В VI в. до н. э. в рамках дидактического эпоса зарождается жанр философской поэмы, продолжающей традиции «Теогонии» Гесиода и несохранившихся аналогичных произведений VII—VI вв. до н. э., в которых, насколько можно судить по поздним свидетельствам, зачатки пантеизма уживались с традиционным представлением о Хаосе, Ночи, Эребе (Мраке) и Тартаре как об одушевленных первоначалах мироздания. Только в отрывках дошли до нас философские поэмы, носившие одинаковое название «О природе» и написанные странствующим поэтом-философом Ксенофаном (ок. 565—470), виднейшим представителем элейской школы Парменидом (конец VI — первая половина V в.) и сицилийцем Эмпедоклом (ок. 495—435).
Обращение ранних греческих философов к жанру эпической поэмы объясняется тем, что их мышление по самой своей сути сохраняло достаточную близость к мифологической образности. Так, критика антропоморфных гомеровских богов не исключала у Ксенофана представления о величайшем боге, правящем миром, который, пребывая в неподвижности, весь есть зрение, разум и слух. У Парменида приобщение к истинному знанию изображалось как открытие сияющего царства девы Дики (Справедливости), держащей в своих руках становление и гибель, и сама Дика выступала одновременно как вполне антропоморфная богиня. Четыре элемента (огонь, воздух, земля и вода), из которых в космогонии Эмпедокла составлялся мир, автор отождествлял с Зевсом, Герой, Гадесом (Аидом) и сицилийской богиней Нестис, а движущие силы, приводящие к соединению и разделению элементов, обозначал как персонифицированные Любовь (Гармонию, Афродиту) и Вражду (Раздор, Ареса).
Эта философская поэзия первоначально существовала параллельно с ранней философской прозой (милетские философы-материалисты Анаксимандр, Анаксимен). В последующую, классическую эпоху такое сосуществование стало казаться уже странным: философия целиком переходит на прозу, и Аристотель отказывает Эмпедоклу в праве называться поэтом («Поэтика», гл. VII). Но в дальнейшем эллинистическая эпоха оживила и этот жанр, дав толчок к созданию такого великого памятника античной поэзии, как латинская поэма Лукреция «О природе вещей».
ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ
В то время как Гесиод в своей отсталой земледельческой Беотии преподавал крестьянам накопленные столетиями и рассчитанные на века уроки хозяйской и житейской мудрости, города островной Греции и Малоазийского побережья жили тревожной и беспокойной жизнью. Родовая организация разваливалась на глазах; знать, забравшая в свои руки чуть ли не весь земельный фонд общины, не гнушалась также оптовой торговлей или ростовщичеством. Из массы обезземеленных рядовых общинников выделялись отряды смельчаков, готовых с оружием в руках искать пахотной земли и сносного существования в чужих краях; личная инициатива, предприимчивость и смекалка, прославленные в гомеровской «Одиссее», воспринимались теперь как свойства, необходимые десяткам и сотням людей. Но и для тех, кто оставался в родном городе и должен был отражать натиск воинственных соседей, потеряли всякую привлекательность героические идеалы знати: поединки богатырей ушли в далекое прошлое и защитить отчизну в бою могло только сплоченное гражданское ополчение.
В период классовых схваток, характерных для второй половины VII и всего VI вв., нередко на первый план выдвигались так называемые тираны. Слово это в своем первоначальном значении не ассоциировалось с деспотизмом и жестокостью; тираном назывался человек, пришедший к единоличной власти, не имея на нее наследственных прав. В условиях, когда знать уже окончательно себя скомпрометировала и не могла претендовать на политическое руководство, а силы нарождающейся рабовладельческой демократии были еще слишком слабы, возникал этот античный вариант «бонапартизма»: опираясь на поддержку низов, кто-нибудь из знатных приходил к власти и, ограничивая чрезмерные претензии своих братьев по классу, создавал возможность для экономической стабилизации ремесленников, торговцев и мелких землевладельцев. Со временем эти же самые силы приводили к свержению тирании, но в течение нескольких десятков лет удачливый тиран и даже его потомки могли удерживаться у власти.
Для придания авторитета и блеска своему двору тираны охотно приглашали к себе художников и поэтов. Первые украшали резиденцию правителя и город храмами и скульптурами, вторые сочиняли произведения для исполнения их хорами на религиозных празднествах или спортивных состязаниях, которые в конечном счете тоже являлись составной частью культа. Впрочем, гимны в честь богов-покровителей, как и свадебные или погребальные песнопения, исполняемые раздельно хорами юношей, девушек, взрослых граждан и продолжавшие традицию фольклорных обрядов, существовали во всяком греческом государстве, независимо от его политического строя, и в этих жанрах сохранялись предпосылки для дальнейшего расцвета религиозно-мифологического мышления.
Героический эпос с его безбрежным и неторопливым рассказом о делах давно минувших дней одинаково не годился для выражения мыслей и чувств как горсточки людей, навеки бросивших родные берега и ищущих счастья на чужбине, так и всей общины, собиравшейся в боевом строю или на городской площади. Конечно, гомеровские поэмы все еще исполнялись рапсодами на общегреческих праздниках, занимая по нескольку дней из их официальной программы, но они воспринимались уже как традиционное искусство, как голос вчерашнего дня, не дающий ответа на запросы дня текущего. Оружием новой эпохи стал новый поэтический жанр — лирика.
Термин «лирика», введенный в употребление александрийскими учеными в III в. до н. э., имел первоначально более узкое значение, чем теперь, и относился только к произведениям, исполнявшимся под аккомпанемент струнного инструмента — лиры или кифары. В настоящее время в понятие греческой лирики включаются как стихотворения разных жанров, носившие музыкально-вокальный характер, так и произведения декламационного склада, исполнявшиеся в сопровождении флейты. Первая разновидность носит название сольной и хоровой мелики (от греч. «мелос» — песня), ко второй относятся элегия и ямбы.
Различия между отдельными видами древнегреческой лирики (в широком смысле этого слова) не сводятся к формальным моментам, которые сами обязаны своим происхождением фольклорным жанрам: сольная мелика восходит к любовным, свадебным и застольным песням; хоровая — к торжественным обрядовым славлениям или гимнам; элегия возникла из погребальной заплачки, ямб — из народных обличительных куплетов. Хотя в творчестве индивидуальных поэтов возможности отдельных жанров существенно расширяются (например, элегия в значительной степени утрачивает свой скорбный характер и становится средством размышлений на личные и общественные темы), сохраняется их первоначальная специфика как в области содержания, так и в форме: мелические произведения пишутся свободными музыкальными размерами, чаще всего на эолийском или дорийском диалекте; традиционным размером элегии остается элегический дистих (сочетание дактилического гексаметра с пентаметром), и ее сочиняют, как и ямбы, на близком эпосу ионийском диалекте. Так как в процессе литературного развития элегия и ямб сблизились между собой по содержанию и одни и те же поэты нередко выступали в обоих жанрах, в дальнейшем изложении удобно рассмотреть отдельно творчество поэтов декламационного направления и поэтов-меликов.
Декламационная поэзия древних греков — элегия и ямб — представляет собой до сих пор огромное поле обломков. Несколько стихотворений, сохраненных почти полностью более поздними авторами, — редчайшее исключение на фоне обрывков в два-четыре элегических дистиха, уцелевших в виде цитаты по случайному поводу, или более обширных, но сильно поврежденных папирусных фрагментов. Тем не менее ясно, что среди всех лирических жанров элегия и ямб наиболее активно отражают осознание человеком происходящих в мире перемен и поиски им своего места в новых исторических условиях, когда обаяние «гомеровской» личности безнадежно утрачено, а нормы поведения гражданина государства еще не сформировались. Показательно при этом, что, пользуясь традиционным языком эпоса, элегия выдвигает перед аудиторией совершенно новые этические постулаты.
