Наиболее старинная рукопись Авесты, дошедшая до нас, датирована 1278 г., таким образом, она почти на две тысячи лет моложе традиционной даты появления Авесты. Естественно поэтому, что текст Авесты вызывает острые филологические споры.
Тенденциозность многих авторов часто приводит к антиисторической модернизации и к некоторым необоснованным утверждениям. Например, такой крупный специалист, как Дж. Дармстетер, пытается всячески принизить значение Авесты, представить ее чуть ли не жреческой «фальшивкой» периода царствования Аршакидов; другие исследователи, наоборот, идеализируют «искони арийский дух» Авесты. Идеализаторско-апологетические позиции занимают и многие парсийские ученые, которые, стремясь доказать якобы извечный монотеизм зороастризма, искусственно подгоняют факты под свою концепцию. В результате остались спорными многие вопросы, касающиеся Авесты, особенно вопрос о ее датировке. Одни ученые относят возникновение Авесты к X в. до н. э., другие — к первым векам нашей эры.
Значение слова «авеста» различными исследователями также толкуется по-разному: либо как «знание» — от корня «вид» (индийский ученый М. Н. Дхалла) — тогда оно совпадает по смыслу с названием индийских священных книг — вед; либо как «основание» от слова «упаста» (К. Гельднер, Ф. К. Андреас) в значении «установление», «закон». Есть и другие толкования.
Представляет предмет спора и место возникновения Авесты. Одни (Дж. Дармстетер, А. В. Джексон) считают местом зарождения зороастризма Атропатену, другие (И. Маркварт, Г. Нюберг, Э. Бенвенист, С. П. Толстов) — Хорезм, третьи (В. Гайгер, В. Бартольд, Ф. Шпигель) — Бактрию, четвертые (Э. Херцфельд) — Мидию, пятые (В. Хеннинг, Д. Н. Гершевич) — Маргиану (оазис Мерва).
Несомненно, что в Авесте есть более ранние и более поздние части. Судя по языку, по содержанию и по ряду черт общественно-исторического характера, важнейшие части Авесты, в том числе наиболее древние, являются несколько более поздними, чем индийская «Ригведа», но составлены не позже доахеменидского периода (IX—VII вв. до н. э.).
По вопросу генезиса текста Авесты также существуют различные мнения. Х. Бартоломэ считает, что дошедший до нас текст Авесты воспроизводит устную традицию, но поскольку его записали люди, говорившие уже на другом языке, то они бессознательно изменили старый язык, неравномерно введя в текст среднеиранские формы. Ф. К. Андреас полагает, что сохранившийся текст Авесты механически передает графическую традицию стабильного, исконного текста с небольшими изменениями. По Х. В. Байли, современный текст Авесты восходит к тексту, составленному после падения Сасанидов, и состоит из фрагментов, сохранившихся от первого канонизированного текста середины VI в. н. э., когда он впервые был записан авестийским алфавитом. Наконец, по мнению Ф. Альтгейма, первоначально Авеста была записана на востоке Ирана (Средняя Азия) арамейским (безгласным) алфавитом. В такой записи Авеста как письменный памятник существовала уже к началу господства Сасанидов. При Аршакидах (I—III вв.) под влиянием греческого (вокализированного) алфавита стал разрабатываться на востоке Ирана (в Парфии) новый, вокализированный алфавит. Этот алфавит существовал к V в., так как заметно его влияние на возникшие в тот период армянскую и грузинскую письменности. Авестийское же письмо, таким образом, возникло намного ранее V в. и, скорее всего, также на востоке. Сасаниды же предприняли кодификацию Авесты, уже получив ее в разных записях, на разных алфавитах.
Не отдавая предпочтения той или иной гипотезе и не увеличивая их числа, отметим лишь то, что? представляется наиболее бесспорным в связи с проблемами древности Авесты, места возникновения ее основных частей и соотношения устной традиции и канонизированного текста.
При всей разновременности различных частей Авесты в ней, особенно в «Яште», сохранились отголоски и элементы (идейные, сюжетные) древнейших представлений иранских народов, их древней поэзии эпохи первобытнообщинного строя и его разложения, переработанные, однако, и развитые в эпоху классового общества, когда была осуществлена первоначальная кодификация Авесты.
Совокупность исторических, литературных и лингвистических данных убедительно говорит в пользу восточноиранского, т. е. среднеазиатского происхождения Авесты. Географический ландшафт, историко-культурные сведения, религиозно-мифологические представления в Авесте явно восточной ориентации. В Авесте нет ничего специфического для религии западных иранцев, известной по данным античных авторов, нет следов столь характерных для западного Ирана тесных связей с Передним Востоком (Междуречьем), нет и западноиранских географических названий. Лингвистический анализ тоже говорит о северо-восточном характере языка Авесты. Лишь в процессе ее кодификации и распространения в Азербайджане и в западном Иране в нее вошли как позднейшие интерполяции среднеперсидские языковые элементы. «Гаты», «Яшты», мифологические части «Вендидада» и «Ясны» не оставляют сомнения в их восточноиранском происхождении.
Также остается бесспорным, что в течение многих веков существенные части Авесты сохранялись изустно.
Относительная хронология Авесты основывается не столько на особенностях редакции текста, сколько на его идейном содержании, сюжетах и образах, которые соотносятся с реальными, историческими более ранними или поздними общественными отношениями и идеологическими воззрениями. Подобно тому как археолог вскрывает ряд горизонтов в изучаемых им культурных памятниках, так и в содержании Авесты можно выявить ряд «слоев» различной давности, своеобразно переплетающихся в одних и тех же частях и текстах. Если по языку «Гаты», например, наиболее древняя часть Авесты, то по содержанию, отражающему многие первобытно-общинные идеологические представления, не менее древней является книга «Яшты». В плане относительной хронологии можно выделить в Авесте два основных пласта: более ранний — народно-поэтический и более поздний — жреческий.
В памятнике, который канонизирован как священное писание зороастризма, преобладает, конечно, жреческое начало; жреческой обработке подвергнуты и сохранившиеся народно-поэтические элементы.
При внешнем, поверхностном ознакомлении Авеста предстает перед нами как архаическое религиозное произведение. Она содержит бесконечно повторяющиеся молитвенные формулы и длинные реестры божеств, духов предков, древних властителей и т. п. Здесь догматически излагаются различные узаконения и ритуалы, за нарушение которых последуют наказания; восхваляются богатства, всячески прославляется культ божественного сияния (Хварно), знака верховной царской власти. Здесь мы найдем пространную проповедь о загробной жизни, о Судном дне, конце света, воскресении из мертвых, приходе мессии — саошйанта; навязчивые обещания блага тому, кто будет покорен богам, жрецам и правителям, и нечестивые проклятия демонам зла и вероотступникам. Религиозная нетерпимость по-разному проявляется в Авесте; иногда — в призыве к распространению зороастризма силою оружия («Ясна», 53, 8, 9), иногда — в резком осуждении «кровосмесительства»: «кто смешивает семя родичей праведных с семенами нечестивых чужеродцев, семя почитателей дэвов с семенами людей, их отвергающих»; «об этом говорю я тебе, о Заратуштра, что таких нужно убивать, как извивающихся змей и крадущихся волков» («Вендидад», 18, 62, 65).
На фоне этих жреческих наставлений и угроз резко выделяются включенные в текст народно-эпические элементы, естественные и неподдельно прекрасные. Среди этих элементов можно выделить более архаические, выражающие еще первобытную идеологию, и менее древние — мифы и богатырский эпос, которые складывались позже, в период перехода к класовому обществу.
Наиболее архаическим представлениям и воззрениям свойственно ощущение неразрывной связи первобытного человеческого коллектива с окружающей природой, жизнерадостное любование ею, а также признание естественной переплетенности явлений природы между собой, их вечной изменчивости. Ярко отразились подобные воззрения, например, в восхвалениях воды и богини плодородия Ардвисуры. В «Ясне» (гл. 38) восхваляются «воды, что вытекают из источника, сливаются и разливаются, порожденные Ахурой Мазда, благодетельные, легко переходимые вброд и удобные для плаванья и для купания, дар обоих миров... подобные беременным матерям и дойным коровам, заботящиеся о бедных, все напояющие, лучшие и прекрасные». А в 15-й главе «Ясны» содержится восхваление богини Ардвисуры, «широко разливающейся, целебноносной, [...] выращивающей семена всех мужей, подготавливающей материнское лоно всех жен, делающей легкими роды всех жен, наполняющей в урочный час молоком материнскую грудь, безбрежной, широкой, равной длиною всем водам, что по земле текут, мощной». Здесь все так переплетено, что невозможно уловить грани, где Ардвисура воспринимается зримо, вещно, как сама река, как глоток воды, а где она мгновенно перевоплощается в телесный образ матери плодородия и позже — далее в тексте гимна — в бесплотный дух богини.
