Доклад был заслушан в жуткой тишине и произвел глубокое потрясающее впечатление. Когда поэт прочел одно из своих необычайных стихотворений, посвященных церкви, которая изменила Голгофе, конференция наградила т. Клюева шумными аплодисментами.
В дальнейшем прения приняли весьма бурный характер. Меньшинство отстаивало недопустимость для коммуниста духовных настроений. Большинством же конференция, пораженная доводами Клюева, ослепительным красным светом, брызжущим из каждого слова поэта, братски высказалась за ценность поэта для партии. <...>
Наш родной поэт, песнослав коммуны и светлый брат трудящихся, несмотря на Констанцский собор, так обидно над ним учиненный, не покинул своих красных братьев».
С важными уточнениями по поводу дискуссии вокруг Клюева выступил в следующем номере газеты председатель партконференции Кривоносов. Возражая безымянному автору предыдущей заметки (по некоторым стилистическим признакам можно догадаться, что это был А.В. Богданов), Кривоносов писал: «Не поэт «доказал» собранию, что нельзя надсмехаться над религиозными настроениями, а собрание доказало поэту, что коммунисту не пристало ходить в церковь, молиться и прикладываться к иконам. <...>
Не отрицая факта посещения богослужения, т. Клюев объяснил собранию, что в церковь он ходит <...> не как «сын православной кафолической романовской церкви», а как поэт-«исследователь», стремящийся путем соприкосновения с верующими людьми глубже вникнуть в их психологию, и заявил, что «можно и не ходить в церковь» даже как «исследователю», раз это хождение вредит коммунистической борьбе с религиозными предрассудками масс». Кривоносов подчеркнул, что ни большинство, ни меньшинство участников конференции не отрицало ценность поэта для партии.
Однако Петрозаводский губком не поддержал решения уездной конференции, и постановлением от 28 апреля 1920 года Клюев был исключен из партии.
После этого положение Клюева в Вытегре ухудшается. Его имя почти совсем исчезает со страниц «Звезды Вытегры» и сменившего ее вскоре «Трудового слова». В уездном провинциальном городе поэт чувствует себя одиноко. Правда, в Вытегре жили в те годы сестра и брат Клюева (брат был управляющим почтовой конторой), однако отношения поэта с ними были испорчены. В этих условиях Клюев сближается с Н.И. Архиповым (1887-1967), одним из руководителей вытегорской партийной организации (ранее Архипов преподавал историю в местном реальном училище). Н.И. Архипов окончил историко-филологический факультет Петербургского университета, был высокообразованным человеком. В 1921-1922 годах он редактировал в Вытегре ряд периодических изданий, способствовал организации краеведческого музея. В 1920 году им был создан кружок «Похвала народной песне и музыке». Этот кружок, как сообщает А.К. Грунтов, хотел издать «Красную Пасху» и три сборника стихов Клюева – «Карельский пряник», «Новый мир» и «Неувядаемый Цвет». Грунтов утверждал, что изданы были два последних сборника. Однако никаких следов сборника «Новый мир» до настоящего времени обнаружить не удалось. Что касается сборника (он назывался «Песенник») «Неувядаемый Цвет», то такая книга действительно была издана в Вытегре (скорее всего в конце сентября – начале октября 1920 года) и ныне известна как библиографический раритет (сохранилось три экземпляра). В «Песенник» вошли народные стилизации Клюева, его «сказы» и «песни», и с этой точки зрения он отличается тем внутренним единством, коего недоставало большинству его ранних книг.
Тогда же, в 1920 году, две небольшие книжечки Клюева были изданы в Берлине в издательстве «Скифы». Одна из них называлась «Избяные песни», другая – «Песнь Солнценосца. – Земля и Железо». Об истории издания этих книг сведений почти не имеется, но не приходится сомневаться в том, что посредником между Клюевым и «Скифами» был Иванов-Разумник. С ним у Клюева возобновились отношения осенью 1920 года, когда олонецкий поэт на короткое время вновь оказался в Петрограде. Иванов-Разумник привлек Клюева к участию в «Вольной философской ассоциации» («Вольфиле»), где он был товарищем председателя (Андрея Белого). 24 октября 1920 года в «Вольфиле» состоялся вечер Клюева: поэт читал свои стихотворения. В те дни Клюев виделся с Блоком, подарившим ему с надписью сборник «Седое утро». Это была, по-видимому, последняя встреча поэтов.
Летом 1920 года Клюев отправил письмо Сергею Городецкому в связи с его приездом из Баку в Петроград:
«Прочел в газетах твои новые, могучие песни, и всколыхнулась вся внутренняя моя <так в копии. – К.А.>. Обуяла меня нестерпимая жажда осязать тебя, родного, со страдной думой о новорожденной земле и делах ее.
Приветствую тебя от всего сердца и руки к тебе простираю: не забудь меня.
Так много пережито в эти молотобойные, но и слепительно прекрасные годы. Жизнь моя старая, личная сметена дотла. Я очень страдаю, но и радуюсь, что сбылось наше – разинское, самосожженческое, от великого Выгова до тысячелетних индийских храмов гремящее.
Но кто выживет пляску земли освободительной?!
Прошу тебя об ответе скорейшем. Поедешь ли вновь в теплые края, возьми меня! Тебе там все знакомо, а мне – чужая сторона.
Где Есенин? Наслышан я, что он на всех перекрестках лает на меня, но Бог с ним – вот уже три года, как я не видал его и строчки не получал от него.
Как ты смотришь на его дело, на его имажинизм?
Тяжко мне от Мариенгофов, питающихся кровью Есенина, но прощаю и не сужу, ибо все знаю, все люблю смирительно.
Волнуешь ты меня своим приездом – выйдет ли твоя книжка «Нефть» и где?* [Сборник «Нефть» был издан в 1921 г. в Баку]. Видел ли ты мой «Песнослов»?
Трудно понимают меня бетонные и турбинные, вязнут они в моей соломе, угарно им от моих избяных, кашных и коврижных миров. Но – любовь и им. Все в свое время придет».
В этих словах точно отразились противоречивые настроения поэта, владевшие им в 1919-1922 годах. Ими же проникнуты и его стихотворения тех лет, большая часть которых вошла затем в сборник «Львиный хлеб». Собственно говоря, мотивы этого сборника звучали, хотя и слабее, уже в последних стихотворениях «Песнослова». В новой книге Клюева перед читателем развертывается нерадостная картина горящей и гибнущей, «неприкаянной» России. «Россия плачет пожарами», «Умирают звезды и песни», «Страстотерпица Россия Кажет Богу раны и отеки», «Над мертвою степью безликое что-то Родило безумие, тьму, пустоту» – эти и подобные им строчки придают сборнику «Львиный хлеб» жуткую трагическую окраску. Поэт не устает твердить и о собственной неминуемой гибели: «Родина, я умираю, – Кедр без влаги в корнях»; «И заплачут шишками сосны Над моей пропащей могилой»; «По мне Пролеткульт не заплачет, И Смольный не сварит кутью»... Одно из самых безысходных стихотворений книги – «Повешенным вниз головою...»; оно явно перекликается со строками клюевского письма к Миролюбову, цитированного выше.
Звучат в «Львином хлебе» и традиционно клюевские темы: отрицание Города, Запада, «мадам Культуры». «Не зовите нас в Вашингтоны, В смертоносный, железный край»; «От Маркони, Радио вервий Саваоф не милует нас»; «Безголовые карлы в железе живут»; «...Из книжных улусов Тянет прелью и кизяком» и т.д. Но главное в этой книге – ее насыщенность образами Востока. «Львиный хлеб – это в конце концов судьба Запада и Востока, – говорил Клюев о своей книге. – Россия примет Восток, потому что она сама Восток, но не будет уже для Европы шитом <последние слова – перифраз блоковской строчки из поэмы «Скифы»: «Но сами мы – отныне вам не шит...». – К.А.>. Вот это обретение родиной-Русью своей изначальной родины – Востока и есть Львиный хлеб». Будущее России видится Клюеву в слиянии киноварного пшеничного «мужицкого рая» с экзотической красотой Востока: «И под огненным баобабом Закудахчет павлин-изба»; «Над Сахарою смугло-золот Прозябнет России лик»; «Грядущей России картины – Арабская вязь и резьба».
Клюев не только любил Восток, но и не раз намекал в своих стихах на то, что бывал в далеких краях. «Помню пагодные узоры. Чайный сад и плеск че-чун-чи»; «Старый лебедь, я знаю многое. Дрему лилий и сны Мемфиса». В действительности Клюев на Востоке не был и, видимо, дальше Кавказа никуда не ездил. Об этом свидетельствовал и Н.И. Архипов: «Клюев никогда не был ни в Персии, ни в Индии, ни в Китае, хотя и держался так, словно был».
