Роберт Рождественский Мгновения. Мгновения. Мгновения… * * * Нахожусь ли в дальних краях, ненавижу или люблю, — от большого, от главного я — четвертуйте — не отступлю. Расстреляйте — не изменю флагу цвета крови моей. Эту веру я свято храню девять тысяч нелегких дней. С первым вздохом, с первым глотком материнского молока эта вера со мной. И пока я с дорожным ветром знаком, и пока, не сгибаясь, хожу по не ставшей пухом земле, и пока я помню о зле, и пока с друзьями дружу, и пока не сгорел в огне, эта вера будет жива. Чтоб ее уничтожить во мне, надо сердце убить сперва. Начало * * * Я родился — нескладным и длинным — в одну из влажных ночей. Грибные июньские ливни звенели, как связки ключей. Приоткрыли огромный мир они, зайчиками прошлись по стене. «Ребенок удивительно смирный…» — врач сказал обо мне. …А соседка достала карты, и они сообщили, что буду я не слишком богатым, но очень спокойным зато. Не пойду ни в какие бури, неудачи смогу обойти и что дальних дорог не будет на моем пути. Что судьбою, мне богом данной (на ладони вся жизнь моя!), познакомлюсь с бубновой дамой, такой же смирной, как я… Было дождливо и рано. Жить сто лет кукушка звала. Но глупые карты врали! А за ними соседка врала! Наврала она про дорогу. Наврала она про покой… Карты врали!.. И слава богу, слава людям, что я не такой! Что по жилам бунтует сила, недовольство собой храня. Слава жизни! Большое спасибо ей за то, что мяла меня! Наделила мечтой богатой, опалила ветром сквозным, не поверила бабьим картам, а поверила ливням грибным. Стихи о моем имени
Мне говорят: «Послушайте, упрямиться чего вам? Пришла пора исправить ошибки отцов. Перемените имя. Станьте Родионом. Или же Романом, в конце концов…» Мне это повторяют… А у меня на родине в начале тридцатых в круговерти дней партийные родители называли Робертами спеленатых, розовых, орущих парней… Кулацкие обрезы ухали страшно. Кружилась над Алтаем рыжая листва… Мне шепчут: «Имя Роберт пахнет иностранщиной…» А я усмехаюсь на эти слова. Припомнитесь, тридцатые! Вернись, тугое эхо! Над миром неустроенным громыхни опять. Я скажу о Роберте, о Роберте Эйхе! В честь его стоило детей называть! Я скажу об Эйхе. Я верю: мне знаком он — большой, неторопливый, как река Иртыш… Приезжал в Косиху секретарь крайкома. Веселый человечище. Могучий латыш. Он приезжал в морозы, по-сибирски лютые, своей несокрушимостью недругов разя. Не пахло иностранщиной! Пахло Революцией! И были у Революции ясные глаза… А годы над страною летели громадно. На почерневших реках дождь проступал, как сырь… Товарищ Революция! Неужто ты обманута?! Товарищ Революция, где же твой сын? В какую мглу запрятан? Каким исхлестан ветром? Железный человечище. Солдат Октября. Какими подлецами растоптан, оклеветан?.. Неужто, Революция, жизнь его – зря?! От боли, от обиды напрягутся мышцы. Но он и тогда не дрогнет, все муки стерпя. В своем последнем крике, в последней самой мысли, товарищ Революция, он верил в тебя!.. Да будет ложь бессильной. Да будет полной правда… Ты слышишь, Революция, знамен багровых плеск? Во имя Революции — торжественно и прямо — навстречу письмам Эйхе встает партийный съезд! Рокочет «Интернационал» весомо и надежно. И вот, проклиная жестокое вранье, поет Роберт Эйхе — мой незабвенный тезка!.. Спасибо вам, родители, за имя мое… Наверно, где-то ждет меня мой последний день. Кипят снега над степью. Зубасто встали надолбы… Несем мы имена удивительных людей. Не уронить бы! Не запятнать бы! |
