Фольклорные тексты очень трудны для понимания, так как они больше, чем какие-либо другие памятники, связаны с бытовыми реалиями, используют разговорный язык и игру слов, смысл которой часто от нас ускользает. Тем не менее именно эти тексты приблизили к нам давно исчезнувший народ, с его юмором и лукавством, меткой наблюдательностью, его зачастую таким понятным и близким нам восприятием окружающей действительности. Вот несколько образцов шумерских пословиц и поговорок:

«Не отрубай голову тому, у кого она уже отрублена».

(ср. — «Не бей лежачего!»)

«Не переспав, не забеременеешь, не поев, не разжиреешь!»

«У того, у кого нет ни жены, ни ребенка, нет и кольца в носу!»

«Лисица помочилась в море и сказала: «Все море сделала я»».

«В Забаламе потонул паром, а в Ларсе подбирают бревна!»

«Мой бык тебе молоко принесет!»

(ср. «От него толку, как от козла молока»)

«Как слон в осевшей лодке!»

(ср. «Слон в посудной лавке!»)

«Взглянешь мимоходом — он муж, рукою коснешься — сырая глина».

«Воин без командира — поле без пахаря!»

«Год за годом жую чеснок — ежегодно дерет он мне горло!»

Памятники одной из самых древних литератур мира представляют собой, таким образом, картину яркую и разнообразную: мифологические и героические сказания, зачатки эпоса, лирики и драмы, произведения народной мудрости, хроники и исторические повествования. Однако перед нами только незначительный и существенно ограниченный круг произведений — часть из них скрывается под нераскопанными холмами или погибла вместе с многочисленными памятниками материальной культуры и искусства, но еще бо?льшая часть никогда не была записана и исчезла бесследно. Многое из того, что дошло до нас, только выжимка из тех сокровищ устного творчества, которые мы можем реконструировать лишь в отдельных случаях, да и то весьма приблизительно. Появление письменности, конечно, дало толчок к созданию нового вида искусства, но еще в течение ряда веков (в Двуречье понадобилось на это тысячелетие и даже несколько больше) письменная литература должна была завоевать самостоятельность и независимость от устных форм народного творчества. Шумерская литература важна для нас, в частности, тем, что она раскрывает этот процесс перехода от устной литературы к письменной (в то время как устные жанры продолжают развиваться и дальше по своим законам). Поэтому, хотя шумерские памятники часто близки фольклору больше, чем литературе, это все же и не фольклор в собственном смысле слова; мы никак не можем рассматривать их, например, как запись древнего фольклориста, хотя бы и выполненную в практических (воспитательных или религиозных) целях.

Несамостоятельность письменных жанров на начальном этапе их развития объясняет, по-видимому, то обстоятельство, что ранние памятники шумерской литературы кажутся во многом несовершенными, композиция их зачастую четко не выявлена, и читателя почти все время не оставляет ощущение, что в одном тексте и нередко без всякого связующего звена соединено несколько произведений. На форме этих памятников как будто бы сказалось желание лишь собрать, записать, канонизировать уже готовое, и сами тексты нередко кажутся безыскусной компиляцией.

Это мнимое несовершенство композиции, связанное с устным происхождением произведений шумерской литературы и отчасти их мнемоническим назначением, объясняется тем, что они были рассчитаны не просто на чтение вслух, а на публичное исполнение и, естественно, что некоторые отрывки опускались, как само собой разумеющееся (особенно те, которые могли быть воспроизведены мимически). В рассмотренном нами мифе о нисхождении богини Инанны, например, ничего не говорится о том, с какой целью Инанна отправилась в подземное царство (древнему исполнителю и слушателю это было и так ясно), зато в одних и тех же выражениях, многократно повторенных, рассказано, как это произошло, ибо последнее было важнее:

С Великих Небес к Великим Недрам помыслы

обратила.

С Великих Небес к Великим Недрам помыслы богиня

обратила.

С Великих Небес к Великим Недрам Инанна помыслы

обратила.

Моя госпожа покинула небо, покинула землю,

в нутро земное она уходит.

Инанна покинула небо, покинула землю,

в нутро земное она уходит.

Жреца власть покинула, жрицы власть покинула,

в нутро земное она уходит.

В Уруке храм Эану покинула,

в нутро земное она уходит.

И далее перечисляется еще шесть храмов (а в другой версии — тринадцать), откуда Инанна одновременно уходит в подземное царство. На этих повторах построено все сказание. Так, Инанна оставляет наставление Ниншубуру, в котором говорит ему, что он должен делать через три дня и три ночи (в одной из версий — семь лет, семь месяцев и семь дней), после того как она уйдет:

Когда в подземный мир я сойду,

Когда в подземный мир я войду,

На холмах погребальных заплачь обо мне,

В доме собраний забей в барабан,

Храмы богов для меня обойди,

Лицо расцарапай, рот раздери,

Тело ради меня изрань,

Рубище, точно бедняк, надень!

В Экур, храм Энлиля, одиноко войди!

Когда в Экур, храм Энлиля, войдешь,

Перед Энлилем зарыдай:

«Отец Энлиль, не дай твоей дочери погибнуть в подземном мире!

Светлому твоему серебру не дай покрыться прахом в подземном мире!

Прекрасный твой лазурит да не расколет гранильщик в подземном мире!

Твой самшит да не сломает плотник в подземном мире!

Деве-владычице не дай погибнуть в подземном мире!»

И когда Энлиль на эти слова не отзовется, в Ур иди!

В Уре Ниншубур должен предстать перед богом Наиной. И снова повторяются те же строки, поскольку Ниншубур должен сказать то же самое Нанне. Эти же строки звучат и в третий раз, так как Инанна предполагает, что и Нанна не захочет помочь ей, а в таком случае Ниншубур должен будет отправиться к Энки. Но и этого мало. Они повторены еще три раза, поскольку рассказывается, как Ниншубур выполнял поручение Инанны и ходил к Энлилю, Нанне и Энки. Это монотонное и однообразное воспроизведение одних и тех же отрывков — средство, способствующее лучшему запоминанию произведения, а с другой стороны — наследие устной передачи мифа, во многом похожей на шаманское камланье.

Однако неправильно было бы представлять эту делающую свои первые шаги письменную литературу как лишенную или почти лишенную художественного, эмоционального воздействия. Шумерская литература в высшей степени образна и экспрессивна, чему способствовал сам метафорический образ мышления в Древности, и рассчитана она в первую очередь на то, чтобы воздействовать эмоционально и непосредственно; магическая роль стихотворного слова делала эту литературу «языком богов» почти в буквальном смысле для ее творцов.

К сожалению, принципы шумерского стихосложения до сих пор нам неясны, и его трактовка вызывает гораздо больше трудностей, чем, скажем, стихосложение вавилонское. Однако отмечанная нами тесная связь шумерской литературы с устной поэзией позволяет все же достаточно отчетливо и рельефно представить основные используемые ею приемы и средства; ей свойственно острое ощущение ритма, который подчеркивается всеми разновидностями параллелизма: и синтаксического, и синонимического, и анафорического. Для нее характерны ритмические перечисления и повторы эпитетов, названий. Судя по многим данным, шумерская поэзия в высшей степени аллитеративна, а стремление к повторяемости одинаково звучащих слогов в конце фразы-строки, которая обычно одновременно несет в себе законченную мысль, приводит к развитию рифмы, хотя, вероятно, в самом начальном и примитивном ее виде. Во всяком случае, рифмовка или, точнее, может быть, созвучие строк свойственны шумерской литературе гораздо более, чем наследующей ей вавилонской. Все перечисленные выше средства, будучи, собственно говоря, атрибутами устной поэзии, не теряют своего воздействия в литературе письменной, особенно если читатель, памятуя о ее генезисе и предназначении, попытается представить себе, как она воспринималась на слух.