– Американцы потом достали их лодку. В семьдесят четвертом. Кого нашли, похоронили по морскому обычаю там же, в океане. У Гавайских островов каких-то. А наши пенсию за сынка так и не стали платить-то. Отказались от всех, кто на этой лодке потонул. Советская власть всегда на людей плевала. Что на погибших, что на живых. Да и нынешняя плюет. Политика, еттыть. А тебе про это не говорили, про батю-то?

Алексей помотал головой.

– Не говорили, значит? Ну, Бог им судья. Как Петр-то поживает, отец твой паспортный? Давно его не видели, почитай, лет десять, как родителей хоронить приезжал.

– Да нормально. – Для Алексея это было еще одной новостью, о жизни своих родителей Петр Парфенович никогда не распространялся, а уж о их смерти тем более. – Профессор, кафедрой заведует.

– Да, Петька всегда в заведующие метил, – отозвался Митрич, – вернешься, скажи, чтобы село родное не забывал, от корней-то грех отрываться. Ну, да ладно. Ты вот на кладбище – ужо завтра, нынче поздновато будет, с утреца пойдешь, я тебе все покажу – не забудь, окромя материнской, могилку Степаниды, твоей бабки, жены Сидора Поликарповича, навестить.

– Обязательно, – кивнул Алексей.

– Ну а Сидор тебе покамест баньку протопит. Вернешься, парку примешь, очистишься, отдохнешь на славу.

– Сперва баню, – сменил план Сидор.

– И то верно, – двусмысленно согласился Митрич, – грехи смоешь, потом и на погост можно.

На крыльце стало шумно – явилась Семеновна, и, как и говорил вещий Митрич, не одна, а с четырьмя разновозрастными румяными тетками в цветастых платках.

– Принимай гостей, Сидор Поликарпович! – зазвенела Семеновна, втаскивая в сени сетки с продуктами.

Почти в мгновение ока на столе стояла рассыпчатая вареная картошка в чугунке, белыми аккуратными ломтиками на тарелке сочилось сало, огурцы, помидоры и грибы были извлечены из банок и красиво разложены по тарелкам, посередине стола красовался жирный лоснящийся каплун.

– Еще кашу грешную, горячая еще, горло берегите, – накладывала Семеновна по тарелкам дымящуюся гречневую кашу.

– Молодцы, бабы! Быстро управились! – похвалил Митрич.

– Дело! – добавил к похвальбе Сидор.

Женщины закончили наконец хлопотать и уселись за стол. Митрич аккуратно разлил. Потом представил сельских дам, хотя их имена тут же выветрились из памяти Алексея, кроме Семеновны, и то по отчеству, запомнившемуся еще в автобусе. Все выпили за него, две бабы помоложе, не стесняясь, любовались им в открытую и шептали что-то веселое друг дружке на ухо. Его новообретенный дед Сидор тоже не отводил от него взгляда, словно хотел насмотреться на всю оставшуюся жизнь. Алексей поначалу чувствовал себя в центре всеобщего внимания неловко, но новый хмель на старых дрожжах, да еще после бессонной ночи, уют и тепло притупили всякое стеснение. Алексей, не ломаясь, подставлял тарелку под новые порции вкуснейшей каши, хрустел огурцом, тянулся за кусками каплуна.

– А надолго к нам? – кокетливо спросила одна из веселых молодух с поющими глазами.

– Ну, не знаю точно. А как тут с охотой?

Митрич по-знатоцки покрутил подбородком.

– А кого промышлять хочешь, Лешка? Птицу или зверя?

Алексей неопределенно пожал плечами.

– Я вообще-то не охотник. Так, попробовать хотел.

– Ну, если ты глухаря, рябчика или тетерева, к примеру, попробовать хочешь или куропаточку-бородатку, так это с начала осени только. Гусь тоже с сентября пойдет. А вот пушной зверь, которым наши края спокон известны… – Митрич начал загибать пальцы, для этого пришлось поставить стакан на стол. – Соболь, горностай, песец, белка, рысь, лисица, росомаха, заяц, ондатра, бобр, норка, хорь, то их, в основном, с октября бьют. А если на медведя не боишьси, или на марала, или хотя бы на кабана, то это тоже к сентябрю приезжать тебе надо. Сейчас, в августе, рановато еще. Если только здесь погостишь пару недель.

– Сохатого забыл, – добавил Сидор.

– Ну да. Тоже осенью, в октябре, не раньше, – согласился Митрич.

Алексей вдруг почувствовал себя отяжелевшим. Веки еще не закрывались, но голова все норовила нырнуть вниз, руки стали дрожать, язык одеревенел, лица за столом стали расплываться. Но от наполнения стакана Алексей отказываться не стал, наоборот, захотелось напиться до полной отключки.

– Ты как в своей Москве живешь-то? Расскажи. Вы там, москвичи, знаете, зачем просыпаетесь? А то вона Петька приезжал к своим-то на могилку, так ни с кем по душам и не поговорил. Душа у него какая-то… неразговорчивая стала, – вдруг сказала Семеновна.

– А как живу? Да так и живу, – Алексей залпом выпил остатки самогона. – Хорошо живу. Машины продаю. Хорошие машины, поэтому и живу хорошо. Правда, сейчас в Печатниках, но зато там воздух лучше. Как они меня нашли там, ума не приложу. Жена сказала, что…

– А ты женат, Леша? – кокетливо спросила глазастая молодуха. – Колечка-то нету.

Алексей поднес к глазам правую кисть, потом левую.

– И вправду нету. Соскочило, наверное, на стоянке, когда Мозг… но не важно. А важно, как же они меня нашли. Я вот эту сволочь Архипова найти не могу, а они меня нашли, гады.

– Кто, Леш? – участливо спросила Семеновна.

Сидор и Митрич вопросов не задавали, но слушали внимательно.

– Да не важно, – махнул рукой Алексей, – братва одна. Давайте выпьем! За деда! Бывает же такое!

Все дружно выпили, Сидор довольно огладил седые усы.

– Дело! Это ты… вертикально!

– А как жену-то зовут? – свернула на свою колею молодуха.

– Кармен… то есть Карина, что это я. Хорошая баба, но сука. Это она и придумала, чтобы я сюда прилетел. Ей-Богу, она, – Алексей пьяно перекрестился. – Мне бы и в голову не пришло такое.

– Так молодец твоя жена, правильно придумала-то родню навестить. Пошто ругаешь? – нахмурилась Семеновна.

– Я не про то. Я про самолет. Тут у вас самолет рухнул недавно. Даже вчера, да. Она и придумала его найти. Его же можно найти… если с опытным… этим, как его… проводником… или егерем, как у вас это называется?

– А зачем тебе этот борт, Леш? – спросил Митрич, немного подливая самогона.

– А? Чего? – тупо переспросил Алексей. – Какой борт?

– Ну, самолет.

Алексей почувствовал, что щеки вспыхнули, ведь он так и не придумал, как говорить людям, зачем ему нужно найти самолет. Взял стакан, вздохнул и выпил – без тоста и ни с кем не чокаясь. Все молча ждали. Вдруг Алексею припомнился сон, даже не сон, а видение в этом забытье в автобусе.

– Друг у меня там. Летел. Коля. Архипов.

– Это кого ты сволочью назвал, кажись? – заметил цепкий Митрич.

– А, это я так… по-свойски. Вот обещал его… его матери найти… останки. Раз я из этих мест – кому, как не мне? А Карина, моя жена, она ее дочь. То есть сестра друга. Ну вот… – врал Алексей уже безвозвратно.

Митрич посмотрел на Сидора, но тот глядел, как завороженный, на внука и, похоже, в отдельные слова не вслушивался. Тогда Митрич снова подлил, никто еще не отказывался.

– А я думал, ты могилу матери решил навестить, – сказал, не глядя в глаза Алексею.

– Да и навестить заодно. Вернее, найти заодно… этого… Архипова… с самолетом… заодно, – запутался Алексей. – Не могу найти. Пропал прямо Коля Архипов. А ведь обещал, сволочь… это я ласково… долететь обещал и все в сохранности… жене обещал… и я вот теперь жене обещал… вернее, матери… на могилу приехал вот… раньше не мог, не мог… то паспорт, то работа… а без работы… как отдать… где взять… Карина придумала… а мне как одному-то… в лесу… на кабана… приеду…

Язык заплелся окончательно, и Алексей уронил голову на руки. Он еще слышал сквозь ватную пелену какие-то отдельные слова – похож… две капли… устал… дорога, потом стал различать только голоса – женские или мужские, потом до сознания изредка доносился звук хлопающей двери, когда кто-то приходил или уходил, а потом навалилась какая-то зеленая тинистая мгла.

9

Проснулся Алексей на мягкой перине и взбитых подушках старинной деревенской кровати с металлическими шариками на верхних перекладинах. Кровать стояла в дальней комнате, прямо у окна. В лицо прямой наводкой били солнечные лучи, по стеклу, отчаянно жужжа, ползала большая толстая муха. Алексей потянулся и протер глаза. Сколько сейчас времени, он бы не смог сказать, могло быть и самое утро, мог быть и полдень. Искать часы и смотреть на них не хотелось. Так глубоко и безмятежно он уже давно не спал. Голова от похмелья не болела, хотя от глотка воды не отказался бы. Алексей спустил ноги на дощатый пол, босые ступни ощутили тепло избы. Напротив на стуле висели аккуратно сложенные брюки и рубашка. «Смотри – накормили, раздели, уложили, прямо как родного», – подумал Алексей и тут же вспомнил, что он есть здесь самый что ни на есть родной. Алексей слез с постели окончательно, прошел в трусах к давешнему умывальнику, потом заметил у печки на табуретке, накрытой клеенкой, ведро с ковшиком. С наслаждением напившись студеной и чистой колодезной воды, Алексей подошел к окошку. Сидор – его новый и настоящий дед – колол дрова одной левой. Так ловко у него это выходило, что даже выйти помочь Алексей не сразу сообразил. А когда сообразил, дед Сидор с дровами кончил и пошел в сарай. Алексей еще разок потянулся во все лопатки и зевнул глубоко, не прикрываясь, с наслаждением, как кот после сытого сна. Вспомнились вчерашние посиделки и озорные глаза девахи напротив. «А что, поваляться бы с такой в стогу не помешало бы, – представил себе Алексей, – жаль вот, имени не помню. Да найти несложно, если что. С парнем из самой Москвы здесь любая пойдет». Алексей непроизвольно глянул в сторону стола, на то место, где сидела давешняя молодуха. Ее, конечно, там не было, зато на столе стоял кувшин с молоком, рядом под марлей лежал творог. После деревенского завтрака снова навалился сон, но Алексей не поддался – он знал, что в деревне лежебок не жалуют. Потом вспомнилось, что была обещана баня. Верно, для бани и колол дрова дед. Да, после такой дороги и таких нервных событий последних дней баня была бы то, что доктор прописал. Как-то вылетело из головы, что баня предназначалась больше как очищение перед походом на кладбище к матери, чем восстановительная процедура. И вообще хотелось думать только о хорошем, так уютно и спокойно было вокруг. О долгах, о бандитах, уж точно, вспоминать не хотелось. А представить себе, что он углубляется все дальше и дальше в труднопроходимую мрачную и опасную тайгу, теперь, таким спокойным утром, в предвкушении парилки и вовсе было невозможно. Каринина идея, еще вчера казавшаяся рискованной, но реальной, сейчас выглядела полной авантюрой. Московский вихрь, принесший его сюда, ослабевал.