— Что все это значит?! — грозно вопросил Бородин, исподлобья рассматривая драчунов, — Сидоровский! Вы почему избили этого товарища?!
— Для меня он не «товарищ», — проворчал Сидоровский, пытаясь приладить на место наполовину оторванный рукав пиджака, — Сволочь это, а не «товарищ»…
— Сидоровский, — полковник от гнева стал взрывоопасен, — я… Я тебя… Распоясались! Распустились! Мало того, что драки устраивают в общественных местах, так еще и начальству хамят!.. А вы, товарищ, как все это объясните? — повернулся он к Врублевскому.
— А тебе я и подавно не «товарищ», — огрызнулся не успевший еще остыть Врублевский. — Не хватало еще, чтобы такое… «полковничье милицейское» ко мне в товарищи набивалось…
— Ну, это уж знаете, совсем… ни в какие ворота, — задохнулся Бородин. — Это что вообще такое?! Вы знаете, кто я?!
— Знаю, — с язвительным подтекстом подтвердил Врублевский и, не дожидаясь дальнейших событий, вышел на улицу.
Опешивший полковник еще некоторое время молча открывал и закрывал рот, в растерянности глядя вслед спокойно удалявшемуся наглецу, а когда он пришел в себя, отдавать приказ о задержании было уже поздно — Врублевского и след простыл. Но полковничий гнев остался и требовал выхода.
— Ну, все, Сидоровский, — с угрозой сказал Бородин. — Я долго твои выходки терпел. Долго я был лоялен и закрывал глаза. Но и мое долготерпение не бесконечно. Я не могу спокойно смотреть, как вы тут опричнину устраиваете и честь мундира позорите. Своим безобразным поведением вы дискредитируете всю нашу милицию. Народ хочет видеть своими защитниками людей честных, достойных незапятнанной репутацией, а не дебоширов и грубиянов, попирающих их права. Сегодня — драка, завтра — избиение, послезавтра скатитесь до того, что бумаги вовремя писать не будете… Нет, так дело не пойдет. Нам такие офицеры не нужны, нам…
Один из майоров, пришедших с ним, быстро подошел и что-то зашептал ему на ухо.
— Завтра? — удивился полковник, — Ах да, действительно, а я и позабыл. Вот ведь до чего начальство своим разгильдяйством доводят — все мероприятия из голову повылетали… А что в таком случае он здесь делает?
— Не могу знать, — развел руками майор.
— Безобразие! — повторил полковник. — И таких людей мы посылаем в ответственные командировки!.. Сидоровский! После командировки явитесь ко мне. Я решу, как с вами быть. Все ясно?
— Так точно, — угрюмо подтвердил Сидоровский. — Все.
Полковник со свитой прошествовали руководить оперативным дознанием, а Сидоровский вышел из гостиницы на улицу. Оторвал злополучный рукав и бросил его в урну. Немного подумал, и второй рукав отправился вслед за первым.
— Безрукавка будет, — сообщил он вышедшему за ним следом Устинову, — или жилетка. С такой рожей мне теперь любой наряд подойдет.
— Тебя что за блоха укусила? — спросил Устинов, — Как экскаватор неприятности загребаешь… Отвел душу?
— Отвел, — проворчал Сидоровский. — А если честно, то даже не знаю, что со мной творится. Последние дни словно не в себе. Беспросветность какая-то… Тяжело на душе… Что эта сволочь про мою жену говорила?
— Не бери в голову, пустое это… Наверное, он это только что придумал, чтобы тебя побольнее уколоть. Иди домой, Сережа. Тебе надо как следует отдохнуть.
— Да, домой, — согласился Сидоровский. — Действительно, надо идти домой. До завтра, Коля…
Когда Сидоровский вернулся домой, Наташа сидела в кресле, поджав под себя ноги, и, прихлебывая кофе из малюсенькой фарфоровой чашечки, просматривала газеты.
— И все-таки это лишнее, — сказала она, отрываясь от чтения.
— Что лишнее? — устало спросил Сидоровский.
— Интервью с Таней — лишнее, — пояснила она, показывая ему какую-то статью в газете. — По поводу гибели Бородинского. Ты был прав, не надо было ей разговаривать с Филимошиным. Теперь Филимошин фактически обвиняет Абрамова с ее слов. Он называет ее основной свидетельницей, а фотографию, найденную в машине убийцы — доказательством… Это сильно помешает вам в расследовании?
— Журналисты постоянно мешают следствию, — пожал плечами Сидоровский. — Это не первый раз и не последний. То подозреваемых по телевизору покажут, и все последующие опознания идут коту под хвост, потому что с юридической точки зрения они уже не имеют законной силы. То секретную информацию, каким-то образом попавшую им в руки, опубликуют, и преступники успевают принять меры. То свидетеля «засветят», а мы его и охранять-то не можем…
— Так ведь и Таня свидетельницей получается, — испугалась Наташа. — Ой, а что это у тебя с лицом?.. Это где тебя так?
— Певица из Петербурга с собой покончила… Вот в связи с этим я сначала Филимошину по челюсти заехал, а потом с одним бандитом сцепился. Некто Врублевский…
От него не укрылось, что она едва заметно вздрогнула, но голос ее оставался по-прежнему бесстрастным.
— А этому за что?
— Когда-то он был знаком с Луневой Александровной, и если верить статье Филимошина хоть в чем-то, был ее любовником. Вот он и заявился в гостиницу пьяный вдрызг, буянил, пытался прорваться к ней в номер. А в номере эксперты работают, куча начальства, журналистов… В общем, слово за слово, и сцепились мы с ним в холле, а тут еще и полковника Бородина черти принесли…
— Что-то ты, Сидоровский, дебоширом стал, — удивилась она. — С чего это вдруг? То с долей мазохизма твердишь: «Закон, закон, закон», и заботишься о правах задержанных едва ли не больше их самих, то вдруг две драки за один день… Ты, оказывается, хулиган, Сидоровский? Вот уж не подозревала… Куда твоя выдержка хваленая делась?
— Вышла вся, — сказал он. — Была и вышла… Сумасшедший дом, а не город. Все друг друга травят, облаивают, стреляют… И эта злоба, кажется, заразна. А может, я попросту спекся. Терпел, крепился, превозмогал себя и все же сорвался. Кто-то спивается, кто- то увольняется, кто-то идет на службу к бандитам, а я вот так… Взорвался. И сам не рад, что Филимошину с Врублевским лишний козырь в руки дал, но… Не рассчитал я силы. Думал, что их еще много в запасе, а оказалось, что они уже на исходе… Слабоват я оказался… До уровня того же Врублевского опустился. Так захотелось ему челюсть свернуть — спасу не было… Теперь и выгнать могут…
— Может, это и к лучшему, — она пересела к нему на диван и прижалась щекой к плечу. — Найдешь себе работу, как у всех нормальных людей, будешь бывать чаще дома. Может быть, наконец ребенка заведем… Сережа, а нельзя тебе до этой командировки уволиться? — она подняла голову и просительно посмотрела на него. — Ну, если все равно увольняться, так зачем тебе это?
— Не хочу я увольняться, — хмуро сказал он. — Не могу я без угро. А тяжело сейчас везде. Сейчас по всей стране эпидемия сумасшествия и маразма идет. Все за что-то дерутся, за что-то борются, за что-то воюют. Мы уже не красные и не белые, а какие-то махновцы: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют». И какое правительство нам не дай, а все равно «нашими» будут те, которые в оппозиции… Вот и меня занесло. Завоевался. Сдали нервы. Ничего, может, накажут, да оставят… Работать все равно кому- то надо…
— Слушай, ты, «урожденный полицейский»… Ведь все хорошо в меру. А что сверх того, так то ни тебе, ни окружающим радости не приносит. Повоевал свое, и будет…
— Так ведь «свое»-то еще не отвоевал, — вздохнул он. — Я еще могу… Устал, оступился, но ведь могу… Отдохну, и снова за дело… Таких ошибок уже не повторяя…
— Сам же говоришь, что плохо, когда все в драку лезут, вот и перестань воевать. Займись чем-нибудь другим, поспокойнее…
— Не могу. Это как раз моя «драка». Уголовные дела должны не журналисты, не певцы и не электрики, а сыщики раскрывать. Это мое занятие. Я этому учился, у меня опыт есть…
— Блаженный ты, Сидоровский, — сказала она. — Или малость заработавшийся… У тебя от твоей службы крыша поехала. Как можно так себя уродовать?! Ты посмотри, в кого ты превратился! Где тот парень, за которого я замуж выходила? Я ни за что не поверю, что без этой работы прожить нельзя. Ты же капканом железным стал…
