Что-то тут было явно не так, и, припомнив, что ему прежде не доводилось видеть Шарвана в столь восторженном состоянии, Эврих начал приглядываться к нему более внимательно. И к тому времени, как тюки были распределены по трем арбам, понял, что капитан «Верволики» далеко не так пьян, как кажется или, лучше сказать, как хочет казаться. Поймав устремленные на возниц взгляды Шарвана, он сообразил, что слова его адресованы им больше, чем кому-либо из присутствующих, и, припомнив совет тяжелолицего зузбара «попридержать язык», сообразил: комедия-то, судя по всему, разыгрывается для этих вот невзрачного вида людей, один из которых то ли был, то ли мог оказаться соглядатаем Кешо. Вот бы еще понять, чего опасается капитан сторожевой джиллы, только что вернувшийся в столицу с трофейным судном, набитым отменными товарами? Его же тут на руках должны носить, другим капитанам в пример ставить…

Три груженые арбы добрались до «Мраморного логова» глубоко за полночь. А поздним утром, когда возницы с зузбарами, наскоро перекусив горячими лепешками, отправились в город, молчаливый слуга отвел Шарвана и Эвриха в купальню, заверив, что хозяин особняка примет их не раньше полудня. Тут-то, от души намывшись и содрав с себя, при помощи жестких люф и пахнущего лавандой мыла, вместе с грязью верхний слой кожи, капитан «Верволики» счел нужным рассказать арранту кое-что о Газахларе, предупредив, что от того, как тот сумеет воспользоваться полученными сведениями, будет зависеть его жизнь. Не скрыл он от собеседника и то, что успешное лечение хозяина «Мраморного логова» благотворно скажется и на его, Шарвана, судьбе. Ведь ежели Кешо вновь приблизит опального Небожителя к себе, тот, конечно же, не забудет, кто именно доставил в его особняк «знаменитого целителя из самой Аррантиады».

Оставшись с аррантом наедине, бравый капитан, потягивая легкое пальмовое вино, словно напрочь забыл свои давешние бредни об «исконных врагах» и «светлокожих варварах-недоносках», так что история, рассказанная им, была вполне разумна. Выглядела же она следующим образом.

Лет семь-восемь назад Газахлар — старший представитель старшей ветви клана Леопарда — вошел в великую силу при дворе императора Кешо и немало содействовал продвижению по службе всех своих родственников и знакомцев, среди которых посчастливилось оказаться и Шарвану. Достопочтенный оксар выгодно женился, второй, кстати, раз, поскольку первая его супруга умерла родами, на юной форани из клана Зимородка и был удостоен звания барбакая. Во главе пятитысячного экспедиционного корпуса он был послан императором занять портовый город Игбару, отобранный несколько десятилетий назад Афираэну у Кидоты. Экспедиция предвещала быть успешной и плодотворной. После взятия Игбары Газахлару следовало вторгнуться в Афираэну, славящуюся богатыми золотыми приисками, и ему уже прочили пост наместника новой восточной провинции, однако что-то у него в походе не заладилось. Уже в первых же пограничных стычках корпус стал нести непредвиденно большие потери, а затем в столицу пришло сообщение о том, что против него выступили объединенные силы Кидоты и Афираэну.

Император срочно отозвал Газахлара в Мванааке, отправив ему на смену Мачаха — весьма опытного и умелого военачальника. Увы, ни новый барбакай, ни приведенное им подкрепление ожидаемой победы имперскому оружию не принесли. В сражении под Игбарой экспедиционный корпус был разгромлен. Казалось бы, Газахлар мог торжествовать: вечно улыбающаяся Белгони — Богиня счастья и удачи — вновь повернулась к нему лицом. Три с лишним года он был в числе первых советников императора, однако стремление показать себя удачливым и умелым военачальником не давало ему покоя, и он вновь испросил у Кешо звание барбакая. Получив новый, сформированный в Пиете корпус, он был послан на запад Мономатаны в земли пепонго, где имперские войска вот уже несколько лет успешно теснили многочисленные племена карликов. Успешно, но слишком медленно, по мнению Кешо, и Газахлар, дабы поправить дело и сломить их отчаянное сопротивление, применил какой-то не слишком достойный трюк. То ли взял в заложники племенных вождей, приглашенных им для переговоров, то ли еще что-то в этом роде. Газахлару необходимо было как можно скорее пробиться к Аскулу и взять его, и, как знать, может быть, ему и посчастливилось бы овладеть аррантской колонией, если бы на него внезапно не напала странная и страшная хворь. В течение суток он покрылся омерзительными, скверно пахнущими язвами и вынужден был оставить войско. Бывший барбакай едва живой вернулся в столицу и призвал к себе лучших лекарей.

— Лучших из тех, кто не был разорван толпой или казнен по обвинению в колдовстве? — уточнил Эврих, полагавший, что внести в этот вопрос ясность будет совсем не лишним.

— Да, — нехотя подтвердил Шарван. — Но позволю себе заметить, что болезнь, превратившая Газахлара в смердящий полутруп, была, по их уверениям, наслана колдунами пепонго. В отместку за тот самый не слишком достойный трюк, проделанный с вождями их племен. Позволивший, к слову сказать, преемнику Газахлара стремительным рывком достичь Аскула и завладеть им почти без боя…

Солнце стояло уже высоко, но в открытой каменной купальне, отделанной желтоватым мрамором, было по-прежнему прохладно. Парень, притаскивавший кувшины с горячей водой и хорошо знавший вкусы капитана «Верволики», разжился еще одной калебасой с легким пальмовым вином и прихватил к ней пару изумительно нежных лепешек с кунжутом, испеченных на саккаремский манер.

«Сидеть бы так и сидеть», — расслабленно подумал Эврих, начавший было забывать, что является рабом, чья судьба всецело зависит от каприза хозяина. Таковым он, впрочем, себя не чувствовал ни на «Верволике», где ухаживал за медленно оправлявшимся от раны Лоче, ни на разгрузке «Ласточки». Ничем особенно не выделяя его из других захваченных и обращенных в рабство, Шарван все же дал почувствовать окружающим, что чудной аррант нужен ему целым, невредимым и не слишком утомленным. Возможно, и это было, пожалуй, еще важнее, он и сам видел в плененном лекаре не раба, но уважаемого человека, волей обстоятельств оказавшегося в трудном положении, из которого с честью выйдет в самое ближайшее время.

Вспомнив о времени, Эврих покосился на солнечные часы, примеченные им еще при входе в купальню, и с огорчением убедился, что до полудня осталось всего ничего.

— Газахлару, однако, от известия о взятии его преемником Аскула не стало легче, — предположил он, возвращаясь к прерванному появлением слуги разговору.

— Не стало. Язвы по-прежнему продолжали нарывать, он страшно исхудал, вздрагивал от каждого шороха и спал урывками. Хотя, — прервал себя капитан «Верволики», — вскоре ты встретишься с ним и сам все увидишь. Я не собираюсь описывать тебе симптомы болезни, а хочу рассказать совсем о другом.

— Прости, что перебил. Я слушаю тебя с должным вниманием, — промолвил Эврих, догадываясь уже, чем кончится повествование Шарвана.

И не ошибся: все произошло в точности так, как он и предполагал. Император, придворные, старые друзья и родичи — едва ли не все, включая некогда облагодетельствованных им людей, отступились от Газахлара. Смердящий полутруп, которому усилия лекарей приносили едва заметное, да и то мимолетное, облегчение, не то чтобы попал в немилость, но был забыт. Кому охота иметь дело с вечно страдающим и пребывающим от того в отвратительном состоянии духа больным? Кому охота чувствовать себя предателем, покинувшим страждущего подданного, родича или друга на одре тяжкой болезни? Таковых нашлось немного — раз-два и обчелся. Но и эти немногие не осмеливались упоминать где-либо имя страдальца, ибо поступить так — значило бросить всем иным в лицо упрек в неблагодарности. А упрекать в чем бы то ни было императора — занятие в высшей степени неразумное и рискованное.

— Разумеется, Кешо не взыщет с меня за то, что я привез Газахлару очередного лекаря, — задумчиво ответил Шарван на не заданный аррантом, но вертящийся у него на языке и, видимо, написанный на лице вопрос. — Однако, ежели кому-то вздумается присовокупить к этому известию какое-нибудь пакостное измышление о непочтительных выражениях в адрес императора, мне несдобровать. Тем паче если подобное обвинение будет подтверждено хотя бы одним свидетелем.