— Прикинь, — убеждал Мишу глава бандитов. — Лох вышел со службы, а тачки нет… Он еще по округе бегает, а наш человек уже выруливает с московского аэродрома… На Щелковское шоссе. У тебя же есть в Чкаловском завязки с таможней?.. Ну! Будешь в доле. Платим по факту загрузки. Условия ФОБ. Класс!

Миша пыхтел в раздумье, обещая предложение рассмотреть. Связываться с уголовниками не хотелось, но инерция авантюрной натуры влекла на очередное рискованное мероприятие… Да и степень риска представлялась не такой уж значительной. Прямого участия в криминале с его стороны не требовалось; опасность могла возникнуть только со стороны лихих компаньонов, в будущем способных под любым предлогом «наехать» на него по надуманному поводу с целью отнять долю, но Мишу подобная перспектива ничуть не страшила. Достаточно звонка в полицию, заявления о вымогательстве и — прощайте, господа гангстеры навсегда! В лучшем случае вас ждет вагонскотовоз и депортация, в худшем — тюрьма Моабит, откуда, после отбытия срока, последует опять–таки пинок коленом под зад — прямо в лапы правоохранительных органов Украины, где половина компании числится в розыске за грехи прошлого.

— Возможности — пробью! — заверил Михаил уголовников.Но ни к одной тачке не притронусь и пальцем!

— Конеш–шно… — прошипел согласно главарь. Желтая слюна пузырилась в грязных углах его тонкогубого ротика.

Мразь, наконец, очистила помещение, повалил покупатель, к вечеру в кассе образовалась сумма порядка двух тысяч марок, из которых пятьсот пришлось выплатить очередному криминальному нелегалу за два краденых им велосипеда.

Похититель велосипедов — коротышка с круглым лицом, на котором сияла неизменная улыбка, скоро, как полагал Михаил, очутится на нарах, ибо удача сопуствовала ему уже чрезмерно долгую пору; велосипеды же, оборудованные едва ли не компьютерами, представляли собой ходкий товар, и Миша хотя преждевременно, но справедливо огорчался ожидаемым потерям в доходах по данной категории ассортимента.

Уже поздним вечером закрывая магазин, Михаил подумал, что сегодня ему еще придется заглянуть на «Шарлоттку» — в публичный дом, хозяину которого он сбывал партии фальшивых «Ролексов» с истинно золотыми браслетами и корпусами, однако с механизмами свойства сомнительного.

Судя по регулярности заказов, часы пользовались несомненным спросом среди клиентов обители разврата, где Михаила приветствовали, едва ли ни как компаньона хозяина, буквально все, начиная от мадам–менеджера до бармена, бесплатно потчующего делового посетителя любыми напитками.

Девочки, которых мысленно Миша именовал «организмами», тоже питали к нему известную симпатию, но, опасаясь «чумы двадцатого века», он не рисковал воспользоваться их услугами, предпочитая контингент офицерских жен, томившихся одиночеством в частых отсутствиях своих благоверных, то дежуривших по казармам, то отбывающих на бесконечные полигонные учения.

Усаживаясь в машину, Миша задал себе самый главный вопрос: чем заниматься, когда армия покинет Германию окончательно? В запасе еще имелся примерно год, но задуматься над своей дальнейшей судьбой стоило уже сегодня.

Одно он знал твердо: деньги медленно обретаются, быстро транжирятся, а когда кошелек твой пуст, ты никому не нужен.

С другой стороны, влачить существование на Западе лучше, чем сидеть в российском исправительном лагере, где, судя по слухам, обитает его сестрица Марина. Через своих знакомых, часто бывающих в Москве, он передал ей весточку, где выразил готовность приютить ближайшую родственницу по освобождении из колонии, и даже выдать ее замуж за добропорядочного бюргера, которого она со своим опытом влияния на мужчин, окрутит в момент.

А вообще–то, какими–либо основательными прогнозами будущего Миша себя не занимал, полагаясь на непредсказуемое течение жизни и благосклонность к нему фортуны, которая, как он цинично сформулировал, если и поворачивалась к нему задницей, то только для того, чтобы он по ней похлопал…

РОЛАНД ГЮНТЕР

Как и обычно по утрам, он пил кислый теплый отвар шиповника, поглядывая из кухонного окна на солнечную даль океана.

День выдался безветреным, легкий ноябрьский морозец обмел искрами инея пожухлую листву, еще оставшуюся на деревьях, а небо же голубело по–летнему теплой приглушенной пастелью.

Он всегда поражался небу Америки — какому–то необычно высокому и просторному, столь отличному от европейского, а, особенно, от берлинского, как бы стлавшегося низкой серенькой пеленой. Таким, по крайней мере, оно осталось в его памяти.

Звякнул звонок у входной двери. Он отставил в сторону кружку, тяжело поднялся и, присмотревшись в зарешетченный иллюминатор двери, увидел паренька лет двадцати в униформе почтальона.

— Мистер Валленберг? Вам — пакет…

Отворив дверь, он принял увесистый сверток, различив, приглядевшись, обратный адрес — посылка пришла от сына.

— Распишитесь в получении… — Парень подал ему планшет из фанеры с привязанной к нему авторучкой.

Роланд отыскал свою фамилию в ведомости, но расписаться не сумел — видимо, в стержне авторучки закончилась паста.

Пришлось пройти в дом.

Он уже открыл ящик стола, где хранились различные канцелярские причиндалы, как вдруг почувствовал за спиной какое–то смутное движение, и увидел вошедшего вслед за ним почтальона, но теперь тот держал в руках не рабочий планшет, а никелированный, внушительных размеров пистолет с насадкой глушителя.

Парень молча указал пистолетом в сторону кресла, и столь же молча Роланд подчинился его требованию.

После человек в униформе достал из кармана портативную рацию, проговорив в нее единственное слово:

— Готово!

И уже через минуту в коридоре послышались шаги.

В комнате сначала появился мужчина лет тридцати, с гладко зачесанными назад волосами, в спортивной куртке, в джинсах, обутый в тяжелые замшевые башмаки на толстой подошве — такие обычно носят строительные рабочие.

Мужчина мельком, безо всякого интереса, как на домашнего кота, взглянул на хозяина дома, отмечая сам факт его присутствия здесь, а затем буквально вытянулся по швам, поедая преданными глазами вышколенной овчарки сгорбленного, сухонького старичка в плаще, ступившего на порог.

Старичок опустился в кресло напротив Валленберга, достал из кармана плаща носовой платок, шумно и как бы даже с удовольствием высморкавшись; затем аккуратно сложил платок и, убрав его обратно, вдруг неожиданно рассмеялся — хрипло и с торжеством.

Роланд как зачарованный смотрел на его сжатые кулаки, покоящиеся на костистых коленях, отмечая такую же, как и у него, старческую «гречку», обметавшую кожу и вдруг узрел на безымянном пальце знакомое серебряное кольцо; кольцо посвященного…

Узкий подбородок старца подергивался от смеха, водянистопрозрачные глаза сияли задором какого–то сатанинского веселья, и тут в морщинисто–дряблой маске, являвшей лицо незваного гостя, угадались знакомые, страшные черты покойного штандартенфюрера Краузе…

— Я не мог умереть, не повидавшись с тобой, милый Роланд, — произнесло привидение, и уголок нижней губы его пополз вниз, обозначая подобие улыбки. — Но даже и не столько с тобой, сколько с моим любимым портфельчиком…

Роланд проглотил горький колючий ком, застрявший в схваченном судорогой горле.

Внезапно его обуял какой–то животный страх, вернувшийся как бы из детских кошмаров, когда ему мерещилось неотвратимое падение с высоты на торчащие из покрывшего тумана далекую землю чугунные пики.

Давно похороненный в памяти образ этого жуткого сновидения сейчас возвратился к нему зловеще и зримо; он хотел что–то сказать, но язык не повиновался ему; обморочная слабость овладела всем существом, и неожиданно поплывший перед глазами мрак он воспринял с тем же облегчением, с каким когда–то выныривал в уютную солнечную реальность детской спаленки из липкой, смертной духоты ночного кошмара.

РИЧАРД ВАЛЛЕНБЕРГ

Перебежчика–араба решили поселить в небольшом городке под Вашингтоном — в частном доме, принадлежавшим ЦРУ, что находился в секторе, охраняемом специальной местной службой безопасности.