Перед младшими Женька не задается, как Васька, – охотно играет с ними во что угодно: в войну так в войну, в милиционеров так в милиционеров, в лото так в лото. Но, как старший, он хочет быть генералом или начальником милиции. А когда играют в лото с картинками и он выигрывает, он рад, а если не выигрывает, то обижается.

Лицо у него доброе, с большими губами, большие уши торчат, а на шее сзади косички, потому что стрижется он редко.

Как-то пошли Васька с Женькой в рощу и Сережу взяли. В роще разожгли костер, чтобы испечь картошку. Они с собой принесли картошек, соли и зеленого луку. Костер горел вяло, дымя горьким дымом. Васька сказал Женьке:

– Поговорим про твое будущее.

Женька сидел, подняв колени к подбородку и охватив их, узкие штаны его вздернулись, открывая тощие ноги. Не отрываясь глядел он на плотные дымовые струйки, сизые и желтые, вытекающие из костра.

– Школу, как ни думай, кончать придется, – продолжал Васька таким тоном, словно он был круглый отличник и старше Женьки по крайней мере на пять классов. – Без образования – кому ты нужен?

– Это-то ясно, – согласился Женька. – Без образования я никому не нужен.

Он взял ветку и разгреб костер, чтобы тот горел веселей. Сырые сучья шипели, из них текла слюна, разгоралось медленно. Вокруг полянки, на которой сидели ребята, пышно росли береза, осина и ольха. В играх ребята воображали эти заросли дремучим лесом. Весной там много ландышей, а летом много комаров. Сейчас комары отступили, потревоженные дымом, но отдельные храбрецы и сквозь дым налетали и кусались, и тогда ребята звонко шлепали себя по ногам и щекам.

– А тетку поставь на место, и все, – посоветовал Васька.

– Попробуй! – возразил Женька. – Попробуй, поставь ее на место!

– Или не обращай внимания.

– Да я и не обращаю. Просто она мне надоела. Просто, ты же видишь, – в печенки въелась.

– А Люська ничего?

– Люська ничего. Люська – что, она замуж устроится.

– За кого?

– Ну, за кого-нибудь. У нее план – за офицера, да тут офицеров нету. Она, может быть, поедет куда-нибудь, где есть офицеры.

Костер разгорелся: огонь одолел влагу и охватил груду сучьев и листвы, прыгая озорными острыми язычками. Что-то в нем выстрелило, как из пистолета. Дыма больше не было.

– Сбегай, – велел Васька Сереже, – поищи сухого – подбросить.

Сережа побежал исполнять поручение. Когда он вернулся, говорил Женька, а Васька слушал со вниманием и деловито.

– Как бог буду жить! – говорил Женька. – Ты подумай: вечером придешь в общежитие – постель у тебя, тумбочка… Ляжь и слушай радио или играй в шашки, никто не орет над ухом… Лектора` к тебе ходят, артисты… И поужинать дадут в восемь часов…

– Да, – сказал Васька, – культурно. А тебя примут?

– Я подам заявление. Почему ж не примут. Наверно, примут.

– Ты с какого года?

– Я с тридцать третьего года. Мне на той неделе четырнадцать было.

– Тетка не возражает?

– Она не возражает, только она боится, что если я уеду, то я ей потом не буду помогать.

– А ну ее, – сказал Васька и прибавил нехорошие слова.

– Да я все равно, наверно, уеду, – сказал Женька.

– Ты, главное, прими решение и действуй, – сказал Васька. – А то «наверно» да «наверно», а учебный год начнется – и пойдет твоя волынка опять сначала.

– Да, я, наверно, приму решение, – сказал Женька, – и буду действовать. Я, Вася, знаешь, часто об этом мечтаю. Как вспомню, что уже скоро первое сентября, – так мне нехорошо, так нехорошо…

– Еще бы! – сказал Васька.

Они беседовали о Женькиных планах, пока пеклась картошка. Потом поели, обжигая пальцы и с хрустом разгрызая толстый трубчатый лук, и легли отдыхать. Солнце спускалось, стволы берез стали розовыми, на маленькой полянке, где посредине в сером пепле еще таились невидимые искры, лежала тень. Сереже товарищи велели отгонять комаров. Он сидел и добросовестно махал веткой над спящими, а сам думал: неужели Женька, когда станет рабочим, будет отдавать деньги тетке, которая только кричит на него, – это несправедливо! Впрочем, скоро и он заснул, пристроившись между Васькой и Женькой. Ему приснились офицеры и с ними Люська, Женькина сестра.

Женька не был решительным человеком, он больше любил мечтать, чем действовать, но первое сентября близилось, в школе закончили ремонт, школьники уже ходили туда за тетрадками и учебниками, Лида хвалилась новым форменным платьем, вплотную подходил школьный год со всеми его неприятностями, и Женька принял решение. Если не в ремесленное, то в ФЗО, может быть, возьмут, сказал он. В общем, он решился уезжать.

Многие одобряли его и старались ему помочь. Школа написала характеристику, Коростелев и мама дали Женьке денег, и даже тетка испекла ему на дорогу коржики.

В утро его отъезда тетка попрощалась с ним без криков и попросила не забывать, сколько она для него сделала. Он сказал: «Хорошо, тетя». И добавил: «Спасибо». После этого она ушла в свою контору, а он стал собираться.

Тетка ему подарила деревянный чемодан, выкрашенный зеленой краской. Она долго колебалась, ей жалко было чемодана, но все-таки подарила, сказав: «С мясом от себя отрываю». В этот чемодан Женька уложил рубашку, пару рваных носков, застиранное полотенце и коржики. Ребята смотрели, как он укладывался.

Сережа вдруг сорвался с места и выбежал. Он вернулся запыхавшись, в руках у него был семафор с лампочками – зеленой и красной; он так нравился всем, семафор, что его не разобрали, он стоял на столике, и его показывали гостям.

– Возьми! – сказал Сережа Женьке. – Возьми с собой, мне не надо, он просто так стоит!

– А чего я с ним там буду делать, – сказал Женька, посмотрев на семафор. – И без него килограмм пятнадцать тянуть.

Тогда Сережа опять умчался и примчался с коробкой.

– Ну, это возьми! – сказал он взволнованно. – Ты там будешь лепить. Он легкий.

Женька взял коробку и открыл. В ней были куски пластилина. На Женькином лице мелькнуло удовольствие.

– Ладно, – сказал он, – возьму. И положил коробку в чемодан.

Тимохин обещал отвезти Женьку на станцию: до станции тридцать километров, железная дорога к городу еще не построена… Но как раз накануне тимохинская машина забастовала, мотор отказал, его ремонтируют, а Тимохин спит, сказал Шурик.

– Наплевать! – сказал Васька. – Доедешь.

– На автобусе можно, – сказал Сережа.

– Ловкий ты! – возразил Шурик. – На автобусе платить надо.

– Выйду на шоссе и проголосую, – сказал Женька, – кто-нибудь, наверно, довезет.

Васька подарил ему пачку папирос. А спичек у него не было, спички Женька взял теткины. Все они вышли из теткиного дома. Женька навесил на дверь замок и положил ключ под крыльцо. Пошли. Чемодан был тяжелый как черт – не от того, что в нем лежало, а сам по себе; Женька нес его то в одной руке, то в другой. Васька нес Женькино пальто, а Лида маленького Виктора. Она несла его, выпятив живот, и часто встряхивала, говоря: «Ну, ты! Сиди! Чего тебе надо!»

Было ветрено. Вышли за город, на шоссе – там пыль крутилась столбами, запорашивая глаза. Под ветром серая трава и выцветшие васильки у края шоссе, дрожа, припадали к земле. Как будто совсем безмятежные облака, круглые и белые, стояли в ярко-синем небе, не грозя ничем, но пониже быстро приближалась черная туча, вихрясь лохматыми лапами, и казалось, что это от нее рвется ветер и веет по временам сквозь пыль что-то острое, свежее и облегчает грудь… Ребята остановились, поставили чемодан и стали ждать машины. Как назло, машины все шли со станции в город. Наконец показался грузовик с другой стороны. Он был высоко нагружен ящиками, но возле шофера никого не было. Ребята подняли руки. Шофер поглядел и проехал. Потом в клубах пыли показался черный «газик», почти пустой, – кроме шофера, в нем был всего один человек, но и он проехал, не остановившись.

– Вот дьявол! – выругался Шурик.

– А вы чего голосуете! – сказал Васька. – Я вам проголосую! Они же думают – всю роту надо везти! Пускай Женька один голосует! Вон еще какой-то драндулет.