— Вы это о чем? — спросил Пол.
— Да, знаете, все эти рекламные статейки относительно американской системы с подчеркиванием роли инженеров и управляющих, которые сделали Америку великой страной. Когда, бывало, прочитаешь такую муру, тебе начинает казаться, что управляющий и инженеры сотворили в Америке все: леса, реки, залежи минералов, горы, нефть — все это их работа.
— Странная штука, — продолжал Лэшер, — этот дух крестоносцев в управляющих и инженерах, эта идея, что конструирование, производство, распределение являются чуть ли не священной войной — вся эта сказка была сварганена людьми, работавшими в отделах информации и рекламных бюро. Их нанимали управляющие и инженеры для того, чтобы популяризировать крупный бизнес в те старые дни, когда популярности ему явно ее хватало. А теперь инженеры и управляющие уже чистосердечно уверовали во все высокие слова, сказанные людьми, нанятыми их предшественниками. — Вчерашняя выдумка становится сегодня религиозным обрядом.
— Ну хорошо, — сказал Пол, — но вам все же придется признать, что во время войны они совершили и массу великолепных дел.
— Конечно! — согласился Лэшер. — То, что они делали для военной промышленности, действительно в какой-то степени походило на подвижничество крестовых походов; но, — и тут он пожал плечами, — точно так вели себя и все остальные в военной промышленности. Даже я.
— Вы отводите инженерам и управляющим мрачную роль, — сказал Пол. — А что вы скажете относительно ученых? Мне кажется, что…
— Наш разговор их не касается, — нетерпеливо прервал его Лэшер. — Они просто добавляют знаний. Беда не в знаниях, а в том, для чего их используют.
Финнерти восхищенно покивал головой.
— Итак, какой же ответ можно дать сейчас на все это?
— Это страшный вопрос, — сказал Лэшер, — и он-то является главной причиной моего пьянства. Кстати, это мой последний стакан; я не люблю быть пьяным. Я пью потому, что испуган — испуган, правда, немножко, поэтому-то мне и не следует много пить. Все созрело, джентльмены, для появления ложного мессии, а когда он появится, прольется кровь.
— Мессии?
— Рано или поздно кто-нибудь сообразит и покорит воображение всех этих людей каким-нибудь новым чудом. В основе этого будет лежать обещание восстановить чувство причастности, чувство того, что ты нужен на этой земле, чувство собственного достоинства, черт возьми. Полиция достаточно хитра и, вылавливая таких людей, бросает их за решетку якобы за нарушение законов о саботаже. Однако рано или поздно кому-нибудь удается укрыться от полиции на продолжительное время для того, чтобы организовать целое течение.
Пол внимательно следил за выражением его лица и решил, что Лэшер не только не боится перспективы восстановления, но ему даже нравится эта идея.
— Ну и что же тогда? — спросил Пол. Он запрокинул свой стакан, и кубики льда постукивали о его зубы. Он только что опорожнил второй стакан, и ему хотелось еще.
Лэшер пожал плечами.
— Черт, пророчества — это крайне неблагодарное занятие, и история по-своему, ретроспективно, показывает нам, каковы логические решения всяких страшных заварушек.
— Пророчеств-то уж во всяком случае, — сказал Финнерти.
— Что ж, я считаю, что вывешивать для общественного обозрения показатели интеллекта каждого — это трагическая ошибка. Я думаю, что первое, что придет в голову революционерам, — это перебить всех, у кого ПИ выше, скажем, 110. Если бы я был на той стороне реки, я бы велел запереть под замок все книги с записями ПИ, а мосты через реку взорвал бы.
— Затем 100 пойдет вслед за 110, 90 — вслед за 100 и так далее, — сказал Финнерти.
— Возможно. Во всяком случае, что-нибудь в этом роде. Все сейчас подготовлено для классовой войны на сравнительно определенных демаркационных линиях. Я должен сказать, что главная основа нынешнего высокомерия и является главным подстрекателем к насилию: «чем ты дошлее, тем ты лучше». Вместо привычного: «чем богаче, тем лучше». Правда, ни то, ни другое, вы сами понимаете, не подходит для, так сказать, неимущих. Критерий ума лучше денежного критерия, но лучше вот на сколько. — И Лэшер отмерил примерно одну шестнадцатую своего ногтя.
— И это, пожалуй, самая строгая иерархия, какую только можно придумать, — заметил Финнерти. — Да и как кому-нибудь повысить свой ПИ?
— Вот именно, — сказал Лэшер. — И дело здесь, вовсе не в том, умен, кто-то или нет, дело здесь в определенной направленности этих умственных качеств. Человек — не только должен быть умным, он должен быть умным в определенном, сверху утвержденном и полезном направлении; чаще всего в руководстве промышленностью и в инженерном деле.
— Либо вступить в брак с тем, кто умен, — вставил Финнерти.
— Секс все еще в состоянии пробить брешь в любых социальных структурах, в этом вы правы, — согласился Лэшер.
— Большой бюст позволяет попасть куда угодно, — сказал Финнерти.
— Ну что ж, довольно утешительно знать, что хоть что-то осталось неизменным на протяжении веков, не правда ли? — рассмеялся Лэшер.
Заметив некоторое замешательство у столика, Лэшер высунулся из кабинки, чтобы посмотреть, в чем там дело.
— Эй, — крикнул он, — Люк Люббок, идите к нам!
Люк, серьезный старик, несший слоновый клык во главе процессии, прошел к ним, прихлебывая по дороге пиво и нервно поглядывая на часы. Он был потный и задыхался, как человек, которому пришлось только что совершить пробежку. Под мышкой у него виднелся большой сверток, завернутый в коричневую бумагу.
Пол обрадовался возможности изучить вблизи необычный костюм Люка. Как и всякая театральная мишура, наряд этот производил впечатление только на расстоянии. Вблизи становилось понятно, что это просто подделка из дешевой материи, цветного стекла и светящейся краски. На поясе у Люка висел усыпанный драгоценностями кинжал, сделанный в основном из фанеры, с изображением совы на рукоятке. Поддельные рубины величиной с голубиное яйцо осыпали грудь его голубой блузы. На манжетах его блузы и на щиколотках выцветших зеленых панталон были браслеты с маленькими бубенчиками, а на задранных носках золотых туфель — опять-таки пара маленьких сов.
— Люк, вы великолепно выглядите, — сказал Лэшер.
Глаза Люка радостно вспыхнули, но он был слишком важным человеком и притом слишком спешил, чтобы откликаться на лесть.
— Это уж слишком, слишком, — сказал он, — сейчас мне нужно переодеться для церемониального марша вместе с пармезанцами. Они дожидаются меня на улице, и мне нужно сменить наряд, а какой-то идиот заперся в кабинке, и мне негде переодеться. — Он быстро огляделся. — Разрешите мне войти в вашу кабину и заслоните меня, пожалуйста.
— Конечно… — сказал Финнерти.
Они дали Люку возможность пробраться в самый темный угол кабины, и Пол вдруг поймал себя на том, что злорадно оглядывается в поисках женщин.
Люк принялся разоблачаться, бормоча что-то про себя. Он с изрядным грохотом бросил пояс с кинжалом на стол. Блестящая куча все росла и росла. Издалека ее можно было принять за радугу.
Забыв о женщинах, Пол глянул на Люка и был поражен происшедшей метаморфозой. Люк был сейчас в одном белье, поношенном, желтовато-сером и не очень чистом. Он как-то сжался, погрустнел, стал костлявым, шишковатым. Вид у него был покорный, он совсем не говорил и старался ни с кем не встречаться глазами, Жадно, с каким-то отчаянием он распаковал коричневый сверток и вынул из него светло-голубой наряд с золотым шитьем, отделанный алым кантом. Он натянул брюки, сюртук с пышными эполетами и ботинки. Люк вырастал буквально на глазах, набирал красок и, пристегнув саблю, опять стал разговорчивым, вежливым и сильным. Ой завернул только что снятый наряд в коричневую бумагу, оставил пакет у бармена и двинулся на улицу, размахивая обнаженным клинком.
Раздались свистки, и пармезанцы сомкнули свои ряды, готовые идти за ним к славным делам в сказочном мире, о котором люди, стоящие на тротуарах, могут только строить предположения.