Мустафа надвинул фес и посмотрел из-под руки:

– Здравствуй якши-адам, здорово, хороший человек. Что ты кричишь?

А Христо на месте не стоит, шуршит ногами в стружках.

– Такая мастеру работа нужна? – кричит. – Вот, я тебе работу дам!

– Идем в хату, – сказал Мустафа и пошел к двери.

– Вот, – говорит Христо, – сделай мне новую фелюгу. Сделай, чтоб крепкая была, как бочонок, плотная, как орешек. Кругом крытая, чтоб ни щелочки. Чтоб как утка на волне играла.

Мустафа сидит на полу у стены и глядит на Христо. А Христо подсел к нему на корточки и прямо в лицо ему кричит:

– Большие паруса поставим, чтоб летала фелюга. На триста пудов грузу надо. Дубовые ребра, дубовый водорез!

– А что делать будешь? – спросил мастер.

– Рыбу буду возить, камсу, селедку из Керчи. По триста пудов.

– Умное дело, – сказал старик.

– Триста рублей, твой лес, – сказал Христо и встал.

Долго старик смотрел в пол, потом вскочил как молодой.

– Идем, – говорит, – я тебе лес покажу. Демир! Железо, не дерево, – и взял Христо за рукав.

Ударили по рукам и оставил Христо мастеру сто рублей.

– Хорошо, – говорит старик, – найму людей, скоро сделаем. А работу мою все знают.

И построил Мустафа Измирдан фелюгу для Христо.

Скрипка – не фелюга: гнутая, стройная, натяни только струны – запоет.

XVI

Прощается Христо с женой Фирой на пристани.

– Ну, довольно, – говорит, – я воду возил, пускай она меня повозит. Пойду за рыбой в Керчь. Ты меня скоро не жди.

Поднял парус Христо, только оттолкнулся от берега – прыгнул с пристани Филос-пес.

– Тьфу на тебя, – сказал Христо.

Не вернулся: нехорошо, говорят, назад раньше времени поворачивать.

Долго Фира вслед смотрела: горят на солнце новые паруса. Режут ветер острым верхом. Вышла фелюга в море. Светит парус на зеленой воде.

– Как цветок в поле, – сказала Фира, вздохнула и пошла к дому.

До вечера шел Христо берегом. Вот уж два тополя прошел. Смотрит грек туда, где стояла каменная скала Элчан-Кайя: нет, нет корабля. Ходит зыбь над тем местом. Стал смотреть Христо в воду: нет, и в воде не видать каменных парусов.

– Пропал Элчан-Кайя, пропал со всеми турками. А кинжал ихний заклятый здесь за поясом.

И хлопнул Христо по боку, звякнул кинжал в новых ножнах, брякнул серебряными насечками.

– Теперь нечего мне бояться, – и повернул прямо в море.

А что, не знает грек, куда судно вести?

Хорош ветерок дует с берега, распустила широко паруса фелюга и как змейка так и слизывает с волны на волну.

Урчит вода за кормой. Христо стоит на палубе, сдвинул шапку набок и стукнул ногой в палубу.

– Эх, лечу, куда хочу, хочу в Трапезунд, хочу в Инэболи. Неси, посудина.

А Филос свернулся кольцом под мачтой и всякий раз подымал голову, как стукнет хозяин каблуком в звонкую палубу.

XVII

На третий день открылся берег, переплыл Христо море.

Рассыпался по красному берегу белый город. Будто копья воткнуты, торчат острые минареты. Как хлеба горбушки, поднялись средь домов турецкие мечети. А вон в порту паутиной стоят мачты. Туда и направил фелюгу Христо. Прямо в Трапезунд угодил грек.

Бре! Может это быть, чтоб заплутал грек в море?

– Ай, фелюга! – говорят в порту, – сама как змея, паруса как облако.

Толпится народ на пристани. Христо бросил канат, десять человек ловить кинулись. И скоро все узнали, что приехал грек с того берега, один с черной собакой.

Пошел Христо в город: бегает, суетится народ, ослы орут неистово, все кричат, суются, топчутся, как будто круглый день пожар в городе. Все греки – шумливый народ.

Одни турки в тени сидят. Кто кальяном дымит, а кто и соломку сосет – ждут судьбу.

Пробился Христо на базар и стал торговать шелковые платки – большие, вышитые, с золотом, с кисточками. Торговался, охрип. Вороха накупил Христо. Наложил четыре бочки, забил наглухо и покатил на фелюгу.

«Провезу, – думает Христо, – тайком провезу. И продадут верные люди».

Не ждал Христо, сорвался ночью и побежал парусом домой. На пятую ночь прокрался к берегу. Тихая ночь стояла на море. Черная вода дышит – издалека идет усталая зыбь, с того берега.

Свистнул Христо тихонько пять раз и подползла к нему шлюпка. Черные греки-дангалаки сидят. Чернее ночи. Перекатил им Христо четыре бочки, а они ему от себя рыбы насыпали полфелюги. Как серебра налили камсы-азовки.

– Ну, – говорит Христо, – завтра деньги приготовьте, разбойники.

– Хоть нынче ночью, господин, – шепчут дангалаки. – Верный твой товар.

– А кинжал мой вернее, – и вынул свой турецкий кинжал.

И вот горит мутным светом в темной ночи кинжал, змеится по воде серебряный блеск. Христо чуть его из рук не выпустил.

– Айя, метера! – говорят дангалаки. – На сейчас тебе деньги, – и стали разматывать пояса.

«Святое мое дело! – думает Христо. – Некого мне бояться, некого мне бояться», – и пошел к красному маяку.

XVIII

Фира сидит на фелюге, торгует камсой, глупая баба.

– Не дорожись, – говорит Христо, – дорвалась дура до рыбы.

Хорош ветерок, дует прямо в море. И вот уже вечер ползет на землю.

Можно ли греку – а, диаволос! – терпеть бабьи штуки?

«Слетаю еще, еще слетаю, – думает Христо. – Весь Трапезунд, всю Турцию привезу домой; со всех мечетей ковры сорву; набью денег полный дом и все куплю! Весь Крым, с Балаклавой и с Севастополем!»

– Скорей ты, баба, давай остатки даром!

И вот белая борода на пристани. Стоит старик и красными глазками хлопает. Стоит старый дьявол, что-то шепчет здоровому хохлу на ухо. Что-то вертит в костлявых пальцах. И показалось Христо, что щурится еврей на камсу, на фелюгу одним глазом.

«Не даст он мне жизни! – думает Христо. – Стал мне старый черт на дороге».

Что, грек не знает, как тарарам сделать?

– Что?! – орет Христо, – что ты говоришь?

А еврей не смотрит – шепчет хохлу в ухо.

– Что тебе, собачья душа, надо? – и зашагал Христо по доске на берег.

«Пхну в воду старого черта, – думает Христо, – за него ответа не будет. Его ветром валит». И тискается Христо к еврею.

А старик держит в руке перстень, тычет на него хохлу пальцем. Горит как кровь на перстне красный камень.

– Ты что? – наступает на старика Христо: узнал Христо турецкий перстень.

– Колечко человек торгует, – шепчет еврей, пятится.

Толкнул его Христо, как бумажный опрокинулся старик, а кольцо упало в море. Бросились люди подымать старика.

– Что ты, сдурел? – кричат греку.

А Христо на фелюгу, тискается меж людей.

– Зачем не зарыл могилы? Бросил там руку! На мертвой руке это кольцо блестело!

– А, проклятое племя! Семя Иудино! – бормочет Христо.

– Да, – говорит сосед, – этот глянет – молоко киснет.

Рассердился Христо, выкинул камсу в море.

– Фира! Иди домой! – кричит. – Нечего тут бабам делать! Живо!

Фиру в спину толкнул. Завизжал Филос: ногой его в зад стал колотить Христо. Обрезал канат, обрезал якорь, и в море.

Один Христо в море, не взял и собаки, думает: зачем старик бросил в море перстень? Кто его там подымет!

– Э! Когда высохнет море, пускай берут свой перстень каменные турки! Ничего не сделал ни кинжал, ни перстень – один Христо да лопата. Трелля! Святое мое дело.

XIX

Набрал Христо двенадцать бочек платков, ковров и целый бочонок масла розового.

«Отдам масло в собор, – думает Христо, – и буду святой человек».

Вот уж третья ночь. Низкое небо стояло и стал ветер. Повисли паруса. Одно море кругом, и один Христо среди моря. И вот пошла зыбь с востока – видно, там работает ветер. Слепые зыбины ходят. Чуть по гребешкам всплескивают. И показалось греку, что ищет слепая зыбь фелюгу, щупает гребешками. Тронет фелюгу, обшарит, как слепой, и покатит дальше. Сидит Христо, руль держит, сжался, съежился, а фелюга болтает обвисшими парусами и нет ходу.

Огляделся Христо и никого не видать, только черно стало с востока. Идет ветер – левант. Двинул ветер в паруса, и понеслась фелюга, как с испугу. Оскалилась зыбь, пошла белыми гребнями. Бьет в фелюгу, бросается в паруса.