Он включил свет. Она передала ему пальто и с кошачьим любопытством пошла по квартире. Ничего необычного, убежище закоренелого холостяка. Как ни поддерживай порядок, а отсутствие женщины заметно сразу. У хорошей хозяйки даже пыль ложится на полки по-особенному, как первый снег, готовый в любой момент растаять. Она поймала себя на мысли, что не чувствует себя здесь гостьей. Не рановато ли?

Он прошел на кухню и вернулся с бутылкой красного вина.

– «Шато Тротонуа»! В честь обретения этим домом своей желанной хозяйки.

Она даже не удивилась – он читал ее мысли не первый раз. Так чувствуют люди, живущие внутри друг друга. Когда не нужно говорить. Те, кто только соприкасается, говорят, но часто не слышат друг друга.

– Купил в день нашей встречи. В специализированном магазине, в супермаркете такое не продается. Бутылка плавала в волнах разлуки от встречи до встречи.

– Очень поэтично!

– Раз есть муза, поэзия неизбежна.

Следующая мысль спросить его имя пришла к ней только в постели, когда он раздевался. Но тут же исчезла. Приподнявшись на локте, она внимательно всмотрелась в его грудь. Почти от ключицы рядом с левым соском розовел длинный рубец, вернее, шрам, похожий на след гигантской сороконожки.

– Что это? – Она прикоснулась к нему губами.

– Операция. У меня было три инфаркта. И третий был бы последним, если бы мне не пересадили сердце. Так что у меня в груди бьется чужое сердце. Но бьется хорошо. Потому что – для тебя.

Она закрыла глаза, от догадки у нее закружилась голова.

– Почему ты не позвонил? В письме на могиле был же написан телефон. Мой телефон.

Она распахнула намокшие ресницы. Он застыл на краю постели. Его глаза вновь заледенели.

– Вот оно что. Значит, это ты.

Она не знала, что сказать, и сказала самое глупое:

– Это я.

– Сначала я хотел набрать тот номер в письме. Это было даже моим первым порывом. Я понял потом, что меня остановило.

Она глотала каждое его слово.

– Я подумал… подумал, что после звонка неизбежна встреча. Если бы меня попросили, как бы я мог отказать?

– А что плохого во встрече?

– Теперь ничего, родная. Но представь себе, как на меня смотрели бы. Смотрела бы ты. Так смотрят вдовы на вернувшихся с войны солдат. С укором. Будто, погибни он, ее муж остался бы в живых. Этим нельзя укорить вслух… словами. Нельзя их услышать… эти слова. Но сердцем услышать можно. Даже чужим. – Он погладил свой рубец.

Она снова расплакалась, но теперь слезы текли легко и свободно. Это были не слезы – брызги счастья.– Твое сердце не чужое. Оно мое! Оно родное!

...

2012

Публицистика

Нет поэтов, осталась шпана?

Вместо вступления

(предисловия, введения, аннотации)

Не хотел писать, не уверен, что напечатают, а зачем почем зря душу выплескивать?

Но слишком задела меня дискуссия в «Литгазете» о поэзии, начатая в конце мая статьей Сергея Мнацаканяна «Век – новый. А поэзия?». И, споткнувшись о «когнитивный симулятор» И. Болычева в «Мерзости запустения», не выдержал – сел за компьютер, чтобы изложить свою точку зрения на предлагаемую тему.

В Средние века (в XIV веке) в Англии жил монах – философ Уильям Оккам, предложивший доктрину, получившую название в честь автора, т. н. бритва Оккама, смысл которой сводится к следующей тезе: «Не умножайте сущности без необходимости». Говоря проще, сводите все к главному, без злоупотребления придаточными предложениями и… мыслями.

Попробуем?

Единственная оговорка – цитировать автор будет в том числе и себя, ибо аргументов, опирающихся на «вечные» цитаты, употребляемые без всякого разбора, и часто одних и тех же по прямо противоположным поводам, уже применено довольно. Яснее, по-моему, не стало.

Так что не обессудьте.

Итак, три вопроса к теме:

– что есть поэт?

– что есть народ?

– кто кому нужнее или что делать?

1. Что есть поэт?

Кто кончил жизнь трагически,

Тот истинный поэт…

В.С. Высоцкий

«А нынешние как-то проскочили…» – продолжим Владимира Семеновича. Как быть? С одной стороны, «Разбор собратьев очень труден, //И, согласитесь, щекотлив. // никто друг другу не подсуден, // И каждый сокровенным жив…» (Северянин), с другой – как обойтись без конкретики? Как это – на стрельбище, да без мишеней? А залпы все не утихают.

«…произведение, почти все ученическое, потому что все подражательно… форма принадлежит Байрону, тон тоже». Баратынский о «Евгении Онегине». Сбросить Пушкина с парохода современности призывал «их главный штабс-маляр (по Есенину) Маяковский». «Балалаечник», – юбилейно бросал Маяковский в Есенина. «Нам все еще подавай “самородков”, вшивых русых кудрей и дикарских рыданий от нежности» – Бунин (!) о Есенине (!!). «Законченный фашист» – Свиридов о Маяковском. «Слюнявая, грязная поэзия… сознательно грязная». Он же о Вознесенском. Прочитал не так давно интересное интервью с А. Кушнером в «Литературке», кстати, с профильным названием «Жизнь без стихов непредставима» – тут же нарываюсь у И. Болычева в рамках дискуссии на «пустобрехов кушнеров» (ст. «Мерзость запустения». Но насчет балаболистых вишневских – точнее не скажешь).

Очевидно, художникам и критикам лучше друг с другом не встречаться в переулках оценки роли личности в поэзии.

… Сейчас иные времена,

Сейчас нет жалости у хилых,

Поэтов нет – одна шпана

На братских роется могилах.

«Цель творчества – самоотдача», – заметил Пастернак. (Вдогонку: «Ваши стихи косноязычны. Их никто не понимает. Народ Вас не признает никогда», – так Есенин оценивал поэта Пастернака. Сергею Александровичу, как видно, «везло» на нобелевских лауреатов.) Так все же кто пишет, что пишет, как (!) пишет и, главное, зачем пишет в ХХI веке?

Пишут все, кому ни лень. И самое скользкое в этом, что часто самоотдачей занимаются весьма и весьма заслуженные, честные, в общем, настоящие люди, но неумеющие – «ни божества, ни вдохновенья» – вознести свое мировоззрение и опыт на скалистую кручину поэзии, где уже лежит нетающий снег мастерства. Однако искренность таких попыток вызывает не усмешку, а желание пожать крепкую руку автора. Другое дело – «профессиональные» рифмачи с дипломом Литинститута или Высших литературных курсов, греющие сердцем разве что членский билет Союза писателей в кармане гордо не стиранной рубашки. Не будем уподобляться вышеприведенным гениям и обойдемся без личностей. Ограничимся, пожалуй, экспромтом под названием «Читая литературные альманахи»:

Проходит ночь, сменяя день,

Все меньше места на скрижалях,

И думал я – какая хрень

Все то, что вы не написали.

Я не вполне согласен с И. Болычевым, громящим «поэзию как частное дело каждого». Никто не мог запретить И. Северянину напечатать за свой счет несколько десятков книжец со своими стихами и навязывать их редакциям – традиционный путь начинающих поэтов, но получилось же: «Я покорил Литературу // Взорлил, гремящий, на престол!» Я допускаю даже, что в нашу Конституцию можно наравне с правом на отдых и на труд вписать право на поэтическое и вообще любое творчество. А что, получится по Достоевскому – «страна тщеславных нищих» (Кармазинов). Одно дело – когда поэтесса пишет о неразделенной девичьей любви (может, шампунь надо было сменить), или убеленный сединами «молодой» поэт – про убежавшие напрасно года (и еще убегут, если заниматься не своим делом), и совсем другое, когда начинают трогать святое – чувство Родины. Вот это уже серьезно. Мне кажется, да нет, так и есть – многие ловкачи уловили подъем национального самосознания, радеть «за Расею» стало модным. А с каждым съездом правящей партии и «правильными» выборами – все более и более выгодным. Количество журавлей (и березок) в стихах и песнях, льющихся в душепровод наших избирателей, превышает все разумные нормы. За журавлями уже и неба-то с самолетами не видать. Мне это особенно больно видеть, потому что я уже лет десять сам не могу без журавлей и березок, а теперь, получается, с любовью к Родине надо вставать в очередь. А в очереди за признанием нет лучших и худших, есть, кто занял с ночи, а кто и без очереди, потому что вахтер – свой.