Келарь уже ушел далеко вперед, и Эдвин, пробираясь задворками, думал о том, что перед визитом в трапезную он бы с удовольствием где-нибудь умылся. Все тело зверски чесалось, а волосы, судя по ощущениям, превратились в свалявшуюся паклю.

В узком проходе между домами царили сырость и темнота, а где-то во дворе уже, наверное, нещадно жарило солнце. Эдвин поднял глаза: там, в невероятно высоком голубом небе, парила птица. Поднял – и отскочил назад, прижавшись к стене. Тотчас прямо на то место, где он стоял мгновение назад, с грохотом, рассыпавшись на обломки, упал камень величиной с две эдвиновых головы, а следом – несколько черепиц. Как будто какая-то тень мелькнула на крыше.

– Эй! – хрипловато крикнул Эдвин, морщась от взвеси глиняной пыли, летевшей сверху. – Кто там?

Ответа не последовало, и только издали до Эдвина донеслись отголоски чьих-то воплей. Похоже, это из кухни, мелькнула мысль.

Он присмотрелся: перед ним был не камень, а кусок печной трубы, старой и в трещинах. Чертыхаясь, Эдвин помчался по проходу и слегка перевел дух, только ступив за порог кухни. Служки бегали взад и вперед, а главный повар матерился напропалую: над огнем в очаге висел огромный медный котел с утренней кашей; горящие головешки валялись по всему полу, а в кашу, судя по всему, попали обломки кирпичей и глиняного раствора.

На ходу сообщив повару о печной трубе – тот заматерился еще сильнее – Эдвин, не останавливаясь, выскочил во двор. Отбежав подальше, он задрал голову и со вниманием принялся осматривать крыши кухни и прилегающих строений. Ничего необычного, и только вопли повара привлекли кое-кого их находившихся поблизости.

Может, конечно, и случайность, нервно подумал Эдвин. Труба наверняка очень старая и вполне могла шлепнуться сама собой, даже без ветра. А может, и нет. О, черт… Эдвин застыл на месте, приоткрыв рот и дивясь простоте той мысли, что сейчас пришла ему в голову. Ведь он единственный, кто видел того человека в скриптории. Видел, конечно, громко сказано, но убийца-то про это не знает. Ясно же, как божий день, что Эдвина держали взаперти вовсе не с целью наказания, а для того, чтобы уберечь ему жизнь. Н-да, ну и дела… Умывание, пожалуй, подождет. И трапезная тоже.

Еще раз глянув наверх, Эдвин развернулся и направился в верхний двор, на ходу здороваясь со знакомыми. Здесь все было, как прежде. Добрых два десятка человек занимались кто чем перед странноприимным домом: несли воду в кожаных ведрах, складывали возле стены какие-то доски, тут же несколько женщин стирали в больших деревянных корытах. Со скотного двора доносились поросячий визг и куриное кудахтанье. Солнце палило с безоблачного неба, нагревая булыжник и иссушая вялые пучки травы, торчащие из щелей.

В верхний двор вела извилистая крутая лестница, сложенная из больших грубо обтесанных плит. На каменной скамье у ее подножия сидел послушник по имени Соил, хмурый парень лет двадцати – с того момента, как в монастыре появились многочисленные беженцы, здесь постоянно кто-то находился в качестве привратника, чтобы не пускать любопытствующих гостей во внутренние помещения аббатства.

Соил кивнул в качестве приветствия.

– Брат Эльфин ждет тебя, – сказал он, махнув рукой в сторону небольшого одноэтажного дома, по всей видимости, служившего жилищем ризничему.

Кивнув в ответ, Эдвин ступил на площадь, с интересом озираясь – до этого он никогда сюда не поднимался. Двор был раскален летним солнцем и пуст: третий час – в миру время до полуденной трапезы, – только еще приближался к своей середине, и все монахи находились на работах.

Прямо перед юношей высился монастырский храм, древний, как сам Сидмон, сложенный из огромных поросших мхом камней, с колоннами в два обхвата по всему периметру и полукруглой крышей прямо над тем местом, где главный неф пересекался с поперечным. Это место, как уже знал Эдвин, называлось «средокрестием», поскольку все храмы в Корнваллисе, за исключением разве что самых крошечных, строились в форме креста. В апсиде, северной оконечности каждой церкви, всегда располагалось святилище Аира, Великого Судии, в восточном трансепте – Инэ, а в западном, прямо напротив последнего – Телара. По обе стороны от храма, лепясь к скале задними своими стенами, теснились домики, а слева Эдвин заприметил очередную каменную лестницу, которая вела в следующий двор.

Юноша замедлил шаг, с любопытством вглядываясь в узкий проулок. Насколько он мог судить, именно с того двора переписчики попадали в скрипторий, находившийся уровнем ниже. Наверное, решил Эдвин, с тыльной стороны здания есть дверь, которую он не заметил в темноте.

– Тебе не туда! – строго крикнул Соил, вновь указав пальцем на каменное строение справа от храма.

Эдвин мысленно чертыхнулся. Похоже, ноги сами понесли его в сторону скриптория. Виновато пожав плечами, он зашагал к дому ризничего.

Ступив за порог, юноша остановился, привыкая к полумраку – даже ставни на окнах были закрыты, скорее всего, для того, чтобы не давать проникать внутрь жарким солнечным лучам.

– А, Эдвин! Заходи.

Эльфин сидел за небольшим столиком спиной к входу. Этот стол с табуретом, скамья возле стены и простая деревянная кровать составляли всю обстановку. Обернувшись, монах приветливо кивнул.

– Садись. Ты выглядишь взволнованным.

– Да, отец.

Ризничего Эльфина Эдвин уважал здесь больше всех. Уважение возникло у него еще в первое утро после прибытия беженцев в Сидмон. Брат Мадауг выстроил всех в ряд и принялся распределять работы. Здесь не принято жить нахлебником, заявил он. Вот тогда-то и начались первые склоки. А почему меня драить кастрюли, кричал один, пусть Ифор драит. А чего я, вопил в ответ Ифор, мне сказано – кирпичи класть, это и буду делать. И так далее и тому подобное. Келарь в ответ рычал и ругался, грозя выкинуть всех спорщиков за ворота. Все утихомирилось только благодаря Эльфину, случайно оказавшемуся на дворе перед странноприимным домом. Как у него это получилось, Эдвин так и не понял: ризничий просто говорил что-то тихим голосом, легко кивал – и люди замолкали сами собой. Поворчали еще немного, но уже как-то беззлобно, скорее по привычке, и послушно разбрелись по двору – кто с мастерками и молотками, кто с ведрами, кто со щетками – чистить скотный двор.

Темно-красная ряса Эльфина всегда была безупречно чиста, подбородок гладко выбрит. Морщинки по краям глаз собирались в сеточку, тонкие губы улыбались успокаивающе, когда он со вниманием выслушивал своего собеседника, распространяя вокруг умиротворение и чувство уверенности – так, словно ты разговаривал с мудрым убеленным сединами старцем. При этом ризничий совсем не был старым, хотя сказать, сколько ему лет, Эдвин затруднился бы. Лицо Эльфина могло принадлежать и тридцатилетнему, и пятидесятилетнему человеку.

Наверное, дело в чем-то другом, думал всегда Эдвин. В каком-то потаенном знании, которое светилось в глазах монаха.

Немного путаясь в словах, Эдвин принялся торопливо рассказывать ему событиях последнего получаса. Ризничий слушал его, не перебивая.

– Н-да, – задумчиво произнес он наконец, – этот человек быстро сработал.

– Так вы тоже думаете, что это не случайность?

Эльфин невесело улыбнулся.

– Не знаю. Но в данном случае будет правильнее ожидать худшего. Убийца до сих пор не пойман.

– А я-то подумал, раз меня выпустили из тюрьмы, значит, его нашли, – несколько растерянно пробормотал Эдвин.

Монах положил руку ему на плечо.

– Ты догадливый мальчик. И верно понял, зачем тебя держали взаперти. Но… тебя выпустили только потому, что в дальнейшем заточении уже нет смысла. Неделя уже прошла, а дело не сдвинулось ни на шаг.

– Так вы верите мне? Что это не я? И что я ничего не крал?

Эльфин кивнул.

– Конечно. И не только я, но также брат Мадауг. И даже Селиф, отец-настоятель, был вынужден согласиться с нашими доводами. События той ночи слишком очевидны. – Ризничий помрачнел. – Как очевидно и то, что виновник произошедшего все еще находится в монастыре.