Вокзал в России больше, чем вокзал, – знает каждый бывалый человек. Кому-то это – место разлуки, иногда горькой, со слезами в три ручья, бегом по перрону с заглядыванием в мутное окно, откуда смотрят печально увозимые в бескрайные просторы родные глаза. Для других – место радостного и нетерпеливого ожидания с топтанием с ноги на ногу на том же перроне в лютый мороз, когда поезд опаздывает. Стоит такой человек в скромном пальтишке, в штиблетах на тонкой подошве, никак не рассчитанных на срыв графика движения, хлопает себя под мышками, а в зал ожидания почему-то не идет. А потому не идет – хочет дорогого себе пассажира прямо у вагона встретить, чтобы приятно тому сделалось, чтобы сразу увидел, а не вытягивал шею, выйдя из вагона со смутным подозрением – неужто не встречают? Иным вокзал – и вовсе пристанище, хоть на одну ночь. И совсем не обязательно, что бомж какой. Может, домой никак нельзя по сердечной обиде, а друг не принял переночевать из-за сварливой жены. Мучается бедолага, проклинает все и вся, а потом, глядишь, ближе к рассвету и в себе вину искать начинает. Бывает и так, что просто выпить надо в неурочный час, а где ж тогда, если не в буфете или ресторане привокзальном? Знает, знает русский человек, что не совсем обычное это место – вокзал. Всегда тут люди, всегда движение. И поезда, как люди, все отбывают куда-то, все прибывают, текут дождевыми струйками по всему неровному телу России, где ночью на протяжении многих верст и иного света не видно, кроме как – из окон вагонных. Вся скоротечность бытия здесь проявляется, и всякий, пусть даже и без билета, а по какой другой причине на вокзале оказавшийся, уже лучше понимает, что он в жизни пассажир, не больше. И где его конечная станция, скоро ли слазить навсегда, один Бог ведает. И хоть ворья все больше становится, так что за бумажником постоянно приглядывать желательно, и милиция вокзальная особый прищур нехороший имеет, и казенным духом веет от сквозняков, а все-таки вокзал – приют души, пусть и временный. А решишься на что-то – так вот касса, бери билет в любую сторону, бери билет…билет…билет…
– Билет, гражданин! – Анатолий с трудом оторвал голову от локтя, послужившего ему, видимо, подушкой.
На него недобро смотрела тетка в железнодорожной форме.
– Билет…сейчас…билет, значит… – Толян с трудом рассмотрел обстановку – он лежал один в купе на нижней полке, в одежде, ботинках и без всякого постельного белья. – Какой билет? Куда билет?
– Во, надрался-то! Не знаете, куда едете, гражданин?
– А я… это…еду?
Толя тряхнул головой – виски тотчас заломило – и, морщась, глянул в окно. Назад неслись чахлые березы и серый невзрачный кустарник.
– Действительно, еду. А куда?
Проводница фыркнула.
– Ищите билет. Ваши друзья его вам куда-то сунули, когда провожали. Я подойду скоро.
– Друзья? Меня? Провожали? – спросил Толян сам себя.
Постепенные мозговые усилия вынесли на берег памяти светлый образ Антонины и мутный лик басиста Володи. Другие лица смешивались пока в темном потоке похмелья и явственно не различались.
– Но, черт меня дери, куда я еду? К Тоньке, что ли? А зачем? И где она сама тогда? И билет мой где? Хотя какой, к собакам, билет, я же никуда не собирался. Мне ж играть сегодня! Что, еттыть, происходит-то?
Пребывая в крайнем недоумении, Толян, кряхтя, поднялся с жесткого ложа и выглянул в коридор. Коридорное ущелье было пусто, только в конце, у туалета ждала своей очереди какая-то женщина в узбекском халате. Толя протер глаза – что-то в ее виде показалось знакомым.
Качаясь, но не в такт с поездом, отдельно, он подошел наконец-то к туалету. Как только Толян собрался спросить узбечку, знает ли она Антонину или, на худой конец, его самого, дверь туалета открылась, выпустив по-русски широкую деваху лет под тридцать. Тощая узбечка уклейкой шмыгнула внутрь.
Деваха – дородной стати, чисто купчиха с полотна Кустодиева, с большими коровьими глазами на каравайном лице и налитыми пудовыми грудями – спросила неожиданно тонким голосом:
– Извините, ради Бога. Буфет не работает, а сигареты кончились. У вас не найдется?
Толян снова полез по карманам. Мятая полупустая пачка сигарет в отличие от билета нашлась. В ней же лежала и зажигалка. Пропустив «купчиху» вперед в тамбур, Анатолий поднес огонек даме и с особым похмельным наслаждением затянулся сам. Прелесть первой сигареты отчасти вернула веселое настроение.
– А вот, не пойми неправильно, – выкать Толе было не по самочувствию, – хочу спросить. Чтобы удостовериться, так сказать.
– Меня Авдотья зовут, – просто сказала купчиха.
– Не, я не про то… вернее, очень приятно… Анатолий…
– И мне приятно. – Авдотья улыбнулась во все сдобное лицо, отчего на каравае образовались лунки – ямочки.
Толя еле оторвал взгляд от этих румяных ямочек. Авдотья смотрела с тихой лаской, вытесняя из ненадежной Толиной памяти былой образ Антонины.
– Трубы горят небось, А-на-то-лий? – не переставая улыбаться, нараспев спросила купчиха.
– Это да. Пивка бы, конечно, не помешало бы.
– Ну ладно. Повезло тебе. Я тут в спецбуфете работаю. Приедем в Кемь скоро, так и быть – открою. Угощу хорошим портвейном.
– Как в Кемь?! – Толян чуть не выронил сигарету. – Какая Кемь?
– Как это – какая? Обычная. Я там живу.
Толя еще не успел осмыслить услышанное, как в тамбур вошла давешняя узбечка.
– Привет, Толик! Как едется? Родня встречает?
В памяти солнечным зайчиком что-то блеснуло. Ну конечно, вчера она была у них на Володькином банкете, будь он не ладен. И Володька, и банкет. Как ее звали-то? Его-то она запомнила. Хали – гали… хули – гули… а, Гуля!
– Не уверен… Гуля, – осторожно ответил Толя.
– Гулечка всю дорогу мне рассказывала, как ты на гитаре играешь классно.
– И поет! – добавила узбекская подруга.
– Ещё и поёт! Споешь для меня, как приедем, А-на-то-лий?
Похоже, банкет вчера не закончился, а просто переносился в другое географическое пространство.
– Так… гитары-то нет. А где гитара, кстати? Гуля, не помнишь, я с гитарой садился?
Узбечка усмехнулась.
– Садился – это громко сказано! Скорее, тебя в поезд внесли.
– Да? А кто?
Спрашивать – зачем – не было никакого смысла.
– Твои друзья. И именинник больше всех старался. Ты, кстати, его подъелдыкнул… послал, сам понимаешь, куда. В эротическое путешествие в один конец. Сквозь сон, но четко. Ты что, не помнишь ничего?
Авдотья понимающе улыбнулась.
– Ну что ты пристала к маэстро. Поправится малость и вспомнит. Да, А-на-то-лий?
Поезд немного шатнуло, Толя оказался лицом на грудных Дусиных подушках. Авдотья отклоняться не стала.
– А гитару мы тебе в Кеми найдем. Это уж не проблема. – Авдотья успела использовать краткий миг соприкосновения и погладила Толю по шевелюре.
Банкет не просто не прекращался, но и обещал чувственное продолжение.
– А чего послал? – Поезд шатнуло в другую сторону, и Толик отлепился от купчихи.
– Уж не знаю. Сказал только, что среди твоей кемской родни таких козлов нет.
Толя потушил сигарету в тамбурной пепельнице. Авдотья была права – вспоминать вчерашние детали до поправки здоровья было бессмысленно.
Дверь в тамбур открылась – явилась проводница с лицом еще более снулым.
– Так что с билетом, гражданин?
– Алена! Если человек не помнит, как он оказался в поезде, как он может вспомнить за билет? – Оказалось, Авдотья была знакома с проводницей коротко.
– Порядок есть порядок. Безбилетный пассажир…
– Да ладно тебе. Не мучь человека. Это ты должна знать, как он к тебе без билета попал.
– Все Манька. Она на вагоне в Беломорске стояла. Да сошла в Мягреке – бригадир отпустил. По семейным обстоятельствам, грит. А я вот думаю, у них с бригадиром обстоятельства.
– У Маньки? Да у нее с каждым вторым обстоятельства. Не бери в голову, Палыч на нее не позарится.
– Да чегой-то изнадеялась я, девки.
Пока дамы обсуждали Манькины перспективы в отношении бригадира Палыча, на которого, как явствовало, положила глаз сама хмурая Алена, Толик сочувственно кивал. Кивал и соображал, как успеть вернуться к сегодняшнему вечеру на место работы, то бишь в ресторан «Чайка». Авдотья через свое милосердие могла стать серьезным препятствием. И какого черта его потянуло в эту Кемь? В этой связи в памяти вспыхивало только «Йа, йа, Кемска волость!». Смертельно захотелось обещанного портвейна. Толя затянулся следующей сигаретой.
