых створок бомболюка выпал в море радиобуй. Похожий на обтекаемую торпеду, он почти без всплеска врезался в белый гребень волны. На втором заходе летчики увидели, как его красная головка ныряет среди волн.

— Слышно? — спросил Горюнов.

— Радиобуй начал подавать сигналы, — доложила Лехнова и показала на ожившую стрелку второго радиокомпаса. — Сильный, хороший сигнал, вертолеты смогут поймать его километров за семьдесят.

— А пройдут по ветру? — усомнился Горюнов.

— Над буксиром не более двадцати пяти, а по маршруту самописцы зафиксировали до сорока метров в секунду, товарищ командир.

— Домой!.. После посадки вам отдыхать.

— Миха-алыч! — укоризненно протянула Лехнова.

— Я сказал, Галина Терентьевна: отдыхать!.. Передайте на базу: «Колокол всем».

Час спустя сидели перед Горюновым пилоты и выжидательно смотрели на него. А он не видел их глаз, Думал: «Сколько буксиру осталось до зоны подводных камней?»

Рядом с Горюновым, в мягком кресле, — старший инспектор-пилот Воеводин. Он внимателен и насторожен, как представитель высшего руководства.

Минуту назад командир спросил: «Кто?» Короткий вопрос не требовал пояснения: в ажурные оконные переплеты церкви бил штормовой ветер, от особенно злых ударов скрипела деревянная колокольня. В такую погоду все инструкции предписывают категорически: сиди и не рыпайся! Но для опытных и сильных есть щелочка в жестких правилах — это параграф о стихийном бедствии. На усмотрение командира он разрешает риск в любых условиях. Он иногда единственная надежда для попавших в беду. По этому параграфу поднимаются в небо только добровольцы. Горюнов и спросил:

— Кто?

Поднялись с мест все. Стояли, пока командир не встретился с каждым задумчивым, немного рассеянным взглядом, теребя окладистую бороду. Движением руки предложил им сесть.

Теперь Горюнов решал, кого же выбирать. Каждый из них мастер по-своему. Один умеет найти дорожку в кромешной тьме, но пасует в тумане. Другие могут сесть в лесной колодец, не оцарапавшись о деревья, даже если от концов лопастей винта до веток остаются дюймы, но над неспокойным морем их подводит глубинный глазомер. Вот тот, синеглазый, всем хорош, но у него двое малышей. Может быть, Богунец? Отдохнул ли он после недавнего полета?

— Богунец.

Вскочил стройный щеголеватый парень.

— Готов, командир!

— Николай Петрович. — Тут Горюнов еле заметно улыбнулся.

Чуть приподнялся и сел, блеснув седоватыми висками, командир звена Батурин.

Помедлив, Горюнов назвал третьего:

— Руссов.

Встал и Руссов, его голова почти уперлась в низкий потолок комнаты предполетной подготовки.

Воеводин забеспокоился.

«И Богунец и Руссов только что вернулись из тяжелых полетов. Может быть, слетать мне?»— написал он на вырванном из блокнота листке и подсунул его Горюнову.

Взяв у инспектора авторучку, командир эскадрильи черканул на том же листке: «Решаю я!»

— Названные экипажи остаются, остальные свободны. Не расползаться, всем быть в готовности «три», — сказал Горюнов и нажал кнопку селектора. — Жду из управления ответ на повторную телеграмму!

Один за другим пилоты-«запасники» вышли из комнаты.

— Принимайте, — ответили с телетайпа. — В силе ответ на первый запрос.

Мудрят в городе. «Ответственность ваша» — первый ответ. И нет в нем словечка «согласен» или «одобряю». Вот так всегда. А потом участливо спрашивают: «Что-то ты похудел и пожелтел, дорогой Михаил Михайлович?» Знают, о чем сегодня идет речь: действовать надо по новому спасательному варианту, о котором он говорил и писал еще полгода назад в научном журнале. И все как в песок. Похвалить — похвалили, отработать с летчиками как следует не дали, а сейчас прижало, и надо играть с листа!

— Первый! — пробасил висящий на стене динамик голосом диспетчера. — Чувствую, у буксира туго. Торопитесь!