Патриция опустила веки, лишенные ресниц; кожа на них чудом не была поражена; ее дыхание стало ровнее, она почти улыбалась.

– Останься со мной, – сказала она совсем тихо.

И Кэтрин повторила то, что не перестанет повторять в течение многих месяцев.

– Я с тобой.

Тем временем в гостиной доктор Том допрашивал доктора Максвелла. Последний отвечал уклончивыми фразами ученого. Но разговаривать таким образом с доктором Томом было довольно трудно.

– Одним словом, вы знаете, что произошло, но не способны сказать, что произойдет в дальнейшем, – сказал доктор Том.

– Это совершенно новая область в медицине, – осторожно заметил доктор Максвелл.

Доктор Том презрительно фыркнул. «Все кретины! Я тебе покажу новую область! Если не можешь лечить людей, иди торговать в бакалейную лавку. Чему же они научились за эти десять лет?» – думал он. Но вслух сказал:

– Будь это атомная болезнь или не атомная, девушку надо спасти. Что вы рассчитываете делать?

Доктор Максвелл сдержанно пожал плечами.

– Я хотел бы, чтобы вы поняли, что мы находимся в полном неведении.

Говоря с доктором Томом, он чувствовал страшную усталость. Тот буквально сверлил его глазами, всем своим видом он обвинял его. Но разве этот старик мог знать, сколько дней и ночей он провел у больной и, задыхаясь от ярости, смотрел, как разрушается это прекрасное тело? Скрытая болезнь овладела Патрицией, зараза, которую не могли удалить и которая ее пожирала. Он вспоминал слова одной японской женщины: «Видно, когда это начинается, но никогда нельзя сказать, когда кончится. Никто ничего не знает. Так же как нельзя никогда сказать, что будет, если дать детям играть со спичками».

Доктор Максвелл поднял свой профессорский палец.

– Послушайте, вы мне поможете потом, если вам это удастся. Во-первых, яхта вашей внучки подверглась атомному облучению против всякой логики и ожидания. Во-вторых, болезнь протекает со страшной быстротой. В-третьих, я отдам свою собственную жизнь, чтобы спасти вашу внучку. И если вы мне не верите, то мне наплевать.

– Моя внучка… – произнес доктор Том.

Она назвала свою яхту «Мэри-Анна». Он вдруг увидел перед собой тоненькую брюнетку, с жестами смешными и быстрыми, с милой улыбкой. Как-то раз она надела красное платье с черными кружевами. Перед сном она распускала косы, и шпильки из них сыпались дождем. У нее родилась Кэтрин, а у Кэтрин – Патриция. У этих трех женщин было что-то общее, вероятно, – очарование.

В своем белом халате доктор Максвелл напоминал иллюстрацию к статье «Врач» в энциклопедическом словаре.

– Расскажите мне все с самого начала, – попросил доктор Том.

Было много всевозможных начал. Появление первого ожога. Взрыв, момент, когда генералы, называвшие друг друга Билл и Том, решили, что все-таки нужно узнать, что имеется внутри так называемой водородной бомбы. Зарево. Радиоактивная пыль. Может быть, началом была Хиросима? Начала не было, была лишь почерневшая кожа Патриции.

Туча, которой так опасался Венсан Мальверн, рассыпалась белой пудрой, и ничего больше не произошло. Они прочесали волосы, вытрясли одежду, подмели палубу. Все следы пепла исчезли, «Мэри-Анна», как и все другие суда, продолжала свой путь через мирный, безобидный океан. Пассажиры удили рыбу, играли в настольный теннис, танцевали. Аллан в третий раз поцеловал Патрицию, которая стала чуть безразличнее. Порой машины на несколько часов останавливали, чтобы можно было выкупаться. В этих местах Тихий океан очень глубок, следовало опасаться акул. Но ни одна акула так и не показалась, и молодые люди беззаботно играли. Они испытывали странную радость, думая о морской пучине, что притаилась под ними. Тысячи метров!… Это потрясающе и восхитительно.

Ничего из ряда вон выходящего не происходило. Единственным больным на борту был Тако с его коленом. Островок, который служил опорой для бомбы, исчез с лица океана. Земля содрогнулась. Старые кораллы архипелага Бикини потряс внезапный, сильный прилив и нечто вроде тайфуна. Эксперты из Пентагона подожгли свой вулкан. Не было ни Помпеи, ни Геркуланума – только бушующий водоворот и паническое бегство рыбы. Но на «Мэри-Анне» все было спокойно.

На четвертый день утром Патриция почувствовала зуд. Кожа была чистой, но невидимая лихорадка грызла ее изнутри. Долго терпеть она не могла. Венсан не раздумывая дал ей мазь. По его мнению, у нее был солнечный удар. Накануне они провели слишком много времени на палубе. Диана жаловалась на те же явления, да и сам он ощущал неприятное покалывание… На грузовых судах, на которых он обычно плавал, люди не хныкали по пустякам. Итак, он уверенно лечил этих двух девиц от солнечного удара.

К вечеру Патриция позвала его в свою каюту. Было предобеденное время, чуть смеркалось. В каюту, которую она делила вместе с Дианой, он вошел с некоторым волнением. Дианы не было. Вероятно, она была в баре, где усиленно поощряла ухаживания Тедди Брента. В каюте пахло лавандой. Патриция сидела перед зеркалом и пристально себя рассматривала. Он заметил, что она была не одета, на ней был только голубой шелковый халат. Внимание Венсана привлекло лицо девушки.

– Что это со мной? – спросила Патриция. – Ведь за один день не становятся негритянкой.

Негритянка – это, конечно, было преувеличение. Но ее кожа приняла странно черноватый оттенок. Чернильный цвет, вернее, цвет чернил, разбавленных водой.

– Пусть меня повесят, если это результат солнечного удара, – сказала она.

– И меня тоже, – согласился Венсан.

Никогда он не находился так близко от нее. Под халатом она была голая. Каюта была маленькая. По-видимому, Патриция только что вышла из ванной. Несмотря на почерневшую кожу, она была очень хороша. По ее взгляду он понял, что нравится ей. Он подошел и положил руку ей на плечо. Она подняла на него глаза цвета моря и не шевельнулась. Воцарилось неловкое молчание. Венсан думал: «Я умираю от желания. Если я не овладею ею сейчас же, значит, я еще не последний негодяй. Но ее нужно лечить».

И он начал ее лечить.

Лечение не помогало. На другое утро Патриция проснулась с ожогами на щеках, затылке и руках. Места ожогов страшно распухли. Патриция страдала. У других, в том числе и у Венсана, кроме зуда, ничего не было, у Патриции же было такое чувство, будто ее гладили горячим утюгом.

Вечером, когда Тако подал виски, Венсан был мрачен. Он отказался от соды и положил лед. Подобно бешено вертящемуся колесу, его мысль не останавливалась ни на минуту. Если это не солнечный удар, то что же это такое? Нет, это не солнечный удар. Почему Патриция, напоминавшая ветку цветущей бело-розовой яблони, становилась черной? Нет, это не солнечный удар! Это тело, которое он желал, точит изнутри какое-то гниение, оставляющее страшный след. Отвратительный червь, поразивший великолепный плод.

Они были одни, Тако и он. На этот раз начал Тако.

– Вы озабочены, доктор?

У Тако прекрасный английский язык, образец знания грамматики.

– Мисс Ван Ден Брандт больна, Тако.

– Я ее видел. Она просила чаю.

Молчание. Затем Тако сказал:

– Я преклоняюсь перед мисс Ван Ден Брандт, доктор.

Венсан подбрасывал рукой забытые кем-то на буфетной стойке кости для игры в покер. Ему везло – выпадало много очков. Он, очевидно, выиграл бы. Но партнера не было, и он машинально продолжал играть белыми кубиками.

– Тако, я думаю, надо вернуться в Токио.

– Я тоже так думаю, доктор.

– Это похоже… на то, с чем ты уже встречался, Тако?

– Это похоже, доктор, но есть и разница.

– В чем?

– То действовало быстрее.

– Сейчас медленнее, несомненно, из-за того, что мы находились довольно далеко.

– Человек никогда не находится достаточно далеко от неприятностей, доктор.

В тот же вечер Венсан поговорил с Джеком Финлеем. Тот также считал, что лучше вернуться.

– Что ты думаешь, док? Это знаменитая лучевая болезнь?

– Боюсь, что так.

Финлей замолчал, глядя на карту.

– Лжецы, – сказал он наконец.