создавшем условия для интенсивного и плодотворного взаимодействия литератур.
Однако, как это на первый взгляд ни выглядит парадоксальным, несмотря на очевидное и усиливающееся взаимовлияние и даже частичный синкретизм в области религии, философии, науки и искусства, наши сведения о литературных связях этой эпохи довольно скромны. Причина этого, по-видимому, в том, что столкнулись литературы уже вполне сложившиеся, зрелые, и требовалось немалое время, чтобы преодолеть инерцию местных художественных стилей, замкнутость литературной традиции. Среди иных форм культуры эллинизма литература оказалась наименее «открытой», и литературные контакты развивались в ограниченных пределах. Естественно было бы предположить, что основное направление литературных влияний шло в то время, как и экспансия эллинской культуры, с Запада на Восток. Казалось бы, перемещение центров литературной жизни из Афин и материковой Греции в Малую Азию и Ближний Восток и далее подтверждает это предположение. Однако писатели и поэты, стекавшиеся в новые центры и примыкавшие, например, к александрийской, косской или пергамской литературным школам, творили — эллины они были или не эллины — в русле сугубо эллинской традиции, и их произведения принадлежали, как правило, именно ей, объединенные в широкое понятие эллинистической греческой литературы. Что же касается литератур собственно восточных, развивавшихся в первую очередь на базе местных традиций, то фактов, которые свидетельствовали бы о прямом воздействии на них греческих образцов, не так много. В основном они касаются развития историографии.
Народам Древнего Востока, как правило, был чужд дух строгого исторического исследования. Исключение, пожалуй, составляют ассирийские царские хроники, но и они содержат скорее информацию о деяниях какой-нибудь династии, чем подлинную историю страны и народа. Между тем именно в эллинистическую эпоху — под явным влиянием популярных и авторитетных греческих историй — возникают многочисленные исторические сочинения у египтян и вавилонян, парфян, евреев и финикийцев. Грек Александр Полихистор (I в. до н. э.) сохранил для нас названия десятков такого рода трудов по истории Египта, Ливии, Индии, Крита, Фригии, Сирии, Вифинии, Иудеи и т. д., а также приводит отрывки из них. С некоторыми историями, обычно во фрагментах, мы знакомы и по другим источникам. К числу наиболее значительных относятся «Вавилонская хроника» Бероса (начало III в. до н. э.), жреца храма бога Бела (Ваала) в Вавилоне, «Египетская история» Манефона (начало III в. до н. э.), история Парфии Аполлодора из Артемии (конец II — начало I в. до н. э.), финикийские хроники некоего Менандра (ок. II в. до н. э.), истории еврейских царей, принадлежащие перу Деметрия (конец III в. до н. э.), Эвполема (II в. до н. э.) и Артапана (начало I в. до н. э.).
Побудительным стимулом для большинства восточных историков служило желание возвеличить свой народ и доказать грекам его ведущую роль в создании мировой цивилизации. Так, Берос на протяжении всех трех книг своей хроники восхвалял «мудрость» вавилонян и перечислял их достижения, во многом способствуя ознакомлению греков с успехами вавилонской астрономии и математики; Эвполем изображает Моисея первым в мире мудрецом, изобретателем алфавитного письма; Артапан же связывает с именами Авраама, Иосифа и Моисея основы не только еврейской, но и египетской, а через ее посредство — и греческой культуры.
Апологетические тенденции не мешали, а, может быть, скорее содействовали тому, что, как правило, местные истории писались на греческом языке и приспособлялись к греческому вкусу. Влияние греческих образцов особенно четко ощущается в попытках рационалистически объяснить народные сказания и легенды. Так, Берос, попытавшийся объединить в своем труде местные предания с хронологическим принципом эллинской историографии, излагая вавилонскую легенду о потопе, добавляет от себя: «Этот рассказ — аллегорическое изображение природных явлений». К аллегорическим либо рационалистическим истолкованиям прибегают и еврейские историки всякий раз, когда они пересказывают библейские сюжеты. Среди них Эвполем для придания своему сочинению исторической достоверности даже заставляет Соломона обмениваться с египетским фараоном и царем Тира письмами, которые составлены в целом в эллинистическом эпистолярном стиле.
Но при всей ориентации на греческие образцы в исторических восточных хрониках легко прослеживается отечественная литературная традиция с ее привычной мифологической основой. Берос начинает свою историю на восточный манер: со сказания о творении мира, а затем о всемирном потопе и мифических царях древности; у еврейских авторов легендарные и библейские сюжеты заслонили, по сути дела, рассказ о реальных исторических событиях; у Манефона за чуждым греческим обликом его труда ясно просвечивает манера изложения, даже фразеология египетских папирусов, и вся его хроника отчасти напоминает народные египетские сказки.
Если оставить в стороне историографию, то сколько-нибудь явные следы греческого влияния на собственно восточные литературы эпохи эллинизма в большинстве случаев удается обнаружить лишь с большим трудом. Прежде всего это влияние почти не коснулось литератур на местных языках, литератур, уходящих своими корнями в далекое прошлое. Хотя в северной Индии уже в начале II в. до н. э. возникли греческие царства, индийская литература этого периода продолжала развиваться, не подвергаясь воздействию иноземной традиции [30]. Эллинистические веяния не сказались по существу и на развитии древнеиранской литературы. В Вавилоне при правлении Селевкидов составляются научные труды, переводятся и комментируются ритуальные тексты, перелагаются в стихи мифы, но все это оживление творческой деятельности протекает в духе местных традиций, традиций клинописной литературы, несмотря на то что рядом существуют и греческий театр, и гимнасии, и учреждения полиса. Не составляет исключения и обширная литература палестинских евреев на древнееврейском и арамейском языках. В эллинистическую эпоху были созданы поздние книги ветхозаветного канона, в том числе «Песнь песней», «Екклезиаст», «Книга пророка Даниила», некоторые разделы «Книги притчей Соломоновых» и большая часть апокрифов, среди которых имелись книги гимнов и поучений, легенды и псалмы, а также апокалипсисы с новой религиозной ориентацией («Книга Еноха», «Книга празднеств», «Завет двенадцати патриархов» и др.), повлиявшие впоследствии на литературу Нового Завета, а во многом даже предвосхитившие ее. Но ни одно из этих сочинений не только не обязано своим происхождением греческим идеям или литературным формам, но и едва ли несет на себе даже отпечаток их влияния. Те параллели с эпикурейским и стоическим учениями, которые исследователи находят в «Екклезиасте», по-видимому, вполне объяснимы общими идеологическими веяниями эпохи, а связь формы того же «Екклезиаста» или другой ветхозаветной книги — «Иова» с диатрибой не нуждается в постулировании греческого влияния, потому что диатриба в своих истоках — не греческий, а восточный жанр.
Весьма ограниченной в эпоху эллинизма была также роль восточных литератур на греческом языке, если иметь в виду под этим термином произведения, хотя и созданные по-гречески и под воздействием греческих литературных форм, но опирающиеся на местный материал, на отечественные предания, концепции и верования. Такая литература существовала, по-видимому, в Парфянском царстве, где и после правления Селеквидов в Иране греческий язык продолжал некоторое время оставаться языком поэзии. Однако известно о ней немного. В архиве парфянских царей сохранились четыре греческих стихотворения (три эпиграммы и лирическая ода в честь Мары-сирийского Аполлона), датируемые II—I вв. до н. э. Ода написана акростихом, популярным в сирийской лирике, и в нем сообщается имя автора — некоего Геродора, сына Артемона.
Более значительна и несколько лучше сохранилась египетская эллинистическая литература, в основном представляющая собой переложения на греческий язык египетских литературных текстов. Из уцелевших фрагментов этой литературы выделяются «Пророчество горшечника», содержащее предсказания грозящих Египту бед в духе древних речений Ипуера и Неферти; греческий папирус с началом сказки о фараоне Нектанебе; «Славословие Исиды» — гимн, созданный по канону египетской ритуальной поэзии, но в то же время сближающий Исиду со всевозможными другими богинями, которые почитались в эллинистическом мире.
