Фаншетта только тогда до конца поняла, как все это ей дорого, когда ее разлучили с братом. И вот однажды горе разлуки резко перешло в отчаяние, а затем в бунт. Это случилось через полгода, когда Фаншетта впервые навестила ребенка у кормилицы. Оборванный малыш, вместе с двумя другими детьми барахтавшийся в грязной луже, едва ответил на ее ласку. Когда старшая сестра, нежно подразнивая маленького брата, привычным движением коснулась пальцами его щеки, Бишу в страхе приготовился обороняться. Он бросился даже искать защиты у неповоротливой женщины с жирным лицом, которой Фаншетта не могла простить, что она позволяет называть себя «мамой».

— Этот самый пугливый! — с тупым смехом сказала женщина, взглянув на расстроенную девочку.

— А ведь дома… — только и прошептала Фаншетта.

На обратном пути в сиротский дом перед глазами Фаншетты неотступно стоял испуганный малыш, потерявший всякое доверие к старшей сестре. «Мой Бишу… Этого не может быть!.. Чем дальше, тем меньше он будет знать меня… И меньше любить… Это невозможно!»

Ночью ей приснился мальчик, брошенный на пустынном берегу. Фаншетта сидела в лодке и никак не могла доплыть до него, а он протягивал к ней свои худые ручки и глядел на нее глазами грустной собаки… А между ними были волны, волны не давали им соединиться…

Нет! Так не могло продолжаться. Она должна уйти… Должна!

На следующий день, слушаясь только голоса своего сердца — сердца маленькой девочки, охваченной смятением, Фаншетта в первый раз попробовала бежать, с одной только мыслью: вырваться из сиротского дома и быть с Бишу…

Фаншетта, Даниэль Мартэн и Бишу остановились передохнуть на самой высокой террасе, простирающейся над городом, у церковного входа. Бишу преспокойно уселся на последней ступеньке, по соседству с десятками воскресных туристов, расположившихся вдоль лестницы, как цветочные горшки по обе стороны крыльца. Некоторые из них фотографировали, другие беседовали между собой, третьи о чем-то думали, глядя на далекий горизонт — волнующееся море крыш с гребнями куполов и колоколен. За спиной Бишу сидела женщина и вязала; пальцы ее двигались быстро, а она сама и не глядела на свою работу. Вокруг говорили на самых удивительных языках; французской речи почти не было слышно.

— Ну как, Фаншетта? В какую сторону мы теперь направимся?

Фаншетта посмотрела на серебристую даль, которая в этот час подернулась легкой дымкой — как бы для того, чтобы не казаться такой пугающей, не раскрыться во всей своей необозримой широте. Потом девочка повернулась к церкви, такой ослепительной под своим белым каменным куполом, словно она только что появилась на свет. Решительным жестом Фаншетта указала налево, в сторону улицы Азаи́с — улицы, на которой находится водонапорная башня, удивительно похожая на крепость.

— Сюда! — уверенно сказала она.

Тетка Элали́, которую им предстояло разыскать, была последним оставшимся в их семье человеком, кто мог еще приютить Фаншетту и ее брата. Но самое неприятное заключалось в том, что Фаншетта никак не могла вспомнить ни ее адреса, ни даже фамилии, что еще больше затрудняло дело. Бывшая барышня Дэнвиль дважды оставалась вдовой и снова выходила замуж. Для девочки она всегда была только «тетей Лали», хмурой, неприветливой женщиной, не любившей ее мать. Она жила у входа в сад, в котором работала сторожихой, и этот сад был единственной приметой, по которой предстояло ее найти.

Монмартр — это деревня, взявшая приступом холм и разбежавшаяся по его склонам. На Монмартре живется и дышится совсем по-другому, чем в остальных двадцати районах Парижа. Здесь на каждом шагу маленькие садики, расположенные перед низкими домиками или позади них; узкие, извилистые улочки в самой старой части Монмартра всегда полны людей, особенно в воскресные дни, когда по ним с трудом пробираются автомобили. В эти дни все дороги ведут вас на площадь дю-Тертр и все лестницы поднимает вас к собору.

Толпа направлялась к Сакре-Кёр таким мощным потоком, что Фаншетта почти невольно увлекала Даниэль Мартэн и Бишу в сторону площади дю-Тертр. Вдруг звуки веселой походной музыки известили гуляющих о том, что сейчас произойдет нечто необыкновенное. Это «нечто» вскоре появилось на другом конце улицы Азаис и предстало перед восхищенными глазами детей. Даниэль Мартэн неожиданно вспомнила: ведь сегодня праздник в честь сбора винограда! Ну, конечно же! Именно так!

Словно ферма где-нибудь в Борделэ́[6] Монмартр позволяет себе роскошь иметь собственный виноградник — последний из тех, что покрывали когда-то все его склоны. Он называется «виноградником Габриэ́ллы».

Чтобы торжественно отметить день сбора винограда, в Париже каждый год устраивается большое праздничное шествие. Впереди идут музыканты, за ними — сборщицы винограда, одетые по моде 900-х годов — в шуршащих платьях с осиными талиями; на головах у них фальшивые шиньоны, выложенные в форме ручек от кувшинов, — прическа, пленявшая когда-то наших бабушек. В авангарде шагает отряд девчонок и мальчишек, оборванных, курносых, хитроглазых. Они лихо открывают шествие грохотом барабанов. Бишу смотрел на них с завистью: вот кому, должно быть, весело!

— Видишь, это идут маленькие пульбо́! — И Даниэль Мартэн указала Фаншетте на юных граждан Монмартра.

— Их всех так зовут? — удивленно спросила Фаншетта. — Все до одного Пульбо?

— Ну да, все.

— Какая большая семья! — с изумлением сказала девочка, насчитавшая до сорока детей.

Адвокат Мартэн начала было объяснять Фаншетте, что в большую семью пульбо входит все молодое население 18-го района Парижа, потому что художник Пульбо, рисовавший детей Монмартра, оставил им свое имя в наследство, как вдруг появление огромной американской машины произвело переполох. Автомобиль, обгоняя мотороллер, заехал на тротуар и вызвал панику в толпе туристов. Раздались крики, возгласы протеста, брань… Толпа рассыпалась, чтобы через минуту вновь соединиться. Но когда адвокат и Фаншетта снова встретились у входа на площадь дю-Тертр, они обнаружили, что ни та, ни другая не держат за руку Бишу.

— О мадемуазель, Бишу потерялся!

Знаменитая во всем мире площадь дю-Тертр — всего лишь очень маленькая квадратная площадь, похожая на декорации в оперетте. Кто не знает, хотя бы по рисункам, ее гостиниц, подделывающихся под деревенский стиль, тощих деревьев, разноцветных двухэтажных зонтов, которые тянутся до самых дверей причудливой мэрии «Свободная коммуна», существующей только благодаря любви французов к живописному и к традиции! А немного отступя, на заднем плане, прислонясь к куполам Сакре-Кёр, стоит очень старинная и сохранившаяся в своем первоначальном виде церковь Сен-Пьер.

В этот час площадь дю-Тертр казалась черной от заполнявшей ее толпы. Шумная гурьба сборщиков винограда, с корзинами цветущих роз в руках, начала окружать водворенный в центр площади винтовой пресс. Тревожный крик Фаншетты смешался с грохотом музыки, открывающей церемонию.

— Бишу!.. Где ты, Бишу? — сокрушалась бедняжка.

Пробраться сквозь густую толпу людей, твердо намеренных не уступать ни миллиметра своей территории, и разыскать маленького человечка, который еще пешком под стол ходит, — задача такая же нелегкая, как найти божью коровку в ржаном поле.

— Не мог же он уйти далеко!.. Подожди, пока кончится музыка. Все равно шум такой, что ничего не слышно, — посоветовала молодая женщина.

Бравурная пьеса, исполненная монмартровской фанфарон, показалась Фаншетте длинной, как пятиактная опера. После того как отгремел гром аплодисментов, она снова принялась звать Бишу, теперь уже очень встревоженно, — до тех пор пока Даниэль Мартэн не крикнула с облегчением:

— Погляди! Погляди, Фаншетта, на середину площади… Сейчас твоего Бишу окропят вином Монмартра и примут в семью пульбо!