Служба на ниве просвещения закончилась для меня трагикомично. Во время летних каникул я, по наивности, в гимназии не появлялся. Хотя отпуск мне, как недавно работающему, еще не дали. Я думал, раз нет занятий – нечего и ходить. Бессмысленное присутствие, в моем представлении, граничит с идиотизмом. Тем более, у них были мои координаты, в случае необходимости могли бы связаться. Я пришел только в начале сентября. Узнал, что меня, как прогульщика, хотят уволить по статье. Я не очень переживал, но все же было неприятно. Курировавшая внеклассную работу завуч подсказала выход. Нужно написать заявление. Задним числом взять отпуск за свой счет с последующим увольнением. Тогда статьи можно избежать. Если, конечно, директор подпишет.

Я начал составлять заявление.

– Укажите причину отпуска, – сказала завуч.

– Я тут написал «в связи с литературной работой», – объяснил я.

– Это не пойдет. Что значит «литературная работа»? Это не уважительная причина.

– А какая причина уважительная?

– Ну, если бы вам, например, надо было лечь в больницу…

Переписывать было лень. В окончательном виде заявление выглядело так: «Прошу предоставить мне отпуск за свой счет в связи с литературной работой и необходимостью лечения». Директор подписал его без звука.

В этой поездке я пережил еще одну любовь, в которой был счастлив. Пусть даже несколько дней. Они были наполнены теплотой и нежностью. И вспоминать их я буду светло.

Наш с Людой роман заканчивался сумбурно. С утра мы принимали визитеров. Я так и не пришел в себя после бессонной, выматывающей ночи на таежных просторах. Спать уже не хотелось. Было жалко времени. Мы лежали, обнявшись, и тихо переговаривались.

– Я даже плакала. Тебя нет и нет. Я боялась. Вдруг что-то случилось?

– Ничего со мной не случится. Я, наоборот, за тебя беспокоился. Все время думал, как ты там.

– Ты правда думал обо мне?

– Я написал тебе первое письмо. Прямо в автобусе, пока мы стояли. Только оно не очень длинное. Я почти вслепую писал, без света. Я тебе его потом отдам. Перед отъездом, чтоб тебе было легче. Чтоб с тобой осталась частичка моей души.

– Оно хорошее?

– Да. Я написал, что люблю тебя. И буду ждать, когда ты приедешь. И что не надо ни о чем жалеть. Сейчас мы нужны друг другу, и дай бог, чтоб это было всегда.

– Ты так хорошо говоришь…

Я не успел самокритично возразить. Кто-то вдруг настойчиво забарабанил в дверь.

Людмила вздрогнула.

– Кто это?

– Не знаю. Закройся пока одеялом. На всякий случай.

Я встал, частично оделся и пошел открывать. На пороге стояла горничная.

– Вы выезжаете сегодня?

– Да-да. Я потом сдам номер. Часов в двенадцать. Ничего вашего не унесу с собой.

– Давайте я у вас уберу.

– Спасибо. Вы знаете, я страшно устал. Мы приехали утром. Я хочу поспать. Потом уже сдам номер, и вы его уберете.

– Я быстро.

– Не надо, прошу вас.

Горничная не понимала моих капризов. Она твердо знала, что гостиницы существуют для удобства их персонала. Даже в Сибири. И, соответственно, для бдительной охраны чужого морального облика. Она все же сделала попытку войти, но я резко пресек эти намерения.

– Ну, как знаете, – обиделась она. Повернулась и застучала каблуками.

– До свидания, – вежливо сказал я вслед.

Свидание состоялось раньше, чем хотелось бы. Не успел я вернуться в расслабленное состояние, как стук повторился. Горничная пригласила на помощь дежурную по этажу.

– Почему вы не хотите, чтоб убирали? – упрекнула меня дежурная. – Свои порядки устанавливаете?

– Понимаете, – разъяснил я, – я плачу деньги. Никому не мешаю. И хочу жить, как я хочу.

– За вас платят, – на всякий случай уточнила горничная. Все-то они знали.

– Это уже мои проблемы. Платят, и немало. Чтобы я мог нормально жить. И отдыхать в том числе. Сдам номер – и уберете.

– Что же ей, – дежурная с недоумением кивнула на горничную, – второй раз потом приходить.

Я подумал, что чувствует сейчас Люда, и разозлился.

– Да. Придет второй раз. До свидания.

И резко захлопнул дверь.

Очередной стук вспугнул нас после небольшой передышки. В нем уже явно слышались особая настойчивость и начальственная бесцеремонность.

Я, не стесняясь, вполголоса выругался:

– Что за еб твою мать? Директора они привели, что ли?

Оказалось, пришел Саша.

– Давайте рассчитаемся, гражданин, – сказал Саша из-за двери. – Я вам денежки принес.

Момент получения денег – это святое. Я с оговоркой пригласил гостя в дом.

– Подожди пару минут, потом заходи. Я выключу душ.

– Понятно, отозвался гость. – Ты, как всегда, в одних часах… Начинаю счет. Раз, два, три, четыре…

Мы быстро оделись и навели порядок. Я машинально включил телевизор. Обстановка выглядела умеренно деловой. Коллеги по работе обсуждают накопившиеся проблемы.

Саша так и понял. Он старательно досчитал до ста двадцати и вошел, закрыв глаза руками.

– Никуда не смотрю, сажусь за стол и считаю бабки.

– Ну вот, – сказал я, – прибыл поручик и все опошлил.

Саша со свойственной ему тактичностью не покинул нас в трудные минуты прощания. Тем самым сорвав слезную его часть. И от этого было легче.

Мы заварили оставшийся чай. Саша старался, чтобы никому не было скучно. Он делился интересными и поучительными наблюдениями относительно коварства неразделенной любви. Например, только что подсмотренной сценкой между продавцом пивного ларька и его зазнавшейся женой. Она пришла навестить мужа на его рабочем месте. Смяв очередь, пробилась к заветному окошку. Развязно взяла кружку пива и легкомысленно отказалась платить. Чем вызвала у супруга приступ совершенно шекспировского негодования. И продавец, к восторгу публики, кричал ей:

– Я тебе, блядь, не спонсор! Я сам сюда воровать пришел!

Мы бездумно болтали до последнего момента. Потом, как всегда неожиданно, выяснилось, что времени в обрез и нужно спешить к самолету. Верный «ПАЗик» ждет у крыльца.

Сам отъезд я помню отрывочно. Меня уже охватила чемоданная лихорадка. Мы мчались сквозь город, опять покрытый химическим туманом. Мимо блеклых домов и выцветших деревьев. Мимо уцелевшей наглядной агитации, призывающей к дальнейшим свершениям. Еще один город, который я покидаю. И который, кстати, так толком и не рассмотрел.

В аэропорту я взбудораженно пожимал руки Саше и шоферу. Кокетничал с дежурной по регистрации. Пытался успокоить готовую расплакаться Люду.

– Я напишу тебе. Слышишь?

– Да.

– И мы еще увидимся. Ты не переживай. Все будет нормально. Держи хвост морковкой.

– Да нет у меня хвоста! – в отчаянии крикнула Люда.

Я, оглядываясь, пошел к выходу на посадку.

Прощай, Люся-Люсенька. Может быть, у нас что-нибудь и получится. Будем надеяться. И я обязательно напишу тебе, потому что мне сейчас очень грустно.

Плохо, что все время приходится расставаться. С друзьями, которые вдруг пропадают. С несбывшимися мечтами и планами. С любимыми, которые уходят от нас, и с любимыми, от которых уходим мы. Еще мы уходим от самих себя, становясь мудрее или глупее. И это тоже расставание. Со своим прошлым.

Самолет резко ухнул вниз, и я отвлекся от невеселых размышлений. Мы заходили на посадку. Откуда-то со стороны моего Петергофа. С местом обитания мне повезло меньше, чем, скажем, карикатуристу Мише Ларичеву. Тот живет в Пушкине. Название пригорода воспринимается как звонкая часть фамилии. Подпись под рисунком обычно гласит: «Художник Михаил Ларичев (Пушкин)».

Под крылом проплывали родимые огни. Где-то там был дом, в котором меня, по всей вероятности, ждали. Если, конечно, я не обольщался.

После самолета мне предстоял еще долгий путь на перекладных. О.А. было легче – его встречал сын с машиной. Мы трогательно попрощались. Даже заключили друг друга в символические объятия. Выяснилось, что мы успели сдружиться. Как сказал бы герой телевизионного боевика прежде чем всадить две пули в грудь предавшей его любимой: