– Джованни! – раздалось со стороны лестницы. Обладательница пронзительного, режущего слух голоса – грозная супружница Тиракорды, была уже на ближних подступах. Дульчибени на несколько секунд обратился в соляной столп. Тиракорда, напротив, ожил. И все же до того, как доктор окончательно пришел в себя, Дульчибени удалось-таки незаметно закрыть чулан. Однако позволить себе наблюдать, как повели себя приятели дальше, нам было недосуг, следовало позаботиться и о себе, если мы не желали вновь оказаться меж двух огней. Послышалось, как в кабинете задвигали стульями, столами, как зазвенели чарки. Видно, там поднялся нешуточный переполох, и Тиракорда пытался скрыть следы своего преступления. Мы с Атто с отчаянием уставились друг на друга, лихорадочно соображая, что предпринять на сей раз.

– Джованни-и-и! – зазвучало уже совсем близко.

И в то самое мгновение, когда мы легли на пол под стулья у стены, в третий раз прозвучал голос, напоминающий свист ветра в трубе в непогожий день.

– Джованни! Греховодники, нечестивцы, заблудшие души!

Торжественно, тяжелой поступью прошествовала Парадиза до двери кабинета мужа – ни дать ни взять древнеримская матрона.

– Но, женушка, у нас в гостях друг Помпео…

– Нишкни, презренный сын Сатаны! Тебе не обмануть моего носа.

Насколько мы могли расслышать из нашего не очень удобного положения, г-жа Тиракорда взялась обыскивать кабинет, передвигая мебель, открывая створки, шаря в ларцах, переставляя безделушки, полная решимости найти непреложные доказательства. Приятели безуспешно пытались умилостивить ее, заверяя, что никому и в голову не пришло бы здесь пить ничего иного, кроме воды.

– А ну дыхни! – вскричала она.

Отказ любезного муженька подчиниться вызвал такую бурю, какой я отродясь не слыхал.

Тут мы сочли за лучшее взять руки в ноги и спасаться, пока и нам не досталось.

– О женщины, извечное проклятие! А мы – мы хуже них. Две или три минуты истекло с тех пор, как мы оставили дом Тиракорды, а мы уже обсуждали события, свидетелями которых стали. Атто кипел.

– Так вот что такое все эти тайны, над которыми мы бились. Первая, помнишь «в тиши пропить» и «пришить типов»? Знаешь, что это такое? Анаграмма.

– Анаграмма?

– Ну да. В обеих фразах использованы одни и те же буквы. Вторая – это загадка на сообразительность. У отца семь дочерей, если у каждой по брату, сколько всего детей у отца?

– Семью два четырнадцать.

– А вот и нет. Восемь, брат одной из них – брат всем остальным. Сплошная чепуха. А та, что сегодня прочел Дульчибени «О том, что исстари в себя вмещаю…», – вообще проще простого: азбука.

– А прочие? – спросил я, вновь пораженный догадливостью Атто.

– На кой черт нам все это? Да я и не ясновидящий. Нас интересует совсем другое: зачем Дульчибени понадобилось подпоить Тиракорду и что он там разыскивал в чулане? Мы бы все наверняка узнали, не нагрянь эта оглашенная.

Тут мне пришло в голову, что об этой особе на нашей улице мало что было известно. В свете того, что мы только что увидели и услышали, становилось ясно, почему она не отлучалась из дому.

– Куда теперь? – спросил я, наблюдая, как заспешил Атто в сторону постоялого двора.

– Есть лишь один способ во всем разобраться: обыскать комнату Помпео Дульчибени.

Это было рискованно, ведь Дульчибени мог в любой момент вернуться. Но мы положились на свою быструю ходьбу, как и на то, что Дульчибени задержался у Тиракорды, да и передвигался гораздо медленнее нас.

– Прошу прощения, господин Атто, но что вы рассчитываете обнаружить в его комнате? – несколько минут спустя поинтересовался я.

– Положительно, твои вопросы порой настолько глупы! Мы пытаемся разгадать величайшую из тайн в истории Франции, а ты спрашиваешь, что мы будем искать! Откуда мне знать? Что-нибудь, имеющее отношение ко всей этой галиматье: Дульчибени – друг Тиракорды, Тиракорда – папский врач, папа – враг Людовика XIV, Девизе – ученик Корбетты, Корбетта – друг Марии-Терезии и Большой Мадемуазели, Людовик XIV – враг Фуке, Кирхер – друг Фуке, Фуке – друг Дульчибени, Фуке путешествует с Девизе, Фуке – друг аббата, твоего покорного слуги… ну что, достаточно? – Атто необходимо было излить душу, выговориться. – Кроме того, Дульчибени делил комнату с Фуке. Ты что, забыл? – И, не дав мне раскрыть рта, добавил: – Бедный Никола, все-то его не могут оставить в покое, даже после смерти. Ну что за судьба!

– Что это значит?

– Все двадцать лет, что Фуке провел в Пинероло, Людовик XIV заставлял непрестанно обыскивать его самого к его камеру.

– И что же он искал? – поразился я.

Мелани остановился и запел необычайно грустный романс маэстро Росси:

Вздохнув, он потер свой сюртук, промокнул лоб платком и подтянул красные чулки.

– Если бы я знал, что угодно найти королю! – безутешным голосом возгласил он. – Но прежде я должен кое-что тебе объяснить. Ты еще не все знаешь, – добавил он, обретя былое спокойствие.

И, дабы заполнить лакуны в моих знаниях, Атто поведал мне конец истории Никола Фуке.

27 декабря 1664 года по завершении судебного разбирательства и вынесении приговора о пожизненном заключении Фуке окончательно покидает Париж и отправляется в крепость Пинероло[165]. Проводить его собралась большая толпа, которая со слезами на глазах расступается перед ним. В конвойных у него мушкетер Д'Артаньян. Пинероло расположен на территории Пьемонта, надальнйх рубежах королевства. Многие задавались вопросом, отчего было выбрано это столь удаленное и что еще хуже находящееся в опасной близости с владениями герцога Савойского место. А дело было в том, что больше побега Фуке король боялся его друзей, и Пинероло был единственной возможностью раз и навсегда оторвать его от них.

В тюремщики ему определяют одного из мушкетеров конвоя, переводившего его из одной тюрьмы в другую во время процесса: дворянина Сен-Марса, Бениня д'Оверня, которого Д'Артаньян самолично порекомендовал королю. Придают ему восемь десятков солдат, чтобы сторожить одного-единственного узника. Подчиняется Сен-Марс непосредственно министру Военного ведомства Франсуа-Мишелю Ле Телье, маркизу де Лувуа.

Условия содержания Фуке чрезвычайно суровы: ему запрещено любое сношение с внешним миром, будь то устное или письменное. Никаких свиданий ни по какому поводу. Ему не дозволены даже прогулки на свежем воздухе внутри крепости. Читать можно лишь книги, одобренные королем, выдается одна книга, по ее прочтении другая, то есть не более одной зараз. Писать не разрешено ни под каким видом: всякий раз, как узник возвращает прочитанный том, верный королю Сен-Марс перелистывает ее: нет ли помет, подчеркиваний. Ни один предмет, с помощью которого можно писать, в камеру не допускается. Его Величество лично заботится о платье Фуке, присылаемом ему к наступлению нового сезона.

Климат в этих местах не очень благоприятный для здоровья. Фуке не имеет права размять ноги, вынужден вести неподвижный образ жизни и потому быстро хиреет и чахнет. В услугах его личного врача Пеке ему отказано. Разрешено лишь получать целебные травы и пользоваться услугами двух лакеев, согласившихся разделить судьбу своего господина.

Людовику известно, какое воздействие оказывает Фуке на тех, с кем общается. Не в силах отказать узнику в поддержке со стороны церкви, он настаивает на постоянной смене священников, чтобы бывший суперинтендант не привлек их как-нибудь на свою сторону и не превратил в нить, связующую с внешним миром.

В июне 1665 года в крепость ударяет молния и разносит пороховой погреб. Много жертв. Фуке и лакеи прыгают в окно. Шансы остаться в живых мизерны, и все же все трое живы-здоровы. Стоит новости об этом событии достичь Парижа, как там сочиняют стихи по поводу чудесного спасения, Божественного промысла и поданного королю знака. Многие парижане требуют освобождения Фуке. Король непреклонен, зачинщики смуты подвергаются преследованию.