Персонала в садике, как обычно, не хватало. Приходилось подменять истомленных и разочаровавшихся в жизни нянечек. В частности, заниматься непрестижным обмыванием детей после дневного сна и соответствующих физиологических последствий.

Действие шло по четко отработанной методике: снять с младенца обгаженные штанишки, промыть попку под струей теплой воды, вытереть полотенцем и натянуть чистый сменный комплект.

Однажды именно за этим увлекательным занятием Татьяну застал семилетний сын заведующей садиком. Мальчика буквально заворожили рациональность и отточенность движений. Но смутные сомнения в неокрепшую душу все же закрались:

– Тетя Таня, неужели вам приятно так делать?

Татьяна напрягла растущие педагогические способности и ответила уклончиво:

– А ты сам, Вова, как считаешь? Вот если бы ты был на моем месте, тебе бы было приятно?

Вова решительно помотал головой.

– Нет!

Потом подумал и рассудительно добавил:

– Ну, может быть, если только мыть девочек постарше, таких, как я – тогда бы, наверное, да…

Когда страна закружилась в мутном водовороте перемен, Татьяна поняла, что за дальнейшее светлое будущее надо активно бороться.

Детский сад как ведомственный и нерентабельный закрыли из-за финансовых трудностей. Легкая местечковая тоска сменилась вполне конкретным безденежьем. Карьерного роста не предвиделось абсолютно. Наследство тоже ниоткуда не падало. Нужно было что-то менять самым решительным образом.

Татьяна нежно расцеловала родителей и уехала жить в большой почти столичный Санкт-Петербург. Повышать культурный уровень, расти над собой и попутно выправлять материальное положение.

Вероятно, именно так в девятнадцатом веке нищие европейские переселенцы уплывали покорять Америку и ловить зеленую долларовую птицу удачи.

Первый шаг к достижению высокой цели дался легко. Татьяну приняли на работу по дефицитной специальности дворника. Таким образом был улажен главный вопрос – с жильем.

Труженице метлы выделили служебную комнатку в коммуналке. Через десять лет безупречной службы жилплощадь могла перейти в собственность работника. Так что из окна полуподвального этажа легко просматривались не только ноги проходивших мимо граждан, но и дальнейшие радужные перспективы.

В соседней комнате жил художник Боря. Он приехал из Перми, где закончил училище живописи. Был многолетним абитуриентом Академии художеств, на птичьих правах посещал там какие-то занятия, ездил на этюды, неутомимо водил кистью по холсту.

Для поддержания телесных сил и сохранения лимитной прописки Боря трудился стрелком в охране Монетного двора. Оттуда мы с ним украли большую стеклянную бутыль из-под необходимой для технологического процесса кислоты. Мы рассчитывали поставить в ней брагу. Но бутыль оказалась с запахом – видимо, кроме кислоты туда добавляют еще какую-то гадость. Идея засохла на корню.

Пару раз в неделю Боря халтурил натурщиком – позировал в набедренной повязке. По-моему, в мастерской самого Евсеенко. Работа требовала физических усилий – попробуй постоять неподвижно несколько часов! Причем с самого раннего утра. Выпадали, правда, и светлые дни.

Помню, как-то, далеко за полночь, мы с ним и Татьяной крепко прикладывались к портвейну. Я удивлялся, что Боря безмятежно пьет.

– Тебе же завтра позировать. Выдержишь?

– Ерунда. У меня завтра ступни ног.

Я не понял.

Боря терпеливо пояснил: студенты учатся рисовать обнаженную натуру как целиком, так и по частям. Плечо, например, или бицепс. Какой-нибудь особенный наклон головы.

Очередное занятие посвящено ступням и пальцам ног. Натурщику можно дремать, сидя на стуле. Главное – предварительно омыть конечности и не забыть разуться.

На следующий вечер Боря с гордостью говорил, что его ноги были единодушно признаны особенно выразительными…

Потом он на время решил свои денежные проблемы. Устроился санитаром в морг. За соответствующую дань обряжал умерших перед выдачей их родственникам и близким. У него появились легкие, не вполне трудовые сбережения.

Но он не предал мечту. Для себя и окружающих все равно остался художником. А художнику, как известно, необходимо выставляться.

Боря развесил свои работы в единственно доступном для него публичном месте – в приемной своего скорбного учреждения. По этому поводу я тонко пошутил, что приходящим туда людям и без того несладко.

– Зато поступающим все равно, – резонно заметил Боря.

Чтобы не отстать от бурной творческой жизни, Татьяна купила подержанное пианино. Его продавали в доме напротив.

Из экономии грузчиков решено было не нанимать. Прежние хозяева загадочным образом выставили инструмент у подъезда. Дальше действовать пришлось мне и Боре.

Хорошо еще, что пианино было на колесиках. Мы, кряхтя и поминутно отдыхая, катили его через улицу под аккомпанемент автомобильных гудков и приветливого мата водителей.

В самом конце пути колесики не выдержали нагрузки и одно за другим благополучно отлетели. Татьяна вынесла потрепанный старый ковер.

Мы кое-как взгромоздили на него ценный музыкальный ящик и буквально по сантиметру перли груз волоком.

На протяжении всего пути Боря время от времени бросал на Татьяну косые укоризненные взгляды. Потом воздевал очи к небу и трагически восклицал:

– Танюшка, ну почему мама не отдала тебя учиться играть на скрипке?

Со мной Татьяна познакомилась на небольшом полулегальном концерте. В честь какого-то районного праздника нашей группе авторов-исполнителей предложили за наличные выступить после торжественной части.

Поскольку вход для зрителей был бесплатным, о чем возвещала вывешенная у ДК афиша, Татьяна легко уговорила пару подруг посетить мероприятие.

Я ей понравился настолько, что она пришла за кулисы выразить благодарность. А я в свою очередь совершенно обалдел от ее выразительных карих глаз в пол-лица. И тут же напросился проводить собеседницу до дома. Объяснив, что четыре часа дня – не та пора, когда беззащитной девушке пристало одной бродить по насыщенному опасностями городу.

Наличие подруг как сдерживающего для возможных маньяков фактора отметалось решительно и изначально.

Почему-то вместо дома мы сначала очутились в кино. Шел старый фильм с участием бывшего кумира одиноких советских женщин Василия Смоляного. Он и Ирина Рубченко играли двух зрелого возраста людей, которые после мучительных (в том числе и для зрителей) переживаний стали любовниками.

Потрясли целомудренные кадры первого контакта. Они вместе приходят в его холостяцкую квартиру. Героиня, не снимая плаща и обуви, молча бухается в кресло. Герой в строгом костюме и галстуке тщательно опускается на колено. Задумчиво произносит: