«Яркими красками описывают французы гнев Наполеона при известии о Кремском бое — первой неудаче, постигшей его оружие среди самого блистательного похода, накануне дня, когда надеялся он окружить и разбить Кутузова»76. Кутузов до утра слышал радостные крики своих воинов-победителей, тех самых, которых он убеждал накануне: «Вы говорите, господа, вам хочется подраться; пора подраться… А для чего? Об этом вы не думаете. При том же, неужели сомневаетесь, будто бы начальник не знает и не размыслил прежде, что когда делать? В наше время начальникам слепо повиновались. Мы не рассуждали, для чего нам приказывается, а старались только исполнить повеленное. Беспрекословное повиновение начальникам есть душа воинской службы. Не тот истинно храбр, кто по произволу своему мечется в опасность, а тот, кто повинуется»77. Теперь же они заслужили короткий отдых, по его же словам, «положив Дунай между собой и неприятелем». По словам Франца I, единственный мост через Дунай (Таборский) сохранился у Вены, но он находится под бдительной охраной князя Ауэрсперга, которому уже «дано подробное приказание» уничтожить его в случае появления французов. Именно от этого моста шла дорога к Цнайму, через который должен был пройти Кутузов со своей армией на соединение с войсками Буксгевдена. Казалось, «великий генерал» Екатерины уже сделал все от него зависящее, чтобы обе армии, наконец, встретились. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Наполеон решил нанести удар противнику на левом берегу Дуная, одновременно заняв Вену. «Но 13 ноября удача улыбнулась французам. Благодаря невиданной дерзости и хитрости (выделено мной. — Л. И.), маршалам Мюрату и Ланну удалось завладеть подготовленными к взрыву мостами через Дунай в Вене»78. Дерзость и хитрость заключались в том, что маршалы уверили австрийцев, что между французами и австрийцами заключено перемирие. Генерал князь Ауэрсперг, на которого так полагался император Франц, до того растерялся от этой новости, что не успел опомниться, как французы захватили мосты, подготовленные к взрыву. Опамятовавшись, он воззвал к Мюрату: «Но вы же нас просто провели!»79 Наполеон был в восторге, а маршал Мюрат ликовал, не подозревая пока, что «гасконская буффонада» некоторым образом развязала руки менее доверчивому противнику — русским, оказавшимся вследствие обмана и простодушия союзников в пренеприятной ситуации. 2 ноября, сообщая государю о победе при Кремсе, Кутузов поставил его в известность, что русская армия находится в еще более тяжелых обстоятельствах, чем во все дни с начала похода: «Прибыв сюда, в Эбершбрюнн, получил я от Императора австрийского извещение, что вчерашнего числа в полдень неприятель перешел при цесарских войсках Дунай близ Вены безо всякого сопротивления и, не касаясь отнюдь цесарских войск, объявил им, что он идет искать меня. Сии неожидаемые для меня силы по сю сторону Дуная приводят армию Вашего Императорского Величества в большую опасность. Люди наши весьма утомлены; я должен перейти 5 миль в Етцельсдорф, чтобы хотя несколько перейти те дороги, которые ведут мне в тыл. 6-ю колонну, в Голлабрунн прибывшую, подкрепил я конницею и козаками и 12-ю — орудиями конной артиллерии, приказав ей, ежели она там будет атакована, подержатся (так в тексте. — Л. И.) столько, чтобы я мог по другой дороге ее миновать и не быть отрезану. Я от себя не скрываю, что могу на сем маршу (так в тексте. — Л. И.) потерять усталых может быть до тысячи человек, но спасти должно целое, буди возможно будет. Многие генералы и офицеры Вашего Императорского Величества отличились 30-го октября, но свидетель Бог, что не имею свободной минуты войти в подробное донесение»80. Лексика — великое дело: в этом письме полководец не выбирает выражений: «Его Императорское и Королевское Величество» Франц II, превратившись незаметно в «римского императора», теперь уже поименован просто австрийским императором. Кутузову было некогда выбирать выражения: поэтому в рапорте государю в негодовании он употребил резкое «идет искать меня». Наконец, рапорт заканчивается замечанием, что у него нет «свободной минуты» для переписки с императором, его дело спасать армию, от лица которой он как будто заочно попрощался этим письмом с государем, сообщив о многих отличившихся под Кремсом офицерах, которым, вероятно, не суждено будет получить свои награды.
Вот тут и настал звездный час князя Багратиона! Кутузов издал приказ: «Авангарду князя Багратиона выступить по получении сего из занимаемого им лагеря и стать в главном лагере при Гогенворте и потом следовать за армией. Выступление же из лагеря от Гогенворта отдается ему на рассуждение, дабы люди тревогою и ожиданием безвременно не были обеспокоены»81. Прощаясь с князем, Кутузов перекрестил его как идущего на смерть. Не успев отдохнуть и сварить каши, отряды Багратиона отправились среди ночи по узким тропинкам, через виноградники и овраги к Голлабруну, где и остановились 3 ноября, ожидая своей судьбы. В тот же день пришло письмо от Франца I с поздравлением за кремскую победу, в котором император выражал крайнюю обеспокоенность положением армии Кутузова: «Любезный генерал-аншеф граф Кутузов! <…> Не умею лучше выразить армии мою искреннюю благодарность и удовольствие, как жалуя вам, как ее начальнику, военный орден Терезии большого креста в знак всегдашней памяти обо мне и счастливой этой победы. Прося вас объявить об этом по армии, я надеюсь, что Государь Император разрешит вам возложить оный на себя. <…> Кажется, что теперь наступили решительные минуты. Намерение неприятеля очевидно: помешать соединению русских армий, как того и ожидать можно было. Действия Наполеона сложны, и он разделил армию на несколько частей, из коих одна переправилась через Дунай в Вене, идет на вас. Самое лучшее было бы разбить его корпуса поодиночке, подобно тому, как вашим искусством и храбростью войск разбит Мортье <…>»82. Кутузов, вероятно, не удержался от тяжкого вздоха, прочитав эти благонамеренные строки искренне обеспокоенного Франца I.
Князь Багратион передвинул свои войска к деревне Шенграбен, куда вскоре приблизился Мюрат. Французы вошли в деревню и установили перед фронтом батареи. «Так обоюдные войска, исполненные геройским духом, стояли одни в виду других, на самом близком расстоянии. Со стороны французов были генералы, громкие славою, Мюрат, Ланн, Сульт, Сюше, Вандамм, Удино; со стороны русских был Багратион. За спиной Багратиона, среди дождя и бури, утопая в грязи, шла по Цнаймскому шоссе на Энцельсдорф изнуренная армия Кутузова. Когда же все казалось потерянным, внезапно забрезжила надежда на спасение, о чем Кутузов сообщил Александру I: „Сего дня бывший в моем арьергарде цесарский генерал граф Ностиц с конницею при начале перестрелки с неприятелем получил письменно от французского авангардного командира уверение, что император австрийский заключил с Франциею особенный мир, во время самого сражения перестал с войсками своими действовать и сие объявил князю Багратиону. Князь Гогенлое, находящийся с кирасирскими полками при корде-баталии, объявил, однако же, мне, что он к сему условию, генералом Ностицем сделанному, не приступает, а действовать со мною будет как союзник, доколь не получит от своего Государя ясного повеления. Неприятель, кажется, весьма силен и сие плоды того, что перепущен через Дунайский мост при Вене. Неоднократно князю Багратиону во время перестрелки присылали предложение к перемирию. Я послал Винценгероде и князя Долгорукова, генерал-адъютантов, с ним переговаривать, чтоб через несколько дней перемирия хотя мало выиграть время, поручив им и кондиции, ежели возможные и нас ни к чему не привязывающие, постановить, полагаясь во всем на них, ибо нельзя потерять ни минуты. Теперь наступила ночь, и я с корпусом поднимаюсь и иду двумя дорогами в Лейхвиц“»83. Узнав, что главные силы русских совсем рядом, Мюрат не решился атаковать отряд князя Багратиона. Он вознамерился хитростью остановить армию Кутузова, пока подоспеет его пехота. Фирменный знак французов, о котором предупреждал Кутузова в инструкции государь, — ложные переговоры. Но сын трактирщика Мюрат, о котором сам Наполеон говорил, что «у него так мало в голове», явно злоупотреблял этим средством: это выглядело вдвойне неосторожным, когда он попытался обвести вокруг пальца Кутузова. Конечно, бывшему солдату революции было безразлично, что там говорилось в старые времена о хитрости Кутузова, которого «и Рибас не обманет». Тем временем «Старый лис Севера», как позже назвал Кутузова Наполеон, решил для себя непростую задачу: он мог бы увести свои войска в Богемию. Но тогда он поставил бы под удар другую русскую армию, генерала Буксгевдена, двигавшуюся к нему навстречу. Кутузов остановился на другом решении — идти на соединение с Буксгевденом наперерез противнику. Если принять во внимание, что противником Кутузова был сам Наполеон, то замысел следует признать дерзким. Но нельзя забывать, что Кутузов был не только полководцем, но и дипломатом, кроме того, он тонко чувствовал психологию своего противника. Ему было ясно: неприятель пребывает в состоянии эйфории от собственных неслыханных удач и, следовательно, уже верит в то, что для него нет ничего невозможного. С точки зрения екатерининского вельможи, восторженный подъем духа, царивший в неприятельском стане, как всякое чрезмерное чувство, не только вдохновлял на подвиги, но, ослепляя, делал уязвимым, даже смешным. Человек «старого мира» смотрел на все происходившее глазами умного и насмешливого философа, решив противопоставить французской драме в духе Античности в тех же декорациях русский водевиль. С самого начала военной кампании «русский барин» и «простой псковский дворянин» решил для себя проблему взаимоотношений с союзниками: интересы австрийцев становились не так важны, как скоро речь шла о спасении русских воинов. В памяти последних были свежи воспоминания об Итальянском и Швейцарском походах Суворова, когда австрийцы, воспользовавшись плодами побед Суворова в Италии, спешно отправили его в Швейцарские Альпы, где суворовские «чудо-богатыри» едва не стали жертвами коварной политики союзников. Князь Чарторыйский вообще считал, что главной причиной неудачи кампании 1805 года явилось именно то, что Александр I пренебрег не угасшей еще неприязнью русских войск к австрийцам. Совершенно очевидно, что капитуляция Макка под Ульмом, а потом еще и сдача мостов в тылу армии Кутузова добавили дров в этот и без того жарко полыхавший костер вражды. Олицетворением общего недоверия к союзникам был князь Петр Иванович Багратион, в петербургском салоне которого любимой темой разговоров была измена «цесарцев» по отношению к Суворову. Роль, отведенная Кутузовым князю в надвигавшихся событиях, была невероятно сложной: по отношению к русской армии, которую надлежало спасти, — это была высокая трагедия. По отношению к неприятелю и союзникам, подыгравшим неприятелю в сцене у мостов, всё должны были решить обстоятельства. Князь Багратион возглавил арьергард, который, сражаясь до последнего солдата, должен был дать возможность главным силам уйти от преследования. Но, похоже, это было не единственное наставление Кутузова князю. Все, что произошло затем у Шенграбена, где Багратион бестрепетно ожидал приближения многочисленного неприятеля, указывает на то, что он был во всеоружии на случай любых происшествий, в том числе и розыгрыша, к которому французы прибегли в Вене. Чрезвычайные происшествия ждать себя не заставили. О них подробно доложено в рапорте М. И. Кутузова Александру I от 7 ноября: «Я уже имел щастие донести вашему императорскому величеству, что австрийский генерал-майор Ностиц, обманутый уверениями французского генерала, командовавшего в Шенграбене, якобы заключен мир между австрийским двором и французским правительством, отказался вступить в дело противу неприятеля и тем подал ему средство напасть на генерал-майора князя Багратиона внезапным почти образом и окружить его так, что истребление корпуса, командуемого сим генералом, было неминуемо, как равно и разбитие самой армии, потому что близость расстояния, где оная была расположена от аванпостов, отымала средство к скорой ретираде, а изнурение, в коем находятся солдаты от форсированных маршей, и стоя беспрерывно уже на биваке, соделывало их неспособными устоять долее в сражении. Щастие, всегда сопутствующее оружию вашего величества, представило и тут средства, через которые можно теперь сказать, что спасена армия, которая была мне высочайше вверена.
