Через пять дней после этой, сразившей ее рецензии Дитрих упала, споткнувшись о кабель. Перелом бедра оказался серьезным. Несколько месяцев с вбитыми в кости спицами она пролежала на вытяжении. Ходить после этого стало совсем трудно. Но сильнее физической боли мучила уничижительная правда жестокой статьи. С трудом Марлен приняла печальную истину — момент настал, зритель предал ее. Больше на сцену она не выходила. Трехкомнатная квартира на улице Монтень стала ее убежищем.
Когда в июне 1976-го умер Рудольф Зибер, «мистер Дитрих», Марлен осталась в Париже, боясь встречи с репортерами. Мария похоронила отца, так, как считала, хотел бы он. Муж всемирно известной легендарной женщины покоится под тенистым деревом. На его могиле лежит простая плита из флорентийского мрамора с надписью: РУДИ 1897–1976. Неподалеку находится могила Тами.
В этом же году ушел из жизни Габен. Дитрих оплакивала его до конца своей жизни. Она никак не могла осознать, что ее тайная заветная мечта не осуществится — Жан никогда уже не вернется к ней.
23
Последнее появление Дитрих на экране произошло четыре года спустя в фильме «Просто жиголо». За два дня съемок она получила 250 тысяч долларов. Но вскоре и эти деньги ушли. Невероятно, но одна из самых высокооплачиваемых звезд мира заканчивала свою жизнь в стесненных финансовых обстоятельствах, в квартире, оплачиваемой муниципалитетом Парижа.
Марлен всегда испытывала отвращение к любого рода капиталовложениям. Ее экстравагантность не считалась с затратами, ее вера в то, что она никогда не будет нуждаться в деньгах, была неколебима. Она умела быть безумно расточительной, удовлетворяя все свои желания, умела быть и щедрой, оплачивая счета прислуге и членам семей работавших на нее людей, делая бесконечные подарки окружающим. Марлен не грозила бедность, пока за ее финансовыми делами следил Зибер, богатые покровители были готовы бросить к ее ногам состояние, и она сама могла заработать на безбедную жизнь.
Все рухнуло разом — ушла молодость, могущественные поклонники, способные обеспечить любимой роскошное существование, не стало Руди, да и от легендарных ног остались воспоминания. Почти все картины импрессионистов, приобретенные Марлен, оказались подделками, драгоценности странным образом испарились (Мария так и не выяснила, в какой момент и куда ушли от Марлен завещанные дочери бриллианты и изумруды). А старость и болезни требовали затрат, особенно для привередливой Марлен, закупающей горы каких-то «целительных» препаратов, капризно менявшей прислугу, награждающей немыслимыми «чаевыми» любого, кто готов услужить ей. Чтобы заработать, она дает многочисленные интервью по телефону, с ходу сочиняя историю на любую предложенную тему «из своей жизни».
В 1974 году Максимилиан Шелл собрался снять документальный фильм о Марлен. Она должна была озвучивать за кадром документальный сюжет. Но Шелл не хотел экранизировать прилизанную сказочку, а Марлен не собиралась раскрывать свои тайны. Они не сошлись. В итоге фильм Шелла вышел с закадровым комментарием актрисы, изображавшей Марлен. Это вывело Дитрих из себя и навсегда отвратило от попыток «связываться с киношниками».
Решив раз и навсегда, что ее образ должен остаться в истории неувядаемым, Марлен прекратила все контакты даже с близкими друзьями. Они слышали в телефонной трубке бодрый голос Дитрих, сообщавший, что она как раз улетает в Америку, а из Америки — в Лондон или Рим. Многие попадали на «голос горничной», которую Марлен наивно изображала. Горничная докладывала, что мисс Дитрих только что уехала на примерку или ужин в ресторане. В конце концов ее оставили в покое, и Дитрих оказалась одна. Семидесятипятилетняя Марлен вычеркнула себя из списка живущих. Ведь для нее был приемлем лишь один способ существования — царственное сияние в поклонении и любви. Одна роль — блистательной и неповторимой Королевы мира.
Уединившись, она с немецкой педантичностью создала свой замкнутый мир, в котором благополучно коротала год за годом. Главным ее «логовом» являлась кровать, с которой Марлен почти не поднималась. По левую руку от нее, на левом фланге широкой кровати, находился «офис» — конверты, почтовая бумага, веревки, клейкая лента, марки, книги, календари, телефон, лупы для чтения стопки газет, эластичные бинты, фото поклонников, полотенца, губки и даже пистолет. Пластмассовый, но способный произвести много шума. Под кроватью хранился запас бутылок «минеральной воды», заполненных спиртным. Под рукой лежали «хваталки» с длинными ручками, позволявшие ей дотягиваться до нужного предмета. Справа у кровати располагался низкий длинный стол, на котором стояла электроплитка, еще один телефон, посуда, термосы, кастрюли, сковородки, дабы она могла самостоятельно стряпать.
Но еду приносила дочь, а Марлен, не вставая с постели, писала свою автобиографию. Третья, наконец одобренная версия, вышла в 1987 году и сразу была переведена на несколько языков. Марлен получила гонорар, и штабеля лекарств, до потолка громоздящиеся в спальне, были пополнены новыми препаратами, выисканными Дитрих в медицинских журналах, которые она выписывала и внимательно читала, надеясь отыскать эликсир бессмертия.
Сочиняя розовую сказку своей автобиографии, Марлен не поняла, что ее жизнь куда ярче, смелее причесанного и благопристойного вымысла. Она — феномен, чудо, редкость. Вещество с уникальным составом, не менее удивительным от того, убивает оно или дает жизнь. Об этом напишет в своей книге Мария, стремясь провести разграничительную черту между подлинной Марлен и окружавшей ее образ легендой. Она попытается понять, почему мечтавшая всю детскую жизнь о родительском тепле, так и не смогла полюбить свою мать — королеву.
Но Марлен неуловима. Ей трудно вынести приговор. Она столь легко формирует события, смешивая фантазию, ложь, выдавая желаемое за случившееся. Ей так виртуозно удается присваивать чужие мысли и скрывать свои. В ее «сценариях» действительность так тесно переплеталась с самым затейливым вымыслом, что она сама начинала верить в собственные фантазии. И совершенно не терпела иных точек зрения.
Ни сиделок, ни помощниц Дитрих не выносила. Никому, кроме дочери, она не хотела показывать свою немощь, алкогольную зависимость, да и ее характер могли вынести не многие.
Со временем мышцы атрофировались, и Марлен вовсе перестала покидать постель. Но на ее теле не было пролежней даже после нескольких лет лежания, хотя у прочих больных они появляются уже через пару недель.
Нет, Марлен отнюдь не грустила и не боялась.
«Бояться надо жизни, а не смерти», — говорила она. А от депрессий спасал алкоголь и куча лекарств с добавкой наркотиков. Прорва препаратов, которую Марлен глотала без разбора, давно бы убила другого, у Дитрих же не пострадала даже печень, и банальная язва желудка не отравляла ее дни.
Она дремала, уткнувшись в подушку с портретом какого-нибудь юного актера, к которому воспылала влюбленностью. К ней все еще приходили кипы писем поклонников, некоторые звонили, втягивая старушку в кокетливый телефонный флирт. Одним из последних кумиров Марлен стал Михаил Барышников. Они понравились друг другу в телефонных беседах, но нанести к ней визит Марлен Барышникову не позволила. Она много читает на трех языках, а в хорошем расположении духа, обеспеченного дозой алкоголя, любит поболтать с дочерью. Десятки раз продумывает и обсуждает сценарий своих похорон, который подготовила уже двадцать лет назад.
«…Пока меня везут по улицам мимо скорбных толп, в церковь начинают прибывать приглашенные. Руди стоит в специально сшитом у Кнайзе темном костюме, наблюдая за входом. На столе перед ним две полные коробки гвоздик — в одной белые, в другой красные. Каждому из входящих в церковь — мужчинам и женщинам — Руди вручает гвоздику: красную — тем, кто со мной спал, белую — тем, кто говорит, будто спал. Один Руди знает правду!
Церковь набита битком. Красные с одной стороны, белые — с другой. Смотрят друг на друга волками! Между тем Берт Баккарак начинает мою увертюру, все в ярости, все безумно друг к другу ревнуют — точь-в-точь как было при моей жизни! Дуглас Фербенкс является в визитке, держа в руках письмо из Букингемского дворца. Ремарк в церковь так и не явился — напился где-то и забыл адрес. Жан с сигаретой «Голуаз» в зубах прислонился к стене церкви — он отказывается войти внутрь. Над всем Парижем разносится колокольный звон…»