Я вернулся как раз вовремя. У гостиницы уже стояли присланные за нами машины. Надо сказать, что ехали мы солидно – на джипах да еще в сопровождении гаишной «девятки» с мигалкой. Мне досталось место в джипе вместе с Юрой. Это было приятно, тем более путь до родного села Евдокимова – Верхобского, где давался концерт, был неблизкий – около трех часов пути. Россию особенно ощущаешь в дороге – бегут и бегут километры, образуя за кормой буруны нашего прошлого, и, сколько бы ты ни ехал, всегда чувствуется, что ехать можно еще дальше и все равно до края не доедешь.

Перед концертом никто, естественно, не пил, и было время поговорить на трезвую голову. Особенно интересно было послушать, как Евдокимов боролся на выборах. Все-таки артист-губернатор – редкий случай даже в России. По-моему, только в Америке это произошло с Рейганом, да и то тот до избрания уже давно был профессиональным политиком, а наш – с жару, с бухты-барахты. Но Россия не Америка – тут все может случиться. Я не сомневался, что победа Евдокимова была нетрудной, и удивился, когда узнал, что это было совсем не так. Несмотря на всенародную любовь, разница в голосах у предыдущего губернатора и Евдокимова была минимальной. Видно, хлопать в ладоши – одно, а проставлять крестик в бюллетене для голосования – уже другое. Ну, да русская душа – потемки, да еще с туманом.

Как мы быстро ни ехали, а пришлось сделать перерыв у каких-то ларьков. Все вылезли размяться, кто-то отошел по нужде, мы с Юрой, наооборот, пошли к ларькам за водой. Для меня это было в тот момент единственное средство выживания. Все-таки русский человек пьет душой, поэтому меры часто не знает. Разве у души есть мера? Но душа душой, а страдает потом бренное тело. Старший гаишник, нервничая, стал всех созывать обратно – несмотря на большую скорость, наш караван прилично опаздывал. Артисты проявили несвойственную им дисциплинированность и быстро расселись по машинам. Я уже открыл свою дверь, как вдруг меня окликнул какой-то приземистый старик. Совсем древним его нельзя назвать, скорее – рано постаревший мужчина. На голове его была какая-то мятая панама, седая борода – всклокочена, но на пьяного он похож не был. Самое забавное – в левой руке старик держал вилку с нанизанным на нее огурцом.

– Ребята, купите огурец, мировой закусь.

Мы рассмеялись. Такой розничной торговли я еще не видел – чтобы с вилки.

– Ребята, ну купите, огурчик хрустящий, твердый, пальчики оближешь.

Выпить сразу захотелось еще больше. Кстати, это свойство только одного напитка в мире – нашей беленькой. Произнесите только вслух: огурчики соленые, грибочки белые, картошечка рассыпчатая, отварная, с укропчиком, селедочка с лучком, волнительный супчик, и вам сразу захочется – есть? Нет – выпить под эти явства холодной водочки.

Но случай был неподходящий, и мы опять отказались. Видя нашу твердость, старик махнул вилкой, так что огурец чуть не слетел, и чисто по-русски предложил:

– Не хотите покупать, возьмите даром.

– Да нет, спасибо, у нас кока-кола, отец, тут огурец не пойдет, – сказал Юра.

Гаишник уже подходил к нам. Все, видимо, уже расселись по машинам, мы одни задерживали.

– Так не будете брать? – уже без надежды спросил старик.

– Нет, отец, спасибо.

И вдруг старче выдал такое, что я так и остался стоять с открытой дверцей.

– Не будете брать, тогда послушайте стихи про Шукшина!

И, пока никто не опомнился, начал шпарить классическим четырехстопным ямбом. Рука с вилкой отбивала такт. Видя, что мы спешим, он очень торопился, чтобы мы успели дослушать все, но все внимательно слушали, даже подошедший гаишник. Когда старик закончил, не сбившись ни разу, со всех сторон полетели аплодисменты.

Жаль, что не запомнились строчки этого народного поэта. Сейчас я помню только отчество его, кажется, Яковлевич.

В машине мы еще по-доброму посмеялись над этим случаем да перешли на другое.

Концерт прошел очень тепло и успешно. Народ не расходился со стадиона, несмотря на дождь. Жаль, что мы из-за дождя и нашего опоздания – уже стемнело – не поехали в Сростки, от Верхобского всего-то километров тридцать, в родное село Шукшина.

Обратно ехали, прихватив уже спиртного без ограничений и всю дорогу распевая песни. Поэтому, как понимает читатель, приехали гораздо быстрее, чем думали. Ну а раз быстрее, то оставшееся время до закрытия гостиничного ресторана мы провели, естественно, там, заполнив себя водкой до отказа.

Засыпать было легко. Но, закрыв глаза, я вдруг ясно представил себе давешнего старика с огурцом. Рука сама потянулась к бумаге. Сейчас я уже не помню всего стихотворения, но заканчивалось оно так:

В тот день мы не поехали в Сростки,

Но думал я, напившись на ночь,

Пока живут такие старики,

Спокойно можешь спать, Василь Макарыч.

Вот так льется иногда народная любовь – под закуску.

...

2007

Клятва Гиппократа

«Покажи мне свой телефон, и я скажу, кто ты», – такая или примерно такая мысль крутилась в голове у Николая. Николая Валентиновича, если называть его так, как называли медсестры и молодые врачи *** ведомственной больницы. Только что от него вышел молодой самоуверенный тип с золотым телефоном «Верту» – такие трубки, как дорогие часы, продавались с индивидуальными номерами и стоили, как четыре «Жигуля» Николая. Только «Жигули» работали, когда сами желали, а телефон этого посетителя – наверное, без износа. По нему и были заказаны какому-то неведомому доставале дефицитнейшие в России лекарства. Николай диктовал список, тип передавал дальше, повторяя название каждого лекарства дважды. «Четко работает, – подумал тогда Николай, – не хочет допустить ошибки. Может, только такие люди и могут заработать себе на такой телефон. И не только на телефон, наверное. Никакого родного “авось”, все под контролем. Как и я во время операции. Только вот заработал на стандартную “Нокию”, да и то с “кривым” номером».

Лекарства были нужны для лечения друга этого нового русского, какого-то известного в своих кругах спортсмена. Его коллеги тоже приезжали, привозили его жену, расспрашивали, что и как, записывали инструкции, фамилии светил в этой области, заходили в палату и разговаривали с больным. Разговаривали – громко сказано, больной сам не мог выговорить и слова, реагировал только глазами. Диагноз был не из легких, вернее, диагноз никто из врачей наверняка поставить не смог. Внутренние гнойники появлялись у больного внезапно, сами собой и в разных местах. Была проведена уже не одна операция, но причины заболевания не только не были устранены, но и толком не выявлены. Без этих самых лекарств больному долго не продержаться, это уж точно.

Собственно, можно было идти домой. Коллеги уже разошлись, с больными прощаться необязательно. Николаю вспомнился медицинский анекдот. Врач обходит больных перед выходными, смотрит у всех температуру, всякие показатели и ласково говорит: «Петров – до свидания, Иванов – до понедельника, больной там, у окна, – как ваша фамилия?» – «Сидоров». – «А вы, Сидоров, прощайте». Цинизм – часть врачебного ремесла, тут уж ничего не поделаешь. Невозможно принимать страдания всех больных близко к сердцу – никакого сердца не хватит. На собственную семью-то не хватает. Дочь уже взрослая, наседают на него вместе с женой – достань то, купи это, а теперь задумали ехать отдыхать на горнолыжный курорт. Кататься с горы стало входить в моду, как раньше теннис. Все от увлечений наших правителей. Если следующий президент будет увлекаться бадминтоном, их семейному бюджету бы, точно, полегчало.

Николай все-таки зашел в палату к спортсмену. На него смотрели глубокие от страданий глаза с одним вопросом: «Вы можете мне помочь?» Николай, отведя глаза, проверил трубки, торчащие из всего тела, как провода из разобранного робота. Как раз тот случай, когда не грех и попрощаться, мелькнуло в голове. Но Николай сказал что-то ободряющее и вышел в коридор. Домой не хотелось, возвращаться в кабинет – тоже. Николай достал пачку «Опала» и закурил прямо в коридоре, у окна. Курить там было, конечно, запрещено, но замечания делать было уже некому – рабочий день закончился, коридор был пустой. Николаю вспомнился почти такой же коридор в казарме, когда он еще служил в Советской армии. Их, зеленых новобранцев, сразу же определили в «карантин», как называется служба до присяги. Вот такой же коридор они драили, не разгибая спины, всю ночь. Он назывался «взлетка», видимо, потому, что был очень длинный, как взлетная полоса. Штатные уборщицы больницы, наверное, коридорам имен не дают. Для них вся жизнь – сплошная «взлетка», с которой, правда, уже никуда не взлетишь. Вспомнив об уборщицах, Николай подставил ладонь, чтобы не стряхивать пепел на пол.