Она посмотрела на двери клуба, в которые входил участковый. Все в том же потертом, слега запыленном мундире, со старомодной планшеткой для бумаг через плечо, в выгоревшей на солнце фуражке. Оглядев зал, подошел к нашему столику.
Баста вскочила, склоняясь:
— Приветствую тебя, повелитель.
— С возвращением, кошка, — сухо ответил он.
Люцифер, Денница, Астарот, Вельзевул, Сатана, Дьявол, Князь Мира Сего… отец…
— Я вас слушаю, — сказал он, садясь напротив мня.
— Они обманули меня, — сказал я. — Мы со Смертью заключили пари, на то, что я смогу соблазнить…
— Влюбить, — мгновенно поправила Смерть.
— Какая разница, — начал было я, но видел, как сузились глаза “участкового” и со вздохом, поправился, — влюбить. Влюбить в себя девушку. А она подсунула мне кошку.
— Равные должны сражаться с равными, — сказала Смерть. — Но выбирал ты сам.
— Но она — кошка!
— Извините, мальчики: фигня вышла… Или вы не знали, что кошка живет в каждой женщине? В Басте ее всего лишь чуть больше нормы. Ровно столько, что б перестать называться человеком и стать демоном. Каждый выбирает и растит в себе то, что ему нравится. Она вскормила в себе кошку. Ты ей помог. Тебе это было только на руку. Она могла влюбиться? Могла… В чем же мошенничество?
— Игра меняется, когда меняются фигуры!
— А кто договаривался о весе фигур? Помнишь шутку: “Жизнь — сурова, как только ты начинаешь выигрывать у нее в шахматы, она тут же начинает играть с тобой в кости”.
— Если б я знал, что она — демон, я вел бы себя иначе!
— Она — тоже…
— Но…
— Послушай, ангелочек… Формально все правильно, и ты сам это понимаешь. Да, люди должны любить людей. Но даже если происходит непредвиденный сбой…Как тогда, триста лет назад… То все равно: любовь остается любовью. Она не меняется в зависимости от времени и обстоятельств. Нельзя манипулировать чужой волей и чужим сознанием, и уж тем более нельзя заставлять делать что-то, вопреки воли тех, кого мы любим. Это уже не любовь. Это — эгоизм. Ты же знаешь, что такое любовь… И который раз ты решаешь за другого? За ту, и за эту….
Я молчал.
— Любовь летает на двух крыльях, ангелочек, — после секундной паузы продолжила она. — На свободе и на ответственности. Если нет даже одно — она разбивается. А у тебя не было ни того, ни другого. Ты проиграл, но боишься это признать.
— Я не согласен. Пусть он ссудит, — кивнул я на “участкового”.
— Я ничего не понимаю в любви, — сказал Денница. — Я понимаю в законах. Но мне кажется, что даже тот, кто любит, вряд ли станет разбирать ее на составляющие, пытаясь понять “почему” и “отчего”. Он просто этого не захочет. Да и не сможет… Поэтому юридическими терминами и математическими законами этого не опишешь. Говорить о предмете, не зная его сущности можно бесконечно. Поэтому возьмем только саму суть пари. Ты согласился на его условия. Сам выбрал объект. Вел свою партию, и. насколько я знаю, тебе даже никто не мешал. Ты не просчитал все возможные варианты, отвлекаясь на интересующую тебя цель. Не проанализировал объект, подошел к задаче формально, в результате допустил ряд ошибок. Я нахожу, что ты — проиграл. Извини, но все по закону.
Он надел фуражку, коротко кивнул, прощаясь, и вышел. Мы, все трое, молча смотрели ему вслед. Закон… Жить по закону… Судить по закону… Наверное, это хорошо. Наверное, это справедливо…. Но любви здесь нет. И надежды нет. Даже на отца…
— Хорошо, — после непродолжительного молчания, сказала Смерть. — Я дам тебе еще один шанс… И тебе тоже, — неожиданно повернулась она к Басте. — Я согласна признать свое поражение, если вы хотя бы простите друг друга. Просто простите.
Я посмотрел на Басту. Ее глаза полыхали ненавистью.
— Вспомни все, что я говорила тебе, девочка, — сказала ей Смерть. — Я не буду вам мешать. Посижу здесь, а вы… постарайтесь договориться.
Баста резко поднялась и вышла на танцплощадку. Я последовал за ней. Десятки глаз следили за нами: Баста не раз танцевала здесь, еще будучи в человеческом теле, и постоянные посетители клуба застыли в ожидании зрелища. Она взмахнула рукой, и в зал хлынула музыка. Дикая, импульсивная, всепоглощающая… Это было мудрое решение. Зачем говорить? Слова всегда лгут…
Зеркала за ее спиной дрогнули, наполняясь отражениями. Жаль, что люди не видели того, что видел я. На это стоило посмотреть. Ожившие отражения ступили в зал, полукольцом окружая Басту. Я пожал плечами, принимая вызов, и, повинуясь приказу, столько же двойников встало за моей спиной. Музыка ускорялась, пространство вокруг нас плыло, меняясь ежеминутно. Вот на девушках белоснежные хитоны, танец их воскрешает в памяти мистерии Древней Греции. Юноши, одетые в туники, сливаются с ними в водовороте танца, и… падают у их ног, неподвижные… Вот одеяния танцующих кошек сверкают драгоценностями времен великой Екатерины, но шпаги в их тонких пальцах сверкают еще ярче. Кровь даже не успевает испачкать мундиры моих гардемаринов — они просто исчезают, тая в глубине зеркал… Мундиры, платья, сарафаны — менялись, как в калейдоскопе. Неизменным оставалось лишь одно: в этом хороводе, неодолимым кольцом, непобедимым бастионом, кружились девушки, все ускоряя и ускоряя свой безжалостный танец, а юноши раз за разом падали у их ног, сраженные…
На висках Басты потемнели от пота локоны, но глаза сияли такой непримиримой ненавистью, что было ясно: она могла танцевать так еще часами, днями… веками. Танцующая, разъяренная мной, дикая кошка… Слова были ни к чему…
Я остановился, оглядывая сидящих в зале людей. Людей ли?.. Я еще помнил людей былых веков: отважных, гордых, авантюрных. Алчных, трусливых и ленивых хватало во все века и времена, но никогда их не было так много… Всю их жизнь, все мысли, можно было прочитать на их лицах — обрюзгших, самодовольных, жаждущих лишь хлеба и зрелищ. Они беспрерывно пили и жевали, раздевая глазами танцующую Басту. Они были хорошо одеты, и в их карманах лежало достаточное количество никчемных бумажек, что б чувствовать себя хозяевами жизни. Но они не были даже хозяевами своей судьбы. Каждый из их помог другому стать таким: хитрым, озлобленным, жадным, уважающим лишь закон волков… И сам я слишком долго жил среди них, играя по тем же законам. Мне и раньше было противно оставаться среди них, но сейчас это было выше моих сил.
И прямо из зала я шагнул в урочище Княжьего Лога, к подножью заветного дуба…
Смерть уже ждала мня. Она была красива. Невероятно красива в сиянии своих золотых доспехов. Именно такой ее изображали древние воители, в статуях Афины Паллады, богини мудрости и войны. Она была лучшей воительницей на свете, и шансов на победу в схватке с ней, у меня не было. Но за моей спиной стоял заветный дуб и отступить я просто не мог…
— Значит, не договорились, — сказала Смерть, грустно улыбаясь. — Жаль… Жаль девчонку.
— А меня?
— А ты сам-то испытываешь к себе жалость? Или к той, что томится столетия в дубе, за твоей спиной? Пришла пора исправлять ошибки, мой мальчик… Эта история слишком затянулась…
— Я не могу отдать ее тебе, — сказал я, облачаясь в доспехи. — Просто не могу… Прости.
— Тогда… Ты знаешь, как решаются зашедшие в тупик споры, — в ее руке появилось сверкающее солнечным светом копье. — Неужели ты еще на что-то надеешься?
— Я надеюсь на любой шанс. Я не могу отдать ее тебе. Просто не могу…
— Что ж, тогда начнем…
Я вынул меч из ножен и кивнул:
— Я готов.
Но все закончилось, не успев начаться. Меч в моей руке вдруг стал неподъемным, словно все грехи мира притягивали его к земле, тело налилось свинцовой тяжестью, словно каменея, и время поползло медленно-медленно… Я не успел ни уклониться, ни отбить удар ее копья. Длинное, широкое острие света вонзилось в мою грудь, и, раздирая внутренности нестерпимой болью, прошло насквозь…
Последнее, что я успел заметить, уже падая на землю, как продолжающее свой полет копье ударило в дуб, и, словно молния обожгла его огнем, обжигая ветви, выламывая корни, расщепляя, опрокидывая….
