— Владимир Николаевич! — окликнул Сережа.

Майор подъехал к забору.

— Ага! Вот еще один знакомый. Здравствуй, синеглазый. Но зачем же ты еще здесь? Забирай свою Альбу и отправляйся.

— Мама должна была увезти нас еще вчера, но поезда не ходили… — голос Сережи дрогнул. — Были попорчены пути, она не приехала.

Он прибавил, как будто желая успокоить самого себя:

— Так уже было один раз, а потом дочинили, и мама приехала через два дня.

— Что ты, мальчик! Разве сейчас будут чинить пути? Мы разрушаем их, а не чиним. Сестренка с тобой? Вам нужно уезжать отсюда.

— Мама может прийти пешком, — сказал Сережа. — Я подожду до завтра. Мы поедем вместе с Федей и Нюркой. Их отец болен, они решили ехать не сегодня, а завтра.

— Катюшка пишет? Давно от них не получал.

— Писала Нюрке два раза. Они здоровы.

Владимир посмотрел на дом Елены Александровны, потом на идущих красноармейцев. На его лице появилось упрямое и даже как будто сердитое выражение.

— Ничего, Сергей, — сказал он, — мы еще вернемся!

Он снял рукавицу, положил ее перед собой на шею лошади и посмотрел на часы.

Лошадь шевельнула головой, рукавица упала и повисла на нижней перекладине загородки. Сережа спрыгнул на землю и уже протягивал руку, чтобы поднять, но Владимир опередил его. Не слезая с лошади, нагнулся легко, самодовольно сказал Сереже:

— Ага! А ты так не умеешь!

И стал отряхивать рукавицу от снега, как бы извиняясь перед ней за такое неаккуратное обращение. Рукавица была сшита из мягкой серой замши, с курчавым белым, тоже очень мягким мехом внутри.

— Какие у вас рукавицы интересные! — сказал Сережа. — Где вы купили такие?

Губы Владимира как-то сами растянулись в улыбку.

— А может быть, я их не купил?.. — Он прибавил с важностью: — Это подарок.

— Они у вас совсем новые.

— Я их почти не надевал: тепло еще было. У меня были другие, будничные.

— А разве сегодня праздник?

— Праздник не праздник, а дни у меня будут торжественные. — Он оглянулся: — Ну, мои поехали. До свиданья, синеглазый. Желаю тебе, чтобы все было хорошо.

Он подобрал поводья и догнал своих спутников около поворота дороги, даже не поднимая лошадь в галоп.

Они уехали не на восток, куда уходили наши части, а почти прямо на запад, в ту сторону, откуда был слышен взрыв.

Сережа стоял на опушке леса, около заброшенного сарая. Он пришел сюда с мешком за сеном для Альбы.

С тех пор как он встретил Владимира Николаевича, прошло два дня.

А мамы все не было.

Ночью Сережа часто просыпался и вскакивал: ему казалось, что он слышит под окошком мамины шаги. Когда он отлучался ненадолго днем, он подходил к дому с надеждой: а вдруг мама уже вернулась и ждет его?..

Иван Кузьмич каждый вечер заявлял, что они поедут завтра. Но уж на этот раз как будто было решено окончательно ехать завтра.

Сережа стоял лицом к лесу. Ухо уже привыкло к звуку выстрелов, но было странно думать, что фронт так близко, прямо за этим большим лесом, на другой его опушке. Может быть, бой идет сейчас именно в том месте, на просеке около реки, куда они ходили за грибами летом.

Неужели там, на другом берегу реки, немцы?

Наши войска отступили и занимали теперь укрепленные позиции у Белькова и Семенова, чтобы не пустить немцев в город.

Между Дубровкой и немцами оставалась только часть, которой командовал Владимир Николаевич. Она должна была задерживать немцев как можно дольше, чтобы дать возможность другим спокойно отойти, перегруппироваться и укрепиться на новом месте.

Два дня шли бои у реки. Немцы по нескольку раз в день бросались в атаку, но были отбиты.

О боях Сережа узнал от раненого красноармейца, проходившего утром через деревню. Красноармеец прибавил с гордостью, что майор Курагин — это такой командир, что если ему приказано задерживать, он и будет задерживать, не отступит…

«Потому он и сказал тогда, что дни у него будут торжественные! Надел свои парадные рукавицы и уехал…»

Сережа смотрел на зимний, сквозистый лес. Если бы можно было увидеть, что делается там, за лесом, у реки…

Резкий, нарастающий гул и свист. Немецкий самолет с черной свастикой пролетал низко над деревьями. Самолет уже не был виден, когда Сережа услышал разрывы бомб и треск пулемета.

Совсем близко, где-то здесь, в лесу… Взрывы толкали землю и воздух. Потом все затихло.

Сережа хотел идти домой, но вспомнил, зачем он пришел, набрал сена в сарае и вытащил мешок на дорогу. Перед тем как закинуть его себе на спину, он еще раз обернулся в сторону леса.

Что-то темное мелькало между деревьями и приближалось очень быстро. Кто-то скакал на лошади и не по дороге, кажется, а просто так. Вот на минуту скрылся за частым кустарником… И когда выехал на опушку, Сережа узнал всадника и побежал к нему.

По-видимому, лошадь скакала сгоряча. Теперь было заметно, что она хромает: она замедлила шаг, припадая на переднюю ногу, и наконец остановилась.

Яркие красные пятна на снегу…

— Владимир Николаевич!

Он почти лежал на шее лошади. Поднял голову и смотрел на Сережу не узнавая. Лицо его было какое-то растерянное и бледное, и заметно дрожал подбородок.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он удивленно.

— Владимир Николаевич, вы куда едете?

— Зацепило меня… Здесь, в овражке, наши санитары… были! — У него сильнее задрожал подбородок. — Ничего там теперь не осталось!.. Лошадь понесла, не смог с ней справиться.

Он качнулся, хватаясь левой рукой за гриву лошади.

— Вы сильно ранены?

— Достаточно… Мне еще сейчас добавило. Постой, куда же я еду? Это Дубровка там?

— Да, да!

Сережа взял лошадь под уздцы. Она сделала несколько шагов по направлению к деревне, хромая все больше и больше.

— Владимир Николаевич, она не дойдет до деревни!

Сережа огляделся.

— Давайте хотя бы до сарая дойдем… Здесь сарай в лесу, на опушке… Совсем близко… Владимир Николаевич!

— Сарай? Ага, хорошо…

Сережа тянул, подталкивал, понукал лошадь. Она чуть не упала, переступая порог, и остановилась, вся дрожа, посредине сарая.

— Вот теперь можно слезать.

— Слезть не смогу. Смогу только упасть. И потеряю сознание. Учти. До чего ж падать высоко!..

Он зажмурился.

Сережа взбил высокой копной кучу сена, лежавшую в углу, с трудом подвел к ней лошадь.

— Сними все, что на мне навешано… Стремя… не могу шевельнуть ногами.

— Вы куда ранены?

Владимир безнадежно махнул рукой:

— Всюду… Налево нужно слезать.

Упав на рыхлое сено, охнул и закрыл глаза.

Сережа разровнял и примял сено кругом него. Боясь, что лошадь упадет, он вывел ее из сарая. Она тут же свалилась и захрипела.

Когда Сережа вернулся, Владимир спросил сквозь стиснутые зубы:

— Что там с ней?

— Она упала, бьется и хрипит. Она еще в бок ранена.

— Достань наган.

Сережа, недоумевая, вынул револьвер из кобуры.

— Стрелять умеешь?

— Умею.

— Стреляй в ухо.

Сережа не двинулся с места. Владимир досадливо дернул щекой.

— Ну, что ты на меня смотришь, чудак? Я еще в здравом уме. Лошадь пойди пристрели!

— Так давайте я сначала посмотрю, что с вами…

— Ты со мной дольше провозишься. Что же она будет мучиться?.. А ну пойди, сделай быстро!

Выстрел раздался ровно через столько времени, сколько потребовалось, чтобы погладить лошадь по шее и сказать ей несколько ободряющих слов.

Сережа положил револьвер на порог и стал тщательно мыть руки снегом. И в рот напихал полную горсть, чтобы хоть немного успокоиться. Он вернулся в сарай, вытирая платком руки.

Владимир сказал:

— Спасибо. Я вижу, ты настоящий мужчина. И руки вымыл… Значит… санитарному делу… обучался… Что такое индивидуальный пакет… знаешь?

— Знаю.

— Достань в сумке. Не хватит этого. Там еще полотенце… Ножик в кармане. Разрежь вдоль… Еще раз… Закатай. Положи все это там. Разрежь рукав.