КАТТИ ШЕГГЕ
ЧЕРНОМОРЕЦ
КНИГА ТРЕТЬЯ
«ИЗ ТЕНИ ПРОШЛОГО»
ЧАСТЬ 5
Глава 1
СВИДАНИЕ
Он стоял возле окна между двумя далекими друг от друга колоннами. Прозрачная стена в виде мелкой решетки, в отверстия которой были вставлены темные стекла, открывала вид на пустынные просторы, засыпанные песками. Пески уходили далеко за горизонт, они поднимались от дуновения жаркого даже для поздней весны ветра и опускались на широкие каменные ступени, ведущие в заброшенный храм.
Позади раздались гулкие шаги. Он перевел взор от однообразного желтого пейзажа и оборотился к посетителю, чья поступь столь четко и громко отдавалась на холодном каменном полу зала, посреди которого в былые времена возвышалась золотая статуя Ал-Гаруна высотой в три человеческих роста. Она упиралась в потолок, также украшенный мелкими стеклянными окнами, через которые вовнутрь проникало темное солнце. Уже более двух лет в это святое для алмирцев место перестали стекаться паломники и священнослужители гарунского божества, когда-то бывшего правителем этого народа на земле, а ныне пребывавшего на вершине кургана в Аргуне, центре Со-Мира, северо-западных земель Ал-Мира. В бегстве гаруны не успели вывезти из храма все богатства, хранившиеся здесь в неприкосновенности столетиями, и ныне эти сокровища пополнили казну государя, а освященное молитвами место пустовало и засыпалось песками пустыни.
Еще раз оглядев величественное мрачное помещение, высокие колонны которого образовывали среди стеклянных стен, кое-где уже расколотых, два правильных прямоугольника, он остановил холодный взгляд на хрупкой фигуре, склонившейся в поклоне перед ступенями, на которые он взошел, чтобы ближе подобраться к застекленной решетке боковой стены. Девушка, закутанная в белые одежды, упала на коленях, опустив голову к полу. В вытянутых руках она держала широкий поднос с графином и золотым кубком.
- Я велел не беспокоить меня, - его голос был еще холоднее, чем взгляд. – Оставьте меня наедине и в следующий раз, чтобы я услышал шаги гостя, а не слуги, - последние слова были обращены к высокой мужской фигуре, которая замерла напротив его взгляда у широкого выхода из зала.
Охранник был проверенным телохранителем. Он громко выкрикнул пару слов на гарунском языке и взмахнул рукой в сторону дверей. Девушка мгновенно поднялась с колен и быстрыми мелкими шагами поспешила прочь из храма. Он заметил в солнечных отблесках, что её кожа отливала медным блеском. Она была рабыней в Ал-Мира. Она осталась рабыней и после прихода в эти земли чужеземных завоевателей. И он знал, что ничего нельзя изменить – даже изданный указ не поменяет умы тех, кто родился в кабале, не поднимет их с колен. Ниамей, охранник, вышел из тени и прохлады зала вслед за девушкой. Воин родился в Эрлинии, однако томился в плену у гарунов более двух лет. После освобождения мужчина счел за честь служить морийскому государю. Солдат прикрыл тяжелую створку дверей, однако солнечный свет продолжал литься между колонн сквозь вторую половину прохода, которая была разгромлена при взятии святилища.
Он усмехнулся, вспоминая, что сам присутствовал при захвате этого храма посреди пустыни. Тогда гаруны с ужасом бежали с северного побережья, на котором высадились морийские воины. Под внезапным натиском пал Илир. Стены небольшого приморского города были разрушены катапультами, собранными на скалистых песчаных берегах Э-Мира. А затем он повел войска вглубь страны к Миргуну, столице Э-Мира. На этом пути две сотни пехотинцев свернули в песчаные бураны, чтобы покарать безбожных гарунов, их идолов и жрецов, которые возносили молитвы своему богу, не признавая всемогущества Моря. Храм защищали лишь его непрочные стены и тяжелые железные двери, за которыми укрылись вооруженные мотыгами да кривыми саблями алмирцы. Но одного лишь взгляда государя на это укрытие хватило, чтобы двери развалились, а после морийцы разворотили образовавшуюся баррикаду у входа в храм и проникли вовнутрь. Кровь пролилась на холодные камни под ногами столпившихся в помещении людей, но тем, кто не пожелал добровольно сдаться и опустить оружие, не суждено было увидеть иного исхода войны. Оставшихся в живых погнали по пустыне впереди стройных рядов морян к ближайшему алмирскому городу, они должны были собирать материал и строить лестницы для взятия высоких ограждений гарунских поселений. Иногда пленные поворачивали назад на своих угнетателей – но в любом случае, они всегда принимали на себя первые потоки острых стрел, они погибали под горящими смолами и меткими камнями. А ежели горожане жалели своих соотечественников и поджидали, когда к городу подойдут северные захватчики, то он посылал им в знак приветствия несколько ярких молний. Государь морийский мог покорить город и без армии, но в первую очередь он хотел покорить головы этих людей. Он хотел показать им жестокость, он хотел посеять в них страх: он знал, что его противник многочислен, но большую часть его составляли уже смирившиеся покоренные рабы. А чтобы заставить их дрожать порой хватало и одного лишь фокуса, видения.
Он направил взор к горизонту. Пустыня, по-прежнему, была безмолвна, безбрежна и спокойна. Пустыня всегда была союзницей своих жителей. Сколько его солдат полегло в этих песках?! Сколько не выдержало жары, жажды, сгинуло в зыбучей бездне? Как ни горько было об этом думать, но порой ему казалось, что больше, чем погибло на поле боя. Битвы он привык выигрывать в одиночку, но люди, ставшие его противниками и врагами, даже осознавая, что не имеют шансов в этой войне, все равно поднимались на защиту своей свободы и умножали никому не нужные жертвы с обеих сторон. Этого он хотел? Нет, он хотел умерить спесь гарунов, но он никогда не вырезал деревни, не сжигал урожаи на зеленом побережье Э-Мира. Он не был дикарем, он был освободителем. Так все говорили в Алмааге. А нынче от этих слов эму хотелось громко рассмеяться. Морийцы называли колдуна освободителем, а раньше они сжигали лишь за подозрение в способности колдовать, лишь за долгую жизнь и неувядающую молодость.
Сколько лет прошло с тех пор… Не так уж много, а люди уже не помнили, что их страна не всегда была самой большой и непобедимой державой, что её граждане подымали мечи друг против друга, роптали на власть, взывали к богам. Теперь Море вспоминали, Тайру проклинали, а государя возносили в своих молитвах. Но как долог будет этот миг упоения славой и народной любовью?! Как скоро после подписания мира с империей гарунов, которая в последние годы развалилась от непрекращавшихся претензий друг к другу многочисленных потомков последнего почившего Ал-Гаруна, его войска вступят на новые непокоренные земли? А чем потом он сможет убеждать свой народ, что достоин титула и прозвища?! Неслучайно ведь его прозвали в Мории Разителем! Его взгляд, не мигая, пытался продырявить песчаную дюну на востоке. Когда же она приедет, чтобы раздражение, наконец, спало с его души, чтобы он мог заново поклясться себе в том, что не обнажит оружие на родной земле, что никогда не позволит этого своим последователям…
Клятвам могут быть верны слуги, дворяне, государи. Но, как говорил Молох, клятвы никогда не служат колдунам. Ибо если колдун решит дать клятву да еще скрепит её чарами, то тогда он перестанет быть колдуном, он станет обычным узником, заключенным в рамки, он потеряет свободу и будет вечным рабом своих слов, обетов. Он не видел этого ученого уже около двадцати… двадцати четырех лет. В той беседе он посмел возразить чародею: порой делать добро другим можно лишь будучи связанным, ибо, избавившись от уз, зачастую забываешь о других и думаешь о себе. Тогда он действительно был молод и многое не понимал, не ценил. Тогда он многое имел, многое приобрел, но не сумел сохранить из всего даже малую толику.
Он вновь усмехнулся. Воспоминания налетели на него горькой волной. Он окунулся в прошедшие годы с головой. Хотя в эти дни его имя наводило священный трепет, не стерлась еще память, когда оно звучало как зов исчадия Таидоса и Уритрея, посланного к людям для пожирания их тел, ибо стонала матушка Гелия и её дочь Олифея от безверия и уныния своих детей. Он по-прежнему обращался к чужим богам, чужим, ибо отныне не верил ни в каких…
