Арестованных в тюрьме было достаточно много. Часы и деньги у меня не отобрали, к тому же я получил подсказку забраться повыше. По архитектурному проекту тюрьмы санитарные сооружения предусмотрены не были. Нужду справляли у дверей камер, а по утрам все смывалось струей воды из шланга. Разговаривать с кем-либо мне было запрещено. Адвоката мне также не дали. Как мне стало известно, арестован я был по требованию американского правительства по подозрению в шпионаже.

Через три дня я оказался на борту океанского судна «Шоуни». Меня и других лиц, высланных из страны, охраняли техасские ковбои в форме оливково-зеленого цвета с громадными сомбреро на головах. За поясом у каждого было по два пистолета. Время от времени они палили в воздух для развлечения. Мы могли свободно ходить по кораблю, с нами хорошо обращались и сносно кормили. Корабль шел, прижимаясь к берегу, хотя западному побережью Южной Америки немецкие подводные лодки не угрожали.

Когда мы шлюзовались в Панамском канале, нас всех загнали в трюм, чтобы мы не смогли заметить имевшиеся там военные сооружения. В Мексиканском заливе были видны десятки пылающих танкеров, расстрелянных немецкими подводными лодками. По водной глади рыскали американские противолодочные катера, сбрасывая глубинные бомбы. Стоя у поручней, мы смотрели на раскрывающуюся перед нами панораму с воодушевлением, уверовав в окончательную победу: ведь мы были «немцами из Лимы».

В доках Нового Орлеана на ремонте стояло бесчисленное количество поврежденных кораблей. В Атлантике, видимо, кишмя кишели немецкие торпеды.

В Новом Орлеане нас высадили на берег, и далее мы следовали по железной дороге до лагеря для интернированных «Кеннеди» под Сан-Антонио. Там мы получали все, что желали, кроме, конечно, свободы.

По прошествии семи недель я был вызван к коменданту лагеря. Это был человек среднего роста, которого звали Хадсон. Около него сидела красивая, лет двадцати, девушка в пуловере, на спине которого было вышито имя Бетси. Перед нею на столе лежала бумага, и она стенографировала нашу беседу.

– Присаживайтесь, – сказал комендант и предложил мне сигарету. – Вы можете быть направлены в Германию, если пожелаете. Ваше имя стоит в списке интернированных лиц, затребованных немецкой стороной.

– Рад слышать это.

– Но если вы не захотите возвращаться в Германию, то и не надо: это не обязательно. Право на отказ предусмотрено в соглашении. Так что у вас есть возможность остаться в Америке, получить работу и стать американским гражданином. В этом случае вы будете немедленно освобождены.

Бетси посмотрела на меня большими глазами, и я улыбнулся ей.

– Вы будете со мной, если я соглашусь остаться? – спросил я ее.

– Может быть, – молвила она.

– Для меня такого ответа недостаточно, – отреагировал я и обратился к коменданту: – Большое спасибо за предложение, шеф. Но я все же поеду в Германию.

Он пожал мне руку, так как, видимо, поступил бы так же, будь он на моем месте…

На борту корабля, шедшего в Европу, крупными буквами было начертано: «Дипломат». Он плыл под шведским флагом и назывался «Дротнингхольм». Как только мы покинули трехмильную зону, то были освобождены. Многочисленные пассажиры, находившиеся на корабле, делились на две группы: одна боялась подводных лодок и плавучих мин, другая же ничего не боялась.

Командование судна обратилось к пассажирам с просьбой оказывать экипажу помощь в наблюдении за минами. Закутавшись в толстые одеяла, мы сидели на палубе, демонстрируя свое бесстрашие. Но вот по курсу показалась мина, от которой корабль увернулся лишь в последнюю минуту. Конечно, проще было бы ее обезвредить, но мы находились на нейтральном судне, а подрыв мины по существующим определениям приравнивался к ведению боевых действий. И мина поплыла дальше. Кто знает куда…

Корабль буквально полз по океану. Из соображений безопасности он иногда плыл со скоростью не более пяти узлов. Нам встречались грузовые и пассажирские суда с сопровождавшими их конвоями, подводные лодки и самолеты. В районе Фарерских островов нас остановил английский крейсер. Прибывший на борт нашего судна весьма вежливый британский офицер проверил наши документы. А потом потребовал выбросить в море все имевшиеся у нас газеты «в целях безопасности». Это была одна из тех бессмысленных мер, которые сотнями принимаются на войне.

На «Дротнингхольме» судьба предоставила мне еще один шанс уйти от войны. Там я встретил Карен С., шведку. Теперь уже не могу вспомнить, как она выглядела, хотя сохранил в памяти все подробности нашего знакомства. Мы быстро с ней подружились. Это была одна из тех историй, которые начинаются легко и просто, но заканчиваются весьма серьезно. Вместе с ней мы несли минные вахты, в которых добровольно участвовали и женщины. После встречи с Карен я забросил карты и все разговоры на военнополитическую тематику. Мы много смеялись, флиртовали и целовались, совсем забыв про войну. Корабль, однако, хотя и очень медленно, приближался к Европе. Карен загрустила и как-то сказала:

– Скоро нам придется расстаться.

– Да, – ответил я.

– А я этого не хочу, Эрих.

– И я не хочу.

– Разве у нас нет никаких шансов остаться вместе?

– Нет, – сказал я. – Сейчас из этого ничего не получится. Я должен возвратиться в Германию. Там меня ждут.

– А все эта проклятая война, – тяжело вздохнула она. – Война, и ничто другое. Разве обязательно жертвовать всем во имя войны?

– Нужно дождаться ее окончания, – пробормотал я.

– Поедем со мной в Стокгольм. У моего отца большое дело. Ему ты определенно понравишься. Мы сможем обручиться. И война для тебя на этом закончится: Швеция ведь нейтральная страна. Если ты меня любишь, поедем со мной.

Мы прогуливались по палубе. Несмотря на ее уговоры, я оставался непреклонным: видимо, дьявол держал меня уже за ворот.

Я возвращался из Америки, из страны, на языке которой говорил свободно, хорошо знал ее обычаи и людей. Я не знал, попаду ли туда снова и при каких обстоятельствах. И все же это произошло через два года. За час до полуночи, в бухте Френчмен, севернее Нью-Йорка, почти на границе с Канадой…

Командир подводной лодки «U-1230» еще раз посмотрел на меня. О том, что надо было сказать, мы переговорили уже сотни раз. Члены экипажа жали мне руку. Война всем им была хорошо знакома, причем с самой ужасной, беспощадной стороны. Из наших трех подводных лодок, вышедших в море, две не вернулись на базу. Подводники были с чертом, что называется, на «ты». И они надеялись на возвращение домой, хотя им предстоял долгий и опасный путь. Люди, привыкшие смотреть ежедневно, ежечасно и даже ежеминутно смерти в глаза, считали меня безумцем, чуть ли не дураком и живым мертвецом. Пожимая мне руку, они хотели что-то сказать, но не могли произнести ни слова.

На берег опустился легкий туман – на мое счастье. В резиновой лодке нас было четверо – я, мой напарник и двое матросов, севших на весла. Я хлопнул по плечу своего попутчика. Он дрожал, и не столько от холода, сколько от страха. Зубы его стучали, что было слышно в абсолютной тишине. У меня же не было времени бояться. Страх я испытал значительно позже, и к тому же более основательно.

Не направлялись ли мы прямиком на пост американской береговой охраны? Не перестреляют ли нас, прежде чем мы достигнем берега? Может, охрана спит? Ведь война для Америки была не слишком серьезным делом.

Но вот мы достигли берега. Я толкнул напарника в бок. Матросы уже гребли назад к подводной лодке. Вокруг никого видно не было. Заметили ли нас? Ответ на этот вопрос означал для нас жизнь или смерть. Передо мной погибли шесть человек, тоже прибывших сюда на подводной лодке. Погибли на электрическом стуле. Хотя их и не заметили прямо при высадке. Седьмой был еще жив. Он предал своих товарищей…

– После войны я приеду к тебе, – пообещал я Карен. – И все это время буду носить в кармане твой адрес. Я еще познакомлюсь с твоим отцом. Мы еще молоды. И когда-нибудь оба посмеемся над войной. Не плачь, мне всегда везло! Люди, подобные мне, всегда находят выход из любого положения. Ты ведь не знаешь, почему я должен появиться в Германии. Чтобы понять такое, тебе следовало бы быть мужчиной. И слава Богу, что ты не мужчина.