– Стой! Стой! – громко кричит попутчица.

Девчонка вдруг рванулась в сторону, отскочила за стеклянную палатку с булками и кексами, завернула за угол. Мелькнул чёрный свитер. Мы кинулись вслед, но уже было ясно – не догоним. Мы были не нужны ей, и она ушла от нас.

Несправедливо. Разве? Но ведь каждый из нас свободен от тех, с кем он себя не связывает…

Наша свободная, независимая девочка ушла.

Осталась тревога. Маленькая девочка в чужом городе. Родственники или, как она их называет, знакомые почти родные, – это, скорее всего, её выдумка. Куда же она пойдёт? Где будет есть? Ночевать?

Попутчица всхлипнула и сказала, что у таких детей родители умирают раньше времени. Но с другой стороны, сами виноваты – за ребёнком надо смотреть и воспитывать его дисциплинированным и послушным. Что у неё, у попутчицы, дочь тоже своенравная и ремень по ней плачет. Но теперь она видит, что её дочка – просто тихий козлёночек. Потом она вытерла лицо надушенным платком и сказала:

– А вы правда книги пишете? Честное слово? Я никогда писателей вблизи не видела.

Она внимательно рассматривала меня. Потом сказала:

– Спасибо за компанию.

И села в такси. Протянула мне из окошка машины листочек.

– Здесь мои телефоны – рабочий и домашний. Если что узнаете, позвоните, очень вас прошу.

Я киваю. Но что я узнаю? От кого?

…На Невском проспекте все дома особенные. Ни в одном городе нет таких домов. Иду по Невскому и сама себе повторяю: «Вот иду по Невскому». Не хочу больше думать о вздорной девчонке. Ничего с ней не случится. Пусть живёт как хочет, это её личное дело. А я иду по Невскому.

Я люблю Ленинград. Он для меня не просто город. Не просто красивый город. Он для меня живой и дорогой, как человек. И я говорю с ним о многом, а он мне отвечает. Каналы отвечают, мосты, набережные, улицы. А когда долго не вижу их, душа тоскует. Увидела и радуюсь.

Люди в то утро шли по городу буднично, спешили на работу. Все ленинградцы кажутся мне особенными, будто посвящены они в какую-то тайну. Какую? Откуда мне знать, это же их тайна. Может быть, тайна гармонии, музыки улиц, домов, мостов. Они, эти люди, живут среди того, чего у других людей нет. Вот они идут мимо, им, конечно, нет дела до меня, моих настроений. У них свои заботы и свои настроения. И конечно, когда бегут на работу, не заглядываются на архитектурные ансамбли и памятников не замечают. Но всё равно, живя среди таких домов и таких мостов, человек становится другим, он лучше становится, так я считаю. И вообще от места, где живёшь, многое меняется в тебе, в твоём характере. И даже в судьбе. Впрочем, это моё собственное мнение, никому его не навязываю.

Иду по набережной реки Фонтанки. У Аничкова моста мои любимые скульптуры – мальчик укрощает коня. Четыре скульптуры, а мальчик один и тот же, и конь один и тот же – четыре разных состояния, от буйства до кротости. Иду по набережной Фонтанки. Хорошо идти, сумка не тяжёлая, ненавижу тяжёлые сумки, а эту повесила на плечо и иду себе. Хорошо идти по Фонтанке и любить Фонтанку. А в голове всё время вертится: «А вдруг у неё нет ни копейки? Всю ночь задавали ей ненужные вопросы, лучше бы дали ей денег на обед». И опять я виновата, а она права. Чушь какая-то. Противная девчонка, врушка, эгоистка. И теперь ухитряется отравлять мне мою радость, которую я так долго ждала. Я рвалась в Ленинград и наконец вырвалась. Бросила срочную работу, лежит на столе неприкаянная рукопись, стоит в чехле пишущая машинка. Звонит мой телефон, а меня нет, я всё отложила и умчалась в Ленинград. Разве я сделала это для того, чтобы думать о противной девчонке? Беспокоиться о ней? Очень мне это нужно. Не стану о ней помнить, и всё. Не пропадёт, не из таких. Сама умеет постоять за себя, не робкая девочка. Такие не пропадают. И долго ещё нанизываю рассуждения в таком роде.

А что это я так уж на неё сержусь? Она мне ничего не должна, она в друзья меня не выбирала, свои проблемы мне не навязывала. Я беспокоюсь о ней? Но она меня об этом вовсе не просила. И значит, ни в чём она передо мной не виновата. Надо самой справляться со своим беспокойством. Девчонка не виновата, что меня не оставляет тревога за неё.

Выхожу на мостик, такой замечательный мостик, вдоль него стоят будки. Уютные такие будки, а сам мостик слегка покачивается. Господи, какой мост чудесный! Сто раз ходила по нему, но каждый раз он другой. От многого зависит впечатление: как свет падает – слева или справа. Какой сезон – весна или лето, когда вода насквозь солнцем просвечена. Что у тебя на душе, когда ты смотришь на мостик – он может быть печальным мостиком и он же может быть весёлым, как в ласковой сказке. В каком состоянии река – от этого тоже многое зависит.

Стою на мосту, а вода серая, мерцает, холодная. И небо в Фонтанке плывёт, плывёт со всеми своими серыми облаками.

Хорошо никуда не торопиться, постоять на мосту и посмотреть на реку. Редко случается никуда не торопиться, так уж складывается наша жизнь.

А вот и не спешу. Приехала в любимый город, стою на любимом мостике и просто так, без всякой цели, смотрю, как течёт река Фонтанка. И говорю себе: «Это Фонтанка там бежит, а я на неё, на Фонтанку, смотрю».

И вдруг на набережной мелькает тонкая фигурка в чёрном свитере. Быстро-быстро идёт девочка, размахивает длинными руками, почти бежит. И я кидаюсь за ней.

– Постой! Подожди, пожалуйста!

На меня оборачиваются старухи с хозяйственными сумками. Смеётся длинный парень в кожаной кепке. А девочка? Девочки нет. То ли удрала от меня, то ли показалось, что это она, – мало ли чёрных свитеров? Мало ли худеньких девчонок? Ходят здесь, в Ленинграде, свои девчонки, не обязательно – наша.

А наша куда-то делась, не найдёшь теперь. Ходит голодная, холодная и где будет ночевать – неизвестно. Найти бы её – уж я бы больше её не отпустила. Только разве найдёшь в большом городе? Ленинград намного меньше Москвы, но и он очень большой и многолюдный город. И маленькая девочка в толпе – всё равно что песчинка в пустыне.

Так мне вдруг становится жалко эту девчонку. Глупое существо, ну куда её понесло от мамы, от дома? Что за дикая идея – отправиться в далёкий путь одной, без вещей и без денег? Что она оставила дома? Что будет с ней здесь, без дома?

И опять я беспокоюсь о ней, ругаю её, сержусь на неё и на себя. И отделаться от неё не могу никак. Даже смешно, честное слово.

И опять мне кажется, мелькнул тот же чёрный свитер. И опять пропал за большим домом на углу.

Почему-то с этой минуты я почти твёрдо уверена, что с этой девочкой ещё увижусь. Сама не знаю, откуда такая уверенность, объяснить бы я её никак не смогла, но разве всё нуждается в чётких объяснениях?

Пересекутся наши дороги, я знаю.

Надо дать клятву

На чердачке раздался хохот.

– Лариска-артистка! Трусиха! Это я тебя напугала! А ты чуть с лестницы не шмякнулась!

Лариса перевела дух, она открыла глаза и увидела Олино лицо, луч карманного фонарика, смеющуюся Оксану. Ничего себе у них шуточки. Ещё бы секунда, и Лариса лежала бы на сырой земле, разбившаяся в лепёшку. Смеются.

– Нисколько я не испугалась, – сказала Лариса. – Просто руки озябли, я чуть от лестницы не отцепилась из-за этого. А здесь ничего.

Она отдышалась, осмотрелась. Стены из неструганых досок. Пол, на котором блестят стекляшки, металлические крышки от бутылок. Затхлый запах.

– Вот мы и нашли свой штаб, – мечтательно говорит Оля и водит лучом фонарика по стенам. – Что я вам говорила? Говорила – найдём, и нашли.

– Такой штаб прекрасный, – пропела Оксана. – Мечта.

– Теперь пошли домой, – не удержалась Лариса.

– Ох и нудная ты, – сказала Оля и села прямо на пол в уголок. – Садитесь, будет разговор.

Они сели рядом с Олей.

– Мы будем здесь собираться, поняли? – Оля говорила сурово и веско.

– А зачем? – Лариса от голода и холода стала решительнее, не боялась задавать вопросы.