Кстати, о матери Гоголя. Она - урожденная Косяровская, дочь чиновника. Когда я впервые увидел ее, по приезде в Яновщину (в мае 1852 года), меня поразило ее близкое сходство с ее покойным сыном: те же красиво очерченные крупные губы, с чуть заметными усиками, и те же карие, нежно-внимательные глаза. Она была в белом чепце и без малейшей седины. Ее полные, румяные, без морщин щеки говорили, как была в молодости красива эта еще и в то время замечательно красивая женщина. "Покойный брат,- сказала мне старшая сестра Гоголя (Анна Васильевна), когда мы вышли в сад,- все затевал исправить, перестроить дом - переделать в нем печи, переменить двери, увеличить окна и перебрать полы. "Зимою у вас холодно,- писал он,- надо иначе устроить стены". Оштукатурили мы дом особым составом, по присланному из-за границы рецепту. Сам он не выносил зимы и любил лето - ненатопленное тепло".
Старый, дедовский сад, где так любил гулять Гоголь, расположен во вкусе всех украинских сельских садов. Его деревья высоки и ветвисты. По сторонам тенистой дорожки, идущей вправо от садового балкона. Гоголь, в. последнее здесь пребывание, посадил с десяток молодых деревцев клена и березы. Далее, на луговой поляне, он посадил несколько желудей, давших с новою весной свежие и сильные побеги. Влево от балкона другая, менее тенистая дорожка идет над прудом и упирается во второй, смежный с ним пруд. По этой дорожке особенно любил гулять Гоголь. Возле нее, на пригорке, стояла деревянная беседка, разрушенная бурею вскоре за последним отъездом Гоголя из Яновщины. Тут же, недалеко, в тени нависших лип и акаций, был устроен небольшой грот, с огромным диким камнем у входа. На этом камне Гоголь, по словам его матери, играл, будучи еще ребенком по третьему году. Через сорок лет после этой поры он любил садиться на этот камень, любуясь с него видом прудов и окрестных полей.
На дальнем пруде, за садом, стояла купальня. К ней ездили на небольшом двухвесельном плоте. Купальню Гоголь устроил для себя, но {506} пользовался ею не более трех раз. За прудом - широкая поляна, обсаженная над берегом вербами и серебристыми тополями, за которыми Гоголь ухаживал с особым участием, "Вон туда, за церковь,- заметила Марья Ивановна, указывая за сад,- сын любил по вечерам один ходить в поле". Это был проселок в деревни Яворщину и Толстое, куда нередко, в прежнее время, бывая здесь, Гоголь хаживал пешком в гости, своеобразно рассказывая друзьям, как он совершал возвратный путь, пополам "с подседом на чужие телеги", а потом опять "с напуском пехондачка". За последние годы он почти никого не посещал из соседей.
Гоголь в деревне вставал рано; в воскресные дни посещал церковь; в будни тотчас принимался за работу, не отрываясь от нее иногда по пяти часов сряду. Напившись кофе, он до обеда гулял. За обедом старался быть веселым, шутил, рассказывал импровизированные анекдоты и все предвечернее время оставался в кругу семьи, хотя иногда среди близких, как и среди знакомых, любил и просто помолчать, слушая разговоры других. Вечером он опять гулял, катался на плоту по прудам или работал в саду, говоря, что телесное утомление, "рукопашная работа" на вольном воздухе - освежают его и дают силу писательским его занятиям. Гоголь в деревне ложился спать рано, не позже десяти часов вечера. Оставаясь среди семьи, он в особенности любил приниматься за разные домашние работы; кроме рисования узоров для любимого его матерью тканья ковров, он кроил сестрам платья и принимал участие в обивке мебели и в окраске оштукатуренных при его пособии стен. Я застал гостиную в доме его матери раскрашенною его рукой, в виде широких голубых полос по белому полю, зал - с белыми и желтыми полосами. "Мы его с прошлой осени ждали на всю зиму в деревню,- сказала мне мать Гоголя.- Он сперва думал ехать в Крым, хотя говорил, что Крым - прелесть, но без людей там тоска. Зимою он почти никогда не жил в деревне. Объяснял это тем, что в деревне в ненастную погоду он более хворает, чем в городе. Ему каждый день были нужны прогулки, и он предпочитал Москву, где все дома просторнее и теплее и где для прогулок пешком устроены хорошие тротуары.
Г. П. Данилевский. Соч., XIV, 115-119.
Николай Васильевич редко когда показывался к гостям, когда они приезжали в Яновщину во время его пребывания там. Если были одни мужчины, то случалось, что он выходил и проводил с ними даже по нескольку часов, но если являлись дамы, то заставить выйти его было нелегко. Только нисходя к просьбам матери и чтобы доставить ей удовольствие, он выходил изредка, да и то на несколько минут.
М. Я. Борисов по записи В. П. Горленка. Родина Гоголя. Молва, 1880, № 22.
Странно посажен сад на берегу пруда: только одна аллея, а там все вразброс. Таково было желание Гоголя. Он не любил симметрии. Он входил на горку или просто вставал на скамейку, набирал горсть камешков и бросал их: где падали камни, там он сажал деревья. До того времени на месте сада был большой луг. Гоголь любил и сажал только три дерева: клен, липу и дуб.
В. А. Гиляровский. На родине Гоголя, 36. {507}
Исчезла та беззаботная веселость, какую он иногда обнаруживал в обществе соседей, заставляя всех смеяться до слез; исчезли и та самоуверенность и спокойствие, с какими он отправлялся после чая заниматься в свой кабинет.
"Часто,- рассказывала Ольга Васильевна,- приходя звать его к обеду, я с болью в сердце наблюдала его печальное, осунувшееся лицо; на конторке, вместо ровно и четко исписанных листов, валялись листки бумаги, испещренные какими-то каракулями; когда ему не писалось, он обыкновенно царапал пером различные фигуры, но чаще всего - какие-то церкви и колокольни. Прежде, бывало, приезжая в деревню, братец непременно затевал что-нибудь новое в хозяйстве: то примется за посадку фруктовых деревьев, то, напротив, вместо фруктовых начинает садить дуб, ясень, берест; часто он изменял расписание рабочего времени для крепостных, пробовал их пищу, помогал им устраивать свое хозяйство, давая им советы. А теперь все это отошло в прошлое: братец все это забросил, и, когда маменька жаловалась ему на бездоходность своего имения, он только как-то болезненно морщился и переводил разговор на религиозные темы. Иногда, впрочем, когда ему удавалось хорошо поработать утром, он приходил к обеду веселый и довольный, после обеда он шутливо упрашивал свою тетушку Екатерину Ивановну петь под мой аккомпанемент малорусские песни, причем и сам подтягивал, притопывал ногой и прищелкивал пальцами. Особенно любил он старую песню: "Гоп, мои гречаники, гоп, мои били". В эти моменты все в нашем доме оживало: маменька улыбалась, в дверях появлялись смеющиеся лица прислуги... Но эта вспышка веселости быстро проходила, и снова братец, мрачный, подавленный, уходил в свой кабинет",
О. В. Гоголь-Головня, 74.
В 1851 году, когда Гоголь в последний раз виделся с матерью, она, как всегда, просила его не торопиться с отъездом и говорила ему: "Останься еще! Бог знает, когда увидимся!" И Гоголь несколько раз оставался и снова собирался в дорогу, и, наконец, отслужив молебен с коленопреклонением, причем он весьма горячо и усердно молился, расстался с ней навсегда...
В. И. Шенрок со слов А. С. Данилевского. Материалы, II, 152.
По свидетельству дневника Погодина, Гоголь приехал в Москву 5 июня 1851 года.
Н. П. Барсуков, XI, 518.
Сестра моя (А. О. Смирнова) переехала в подмосковную, в 25 верстах от Коломны. В одно утро Гоголь явился ко мне с предложением ехать недели на три в деревню к сестре. Я на несколько дней получил отпуск, и мы отправились. Гоголь был необыкновенно весел во всю дорогу и опять смешил меня своими малороссийскими рассказами; потом, не помню уже каким образом, от смешного разговор перешел в серьезный. Гоголь заговорил о монастырях, об их общественном значении в прошедшем и настоящем. Он говорил прекрасно о монастырской жизни, о той простоте, в какой живут истинные монахи, о том счастии, какое находят они в молитве среди прекрасной природы, в глуши, в дремучих лесах. "Вот, напри-{508}мер,- сказал он,- вы были в Калуге, а ездили ли вы в Оптину пустынь, что подле Козельска?" - "Как же,- отвечал я,- был".- "Ну, не правда ли, что за прелесть! Какая тишина, какая простота!" - "Я знаю, что вы бывали там часто, Николай Васильевич".- "Да, я на перепутьи всегда заезжаю в эту пустынь и отдыхаю душой. Там у меня в монастыре есть человек, которого я очень люблю... Я хорошо знаю и настоятеля, отца Моисея".- "Кто же этот друг ваш?" - "Некто Григорьев (Григоров), дворянин, который был прежде артиллерийским офицером, а теперь сделался усердным и благочестивым монахом и говорит, что никогда в свете не был так счастлив, как в монастыре. Он славный человек и настоящий христианин; душа его такая детская, светлая, прозрачная! Он вовсе не пасмурный монах, бегающий от людей, не любящий беседы. Нет, он, напротив того, любит всех людей, как братьев; он всегда весел, всегда снисходителен. Это высшая степень совершенства, до которой только может дойти истинный христианин".
