Приблизительно в те же дни у меня были две неожиданные встречи. Одна с мистером Тельманом, мужем Магды.

Чтобы войти в дом, где мы живем, надо набрать код на наружном щитке и, услышав щелчок, открыть тяжелую дверь, которая сама закрывается за тобой. Нажав на светящуюся кнопку, включаешь свет в коридоре и на лестнице и идешь по коридору до стеклянной двери, отпираешь ее собственным ключом и только тогда попадаешь на лестницу. По левую сторону в коридоре развешаны почтовые ящики, а за стеклянной дверью слева находится помещение для мусорных контейнеров. В прежние времена, а в некоторых зданиях и до сих пор, вместо стеклянной двери стояла стойка, за которой сидела консьержка.

Так вот, в тот день я вхожу, уличная дверь за мной захлопывается, нащупываю кое-как электрическую кнопку, потому что даже в самые светлые дни в этом каменном мешке с балками по потолку, напоминающими, что они здесь с 1680 года, стоит кромешная тьма. Мои глаза привыкают к полумраку, подхожу к почтовым ящикам и вижу мужчину, сидящего на уступе. Он поднимается, медленно, словно превозмогая боль или старческую немощь, хотя ему лет сорок пять. Он в костюме.

— Вы Роксана? — спрашивает он. Говор у него американский.

Я молчу. Он делает шаг ко мне, я торопливо отзываюсь:

— Я Изабелла.

Оглядываясь сейчас назад, вижу, что это было трусостью с моей стороны назвать себя, как будто я отводила удар на сестру. Пусть в нем было что-то пугающее, надо было сказать, что я Роксана. Но в первый момент я не заметила ничего необычного, не заметила, что его что-то переполняет, что в нем скрыта угроза. Я была просто огорошена и не могла вымолвить ни слова.

— А что? — выдавила я наконец, лихорадочно соображая, не стоит ли скорее уйти от этого опасного человека. Чтобы выйти на улицу, надо снова нажать электрическую кнопку в стене и, как только раздастся щелчок, проскользнуть за дверь. Я никогда не понимала, в чем идея этого хитроумного устройства, которым снабжены входные двери всех многоквартирных домов в Париже.

Я колебалась, мне было страшно. От него несло алкоголем и гневом, и он был американец.

— Так вы сестра. — Он улыбнулся.

— Вы знакомы с Рокси?

— Можно сказать и так. Можно сказать, что у нас с ней кое-что общее. Мне хотелось бы поговорить с ней.

— Значит, вы не знакомы?

— Не знакомы.

— По-моему, ее нет дома.

— Я — муж.

— Простите? — не поняла я. Надо открыть дверь и сматываться. Незачем этому типу встречаться с Рокси.

— Я муж Магды Тельман.

Магда Тельман. В первую секунду имя ничего мне не сказало, но в следующую долю секунды я сообразила, что так зовут женщину, в которую влюбился Шарль-Анри.

— Оставьте ей записку, — сказала я. — А сейчас мне надо идти. Напишите и оставьте в ящике, телефон и все такое.

— Да, я оставлю записку. — Он опять улыбнулся, на этот раз моей сообразительности.

Почему я боялась его? Отвернувшись, чтобы отворить уличную дверь, я почти ожидала удара по затылку. Потом, когда он ушел, я вышла и посмотрела, есть ли в ящике записка. Записка была на несложенном листе бумаги с пометой «С рабочего стола такого-то». В ней говорилось: «Миссис Персан, я никогда не дам развода Магде. Если угодно, действуйте соответственно». Рокси ни разу не заикнулась о записке.

После того как Рокси начала сама поговаривать о разводе, мы однажды отправились с ней на собрание американских женщин, проживающих в Париже. Она надеялась, что услышит там какой-нибудь полезный совет. С самого начала стало ясно, что речь на собрании пойдет о том, как защитить свои права от французов, в частности от француженок-свекровей, которые требуют присутствия на воскресном обеде, лезут с непрошеной помощью и не любят американцев и вообще невесток. Несмотря на бурные обсуждения, было в этих сборищах что-то успокоительное. Не имеет значения, что вы думаете о своих соотечественниках, — при встрече с кем-нибудь из них с первого же взгляда неизбежно возникает необъяснимое взаимопонимание. Сразу становится ясно, кто он или она, каковы его, так сказать, исходные данные. Если разговор заходит по-французски, вы сразу же tutoyer[39] друг к другу. При этом можно не любить новых знакомцев, но все равно они во Франции понравятся вам больше, чем если бы вы оба были в Штатах.

В то же время здешние американцы настроены друг к другу довольно критично. Некоторые заносятся со своим французским, пренебрежительно третируя остальных, как никогда не поступил бы француз. Ядовито подсмеиваются над произношением, напоминающим механическую речь автоответчика. В этом особенно усердствуют бывшие училки французского. (Рокси целые часы проводит за «Правильной речью» Гревисса. Может, просто сказать «Laissez un message»[40], решает она в конце концов.)

Естественно, что американские женщины планировали обсудить такие вопросы, как законы о налогах и разводах, послушать именитых адвокатов, обменяться их адресами. От собраний этой секции у меня осталось впечатление, что юридические процедуры одинаково трудны для здешних американцев, что все мы являемся заложниками странных, замысловатых законов и еще более странных установлений, первое из которых есть сам брак.

— Что бы ни случилось, — говорили нам на собрании, — не уходите из дома. Уход автоматически превращает женщину в виновную сторону. Тогда они имеют право притянуть вас к ответу за невыполнение супружеского долга. Посмотрите на Тэмми де Бретвиль. Она осталась без цента в кармане только потому, что уехала на уик-энд в Ниццу. А у нее даже за квартиру было заплачено!

— Если получишь развод, поедешь домой в Америку? — спросила я Рокси, когда мы возвращались с собрания.

— Еще чего! — отрезала она. — Мне здесь все нравится! За исключением, конечно, сама знаешь чего... Я люблю эти дома. Автобусы. Даже голубей — видишь, какие у них красные лапки. Мне особенно жалко худых, они почему-то плохо растут. Я всегда стараюсь накрошить им булочку, прежде чем слетятся жирняги. Но люди почему-то косо на меня смотрят. Ты знаешь, у них есть спортивные клубы, где специально выращивают голубей. Тэмми де Бретвиль мне рассказывала. Там их раскармливают, выпускают и, когда те тяжело поднимаются в воздух, стреляют по ним. Представляешь? И это называют спортом! Мне чуть плохо не стало, когда я это услышала. Уменьшение популяции голубей — это еще можно понять, но французы ведь делают это ради удовольствия. Тренируются, видите ли, в стрельбе. Какая все-таки бесчувственность!

Плохи твои дела, подумалось мне, — так расстраиваться из-за голубей.

— Это лучше, чем стрелять людей, как это делается у нас, — сказала я.

Рокси говорила о разводе до тех пор, пока не получила от Шарля-Анри сухую записку, где тот сообщал, что хочет развода. Рокси отреагировала моментально: «Я не могу разводиться. Я католичка». Не было смысла говорить ей: «Ну не будь ты такой...», потому что она была такой... Я старалась не встревать. «Никакого развода» — это стало такой же твердой ее позицией, как и «только развод» на прошлой неделе. Сюзанна по-прежнему считала, что все образуется, как только родится второй ребенок, и была рада, что Рокси переменила мнение. Марджив и Честер в Калифорнии пребывали в недоумении.

После того странного случая, когда я услышала, как нищий перед Нотр-Дам назвал мое имя, я взяла за правило быть предельно осмотрительной, проходя мимо собора. Я словно чувствовала на себе взгляды изваяний святых с фасада, видела устремленные на меня неподвижные незрячие глаза того нищего с шляпой в протянутой руке. К счастью, он ни разу больше не заговорил. И вот однажды я веду Женни домой, девочка медленно перебирает своими маленькими ножками — я почему-то не захватила коляску и злюсь на себя, — и вдруг снова слышу: «Изабелла». Я испуганно оглядываюсь и вижу: ко мне приближается дядюшка Эдгар, дядя Персанов, только что вышедший из собора с толпой туристов. Он слегка прихрамывает, но шагает более уверенно, чем тогда, когда я познакомилась с ним. Он целует Женни и пожимает мне руку. На нем нарядный светлый костюм, в петлице цветок — из тех, что продают на набережной в благотворительных целях.