– И куда же ты собралась?

– Не знаю. В Талейн бессмысленно возвращаться. Нет Талейна, говорят.

– А как же Трир? Муж твой?

По лицу Гвендилены пробежала тень.

– Никак. Скорее всего, нету уже его. Я солдат расспрашивала: там камня на камне не осталось. Все повыжжено. Ни одной живой души.

Эдвин помрачнел. Взглянув на него, девушка сочувственно положила руку ему на плечо. Ладонь у нее была мягкая и теплая.

– Извини. Но я думаю, что твоих тоже нет.

Эдвин молчал, угрюмо глядя на круги, разбегавшиеся по воде. Немного погодя он поднял на нее глаза.

– Скучаешь по нему?

Гвендилена неопределенно повела плечами.

– Не знаю. Я ж сама первый раз его только в день свадьбы увидела. А из тех двух недель, что вместе прожили, он половину в лесах пропадал. Но, наверное, да. Жаловаться грех. Добрый, даже не ударил меня ни разу.

– Понятно. – Эдвин тяжко вздохнул. – Я все же попробую своих найти. Отец у меня, хоть и не такой вояка, как раньше, но в обиду так просто себя не даст. Если его в герцогский замок не отправили, то, может, в лесу схоронился. Еще сестричка у меня есть, Айб. Отец болен, не может за ней ухаживать. Когда все это случилось, я в городе по делам был, а ее Сирвинам на попечение оставил. Знаешь их? Дом у них на восточной окраине.

Девушка покачала головой.

– Нет. Я мало кого в Талейне знала. Не успела еще. Так, только по лицам. Тебя вот, например, заметила.

– Почему?

Гвендилена хмыкнула.

– Не скажу. А большая сестренка-то?

– Пять лет. Так вот: Сирвинов тут нету. Похоже, в другое место угнали. Это тоже хочу узнать. А тебе, наверное, в Брислен надо? У тебя ж там родители, вроде?

– Никогда. – Гвендилена упрямо поджала губы. – Даже если живы они. Мачеха там у меня. С двумя своими дочками, а отец только блеет, когда ее видит. Сам рассуди: кому я там нужна? Вдовушка молодая, да без приданого? Они и так рады были, когда со своей шеи меня спихнули. Думаю куда-нибудь подальше от этих мест уйти. Подальше от них и от войны.

– Куда же?

– Может, в Лонхенбург. Город, говорят, большой, а прислуга везде требуется.

– Экая ты… решительная.

Девушка улыбнулась.

– А как иначе? Иначе пропаду. Да и не будут меня тут долго держать. Кому баба в монастыре нужна? Утихомирится все потихоньку, а потом выпроводят меня отсюда, как и остальных женщин.

– Пожалуй… – Юноша поерзал на валуне.

– То-то и оно.

Гвендилена встала, оправляя платье. Ростом она была на полголовы пониже Эдвина. Прядка рыжих волос упала ей на лоб; девушка забавно на нее дунула. Очень красивая, снова подумал Эдвин. Кожа шелковистая. Губы такие… спелые, что ли. Стройненькая. Даже под этим мешковатым платьем видно. Она была босиком; узкие маленькие ступни заканчивались аккуратными пальчиками.

– Ну, как? Возьмешь?

Юноша нерешительно взглянул ей в лицо.

– Я… я подумаю.

– Хорошо.

Она легонько потрепала его по голове, вновь смешливо фыркнув.

– Не бойся. Обузой не буду. Может, даже сгожусь на что.

Эдвин посмотрел на нее, раскрыв рот. Гвендилена весело расхохоталась. И, подобрав юбку, принялась быстро взбираться по тропинке. Дойдя до пригорка, обернулась и, улыбнувшись, помахала ему рукой.

Эдвин еще долго сидел на валуне, раздумывая о Гвендилене. Эта девушка его ошеломила. Размышлять о том, возьмет он ее или не возьмет, даже не приходилось. Конечно, возьмет. А вот как раз о том, почему «даже не приходилось», он и раздумывал.

Эдвин привык ощущать себя взрослым человеком, знающим себе цену. Он неплохо умел стрелять из лука, мог приготовить при случае обед, починить все, что угодно, по хозяйству, рубаху заштопать – в общем, самостоятельный парень, с руками и головой. Не какой-нибудь виллан – свободный, и этим обстоятельством Эдвин всегда гордился. Его дед по отцовской линии был солдатом на службе у деда нынешнего герцога Беркли. Правда, рану получил, вот и пришлось службу оставить. Но за преданность свою получил немного денег и право налоги не платить.

Свободный. Такой же, как и герцог, или даже сам король. Могу идти куда хочу, и делать, что хочу.

Да и внешне совсем не урод. Высокий, худощавый. Эдвин замечал, в особенности в последние год-два, что девушкам он небезынтересен. Несколько раз юноша задерживался до утра на деревенских праздниках в Талейне, и вниманием обделен не был, так что, в общем, непонятно, что его останавливало.

Нет, не девичья неприступность. И Айрис, и Гринна, к примеру, очень откровенно к нему ластились, просто он не мог заставить себя относиться к женскому полу с такой же легкостью, как, например, его приятель Рибе. Тот был мешковат и рыжеват – ничего особенного. Но подружку какую-нибудь на сеновал затащить – это для него раз плюнуть.

А Гвендилена – другое дело, не то, что Гринна или Айрис. Просто красавица. У него аж дыханье перехватило, когда ее увидел. Даже руки задрожали, будто украл чего, но он никак не мог заставить себя не смотреть на нее. И хуже всего, что она, похоже, это заметила. И, может, даже не во внешности дело. Очень она живая. И веселая. Смешливая такая, и тоже делает, что хочет. А язычок у нее острый, сразу видно. И ежели он ее с собой не возьмет, то заслужит только презрение. Вроде как забоялся, или просто не захотел девушке помочь.

Эдвин тяжко вздохнул и, сбросив одежду, полез в воду.

* * *

– Вот он!

Раздавшийся с пригорка крик заставил Эдвина обернуться. Он уже стоял на берегу, завязывая штаны. Продираясь через кусты, к озеру быстро спускались несколько человеческих фигур: монахи и трое солдат из тех, что остались в монастыре.

– А ну, руки подними! – грозно рявкнул один из солдат; другой прицелился в него из арбалета.

– Эй, эй, – обескуражено произнес Эдвин, выставив перед собой ладони, – в чем дело? Я иду уже. Брат Эльфин сказал же, что до девятого часа…

Солдаты окружили его со всех сторон.

– Брат Эльфин, значит… мерзавец.

– Да в чем дело?!

В ответ один из них древком копья больно ткнул юношу в спину.

– Гаденыш… руки ему свяжите.

Запястья Эдвина туго стянули веревкой; другой ее конец солдат намотал себе на руку.

– А ну, давай, вперед.

Всю дорогу монахи – их было двое – шли быстро, не оборачиваясь. Эдвин попытался пару раз спросить, что же все-таки произошло, но, заработав еще несколько тычков копьем, угрюмо замолчал. Его сапоги из мягкой кожи остались на берегу, и босые ноги с непривычки быстро покрылись ссадинами и порезами от острых камешков и колючек.

Реакция людей на появление Эдвина в нижнем дворе его потрясла. Никто не работал. Народ толпился кучками, что-то бурно обсуждая. Увидев юношу, все замолчали. Но ненадолго. Шквал воплей обрушился на него:

– Негодяй!

– Мерзавец!

– Кто бы мог подумать!..

– Убийца!!

В Эдвина полетели камни, а кто-то из толпы изловчился ударить его кулаком. И как раз по ссадине на голове, заставив охнуть. Солдаты распихивали людей в стороны, освобождая дорогу, но, казалось, не хотели делать ничего для того, чтобы защитить его от побоев.

Брат Мадауг стоял прямо у них на пути, расставив ноги и уперев руки в бока. Юноша ринулся к нему и крякнул от боли, когда веревка впилась в запястья.

– Скажите, что случилось?!

Толстый келарь, хмуро глянув на Эдвина, сплюнул себе под ноги.

– Надеюсь, боги простят меня… – И с этими словами он наградил Эдвина сильнейшей оплеухой, разбив его губы в кровь. Затем развернулся и зашагал в сторону кухни. – За мной.

Эдвина отвели в то же подземелье, откуда он вышел сегодня поутру, но в другую камеру. Она была побольше, так же без окон и с десятком ржавых железных колец, вделанных в стены; с некоторых свешивались толстые цепи.

На правую руку Эдвина надели кандалы; Мадауг запер их небольшим замком. Солдаты вышли первыми, а келарь принялся возиться с дверью.

– Скажите, прошу вас… – Из губы текла кровь, а голова, казалось, трещала по швам. – Что случилось? Брат Эльфин ведь сказал мне, что все знают, что я не виновен…