— Мне с ним интересно.
«Запасного аэродрома у меня нет»
— Но раньше ведь вы не стеснялись афишировать свою «чиновничью» службу, когда готовили советский закон о молодежи, работали в Белом доме...
— А вы никогда не задумывались, почему участники политических событий редко становятся историками?
— А что тут думать — начальства побаиваются...
— В отличие от политика истинный чиновник скромен и тих. Вот как я. Чистота в «разделении властей», понимаете ли.
— Вы что, вообще отказываете чиновнику в собственной позиции?
— О нет! У него сейчас достаточно путей отстаивать свое мнение.
— Это вы насчет «кремлевских интриг»? Про вас пишут, что, как представитель «староельцинской команды», вы неустанно боретесь с «чекистами», пришедшими с Путиным.
— Ой, только не надо меня смешить. Мне только этого еще не хватало. Ну можете вы в конце концов поверить женщине: все это выдумки. Сейчас нагрузка в Кремле такая, что нам не только заниматься этим, а даже думать об этом некогда. О том, что кто-то в наших кабинетах и коридорах плетет какие-то интриги, я лично узнаю из газет.
— Каждый чиновник, просыпаясь утром, наверняка помнит о том, что в любую минуту он должен быть готов из власти «парашютироваться». А вы готовы?
— Применительно к себе я бы уточнила: «катапультироваться». Поскольку роскошь иметь запасной аэродром позволяют лишь те, у кого много свободного от работы времени. У меня для этого нет ни времени, ни желания.
— Как вам удается так хорошо выглядеть?
— Так получилось... А если серьезно — жизнь заставляет держать себя в тонусе, заниматься спортом...
— Каким?
— Гимнастикой. У меня есть свой комплекс упражнений и растяжек.
— А одежду где покупаете?
— Раньше — когда было больше времени — сама себе ее шила. Теперь в основном конструирую и сдаю ткань в ателье. Это и недорого, и красиво, и то, что мне нравится.
«Комсомольская правда», 5 марта 2004 г.
3. Любовь Слиска: «В детстве я мечтала стать продавцом мороженого»
Еще одна загадочная женщина на нашем политическом Олимпе — вице-спикер Госдумы Любовь Слиска. Поначалу казалось, что она заняла эту должность случайно. Многим известна история о том, как президент Владимир Путин, озабоченный отсутствием женщин на высоких госпостах, взглянул на список победившей на выборах в Думу партии «Единая Россия» и «выхватил» оттуда необычную фамилию. Но Любовь сразу начала вести заседания нижней палаты парламента такой твердой и уверенной рукой, что стало ясно: эта случайность — всего лишь проявление закономерности.
Разговаривать с ней очень интересно: она не выбирает «парламентских выражений», может — но только к месту, и в присутствии тех, кому доверяет, — выдать соленое, но, к сожалению, «непечатное словцо». Если бы можно было публиковать все, что она говорит, — интервью с ней выглядели бы намного образнее. А так приходится довольствоваться «печатной продукцией»...
«Попробуй меня обидь...»
— Любовь Константиновна, я давно за вами наблюдаю... Ну что вы за человек?
— Если честно... Я не оставлю в беде даже злейшего врага, если буду понимать, что в данный момент ему, кроме меня, никто не поможет. Всегда скажу правду в глаза, кто бы передо мной ни стоял. Не надо реагировать на женщин, как просто на красивый слабый пол. Мы иногда даже сильнее, чем мужчины.
— А в Думе к вам мужики ходят поплакаться?
— Ходят, да. Может, не поплакаться, а посоветоваться, какие-то вопросы порешать. Мне приятно, что они меня считают равной себе.
— Ходят как к женщине, вот вопросы именно житейские?
— Всякие вопросы. Однажды пришел депутат, который узнал о том, что в отношении него готовится преступление. И я в течение часа-двух включила все рычаги, и мы спасли ему жизнь.
— А на жен там не жалуются?
— Нет, ну я что, профком, что ли? Еще мне не хватало у них в семьях разбираться.
— Почему у нас так мало женщин в политике? Они что, сильно скандальные? У мужчин в присутствии женщин мысли возникают несерьезные?
— Каждый рассуждает в меру своей испорченности.
— Да я вроде...
— Это у мужчин надо спросить, почему они нас не пускают во власть. Думаю, боятся просто свои посты многие потерять, потому что женщины работу выполняют гораздо ответственнее и аккуратнее. Но я считаю, что вот эта хорошая мода на то, чтобы женщин приобщать к большой политике, — она будет усиливаться, в скором времени это почувствуем.
— Может, у вас там какой-то женский заговор?
— Нет, абсолютно никаких заговоров. Я никогда ни в женских, ни в мужских заговорах не участвую.
— Вы же сами нас, мужчин, холите, там, продвигаете...
— Тебя, может, холят и лелеют. Я же своих держу в казарменном варианте. И мужчины мои, и родственники, и племянники, все знают четко: если тетя Люба сказала — все, попробуй не выполни! Я своих мужиков не балую.
— А мужики в Думе не обижают вас?
— Попробуй меня обидь.
— Что тогда будет?
— Ну, некоторые пытались. Потом навсегда это забыли. Знаешь, обидеть ума много не надо. Простить, извиниться — это тяжелее.
— А правда, что Жириновский вас побаивается?
— Мы нашли общий язык. У нас с ним были командировки ответственные. Когда нам пришлось стоять за Россию, как на поле боя, — на парламентской ассамблее НАТО, на ОБСЕ. У нас многие депутаты любили пофилонить, туризмом заняться в той или иной стране. А Жириновский всегда работает.
— А вам приходилось плакать в Думе?
— Приходилось. Но меня трудно до слез довести. Ну знаешь, я могла поплакать по уходу Нонны Мордюковой...
— Она вас очень любила, считала своим человеком.
— Да, я очень дорожила этим. Она вот мне звонила — вот ее слова были, как в фильме «Русское поле»: «Моя ты красота». Меня так никто не называл в жизни, никто... Сейчас вспоминаю — и у меня влажные глаза...
«Мой мат не злой, а ироничный»
— А правда, что вы с Нонной Мордюковой по телефону иногда матерились?
— Почему — иногда?
— По какому поводу матом можете выругаться?
— Нужно настроение, под которое можно... Не надо думать, что только я это делаю. Бывает так — человек не понимает ни фига слов, хотя у меня очень большой запас, я цицеронить могу, когда надо. Но иногда два слова как врежешь — и сразу все понятно.
— У вас злой мат?
— Нет, не злой, ироничный.
— Не будем воспроизводить?
— Ну, слушай, ну еще в газету... Не надо!
— Ясно... Кем вы мечтали быть в детстве?
— В раннем — продавцом мороженого. У меня часто болело горло — мороженое родители не разрешали есть. А в седьмом классе, начитавшись детективов, мечтала стать юристом. И эта мечта сбылась.
— Вы сейчас кто больше — юрист или политик?
— Больше — юрист. Потому что за девять лет работы в Думе мне пришлось участвовать в разработке десятков законопроектов, то есть заниматься, как мы говорим, черновой работой — впоследствии многие из этих документов стали законами, которые сейчас нормально работают. Мы строим правовое государство, и в этом здании есть кирпичики, положенные мной.
— А сейчас о чем мечтаете?
— Чтобы мы победили коррупцию наконец.
— А почему мы никак не победим коррупцию?
— А мы ее еще и не пытались побеждать, по-моему. Только начинаем. Очень бы хотелось, чтобы это в кампанию не превратилось. Вот с беспризорностью боролись, потом почему-то бросили. Дома престарелых тоже все увеличиваются. А все от того, что воспитание такое сейчас у нас стало. Мы все на телевизор валим, но смотрим этот телевизор и ничего не предпринимаем, чтобы изменить хотя бы то, что нам противно смотреть. Эту жестокость, грязнуху эту.
— Вы прямо перечислили сейчас целые законопроекты.
— Нет, никакие это не законопроекты. Я думаю, что это просто вот желание любого нормального человека...
