– Захарьев! Захарьев!

Захарьев вышел. Гражданин шел за ним.

Захарьев кланялся на все стороны. Гражданин стоял за ним с головой на плечах и как ни в чем не бывало кланялся за Захарьевым.

Захарьев снял свой клоунский колпак и замахал им публике. Гражданин схватился за голову, он шарил по волосам, искал шапку. Потом схватил себя за волосы, дернул вверх. Голова повисла в руке, и гражданин замахал публике головой, как шапкой.

Затем он поднял колено и с размаху стукнул по нему головой. И голова крикнула на весь цирк: «Ква!»

Гражданин выпустил голову, схватился за бока, дернул вниз пальто, пальто сползло, и из поднятого воротника высунулась голова Рыжего, высунулась и прокричала на весь цирк:

– Ку-ку-ре-ку!

Все еще хлопали, ждали следующего выхода. Служители оглядывались в проход. Но никто не выходил. Директор поднялся из своей ложи, тяжело сопя, пошел за кулисы. Через минуту он вышел и сказал:

– Объявите антракт. Второго клоуна сегодня не будет. Ставьте клетку для Кандерос.

Клоун Захарьев сидел перед зеркалом в своей уборной. Ноги он положил на подзеркальный столик, руки засунул в карманы и, откинувшись на спинку стула, раскачивался и пускал дым в потолок. Рыжий сидел на диванчике, ногой подбрасывал спичечную коробку и ловил ее зубами. В дверь стукнули, и служитель сказал:

– Директор спрашивает, будете репетировать или пойдет вчерашний номер?

– Пошли ты своего барина к чер-р-ртям!

Служитель смотрел выпуча глаза.

– К чертям! понял? – крикнул Захарьев и так качнулся на стуле, что чуть не слетел.

Служитель хлопнул дверью и ушел.

Рыжий с коробкой в зубах выскочил за ним следом.

– Стой! – крикнул Рыжий, и коробка прыгнула изо рта на целую сажень. – Стой! Я сам скажу директору.

Рыжий обогнал служителя и мигом скатился с лестницы.

Директор стоял на арене и говорил с летающей немкой Амалией. Рыжий кивком головы отозвал директора.

– Почему так таинственно? – сказал директор и не спеша подошел.

– Захарьев ставит номер. И опять непременно с оплеухой. Согласны?

– Если повторите вчерашний… – начал директор.

– Нет, но с оплеухой обязательно.

– Да уж не знаю… – помялся директор и пошевелил животом. Рыжий двинулся.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста, – живо заспешил директор.

– Условие, – сказал Рыжий, – репетируем одни, чтоб никого не было.

Директор кивнул головой, а Рыжий бросился догонять летучую немку Амалию.

– А впрочем у меня есть кем заменить, – сказал вдогонку директор.

Но Рыжий не слышал, он что-то говорил Амалии коверканым немецким языком. Амалия смеялась, подымала брови и директор слышал только:

– Ах, зо! ах, зо!

А Рыжий все шептал ей в ухо.

Рыжий не приходил, и Захарьеву уж надоело смотреть на свои подметки в зеркало. Он хотел встать, как вдруг в дверь пулей влетел Рыжий.

– Дело! Дело! – заорал Рыжий.

А Захарьев опять закачался и важно заметил:

– Ухожу и пусть плачут.

– Дурак! – крикнул Рыжий, – лучше выходи и пусть смеются. Индюк ты, тут такое дело!

Рыжий выглянул в двери, оглядел, пусто ли в коридоре, запер на задвижку дверь, скинул Захарьева со стула и плюхнул его на диван.

– Молчи и слушай! – и Рыжий стал шептать. Захарьев прищурясь глядел сначала в стену, потом раскрыл глаза на Рыжего и вдруг крикнул:

– Врешь! согласна?

– Идем доставать сбрую, тебе же сбрую целую надо!

Рыжий схватил с подоконника шапку и нахлобучил Захарьеву по самые уши.

Оба выбежали вон.

У них оставалось всего пять часов до начала спектакля.

Уж последние артисты уходили с репетиции. Служители гасили свет. Летучая немка Амалия в шубке и шапочке хохоча вошла на арену. За ней следом вился Рыжий. Неуклюжий сверток звенел у него под мышкой.

– Погляди, Захарка, чтоб ни одного чучела не бродило около, – крикнул Рыжий назад в проход.

– Никого! – крикнул Захарьев из прохода.

Им оставили один большой фонарь под куполом цирка.Рыжий стал спешными руками разворачивать сверток.

Директор сидел в своей конторе и делал вид, что проверяет счета, а краем уха прислушивался, не слышно ли чего с арены. Но оттуда ничего решительно не было слышно: ни клоунских выкриков, ни звонких оплеух, ни визгу.

Прошло два часа. Директор не вытерпел. Он кликнул дежурного капельдинера и сказал:

– Подите, товарищ, скажите им, что пора кончать… Посмотрите, что они там делают, может, я даром для них свет держу. И доложите мне.

Дежурный побежал.

Директор заходил по конторе, очень не терпелось ему узнать, что застанет там на арене дежурный.

Через две минуты вернулся дежурный.

– Ну что? что? – спросил директор и задышал громко.

– Никого нет, ушли и свет погасили.Директор выпустил воздух и повернулся спиной.

Публика уселась, оркестр из большой ложи рванул марш, и яркий свет ударил сверху. Бойко выскочил из прохода на арену вороной конь, белый наездник легко, как бумажный, подлетел и стал в рост на спине лошади.

Спектакль начался. Парадный воскресный спектакль. Номер шел за номером. И вот очередь клоунам, но это пять минут, за ними следом все ждали клетку тигров и среди них артистку на лошади.

Музыка играла, на арене было пусто. Клоуны не выходили.

А посланный от директора стучал во всю мочь в двери Захарьеву:

– Идите, – кричал служитель, – скандал, директор бесится.

– По-сле тигров! – крикнул Рыжий из-за дверей, – скажи: последний номер наш. А не хочет – пусть своего племянника выпускает.

– Товарищ Рыжий, – завопил служитель, – музыка второй раз играет! Директор велел…

– Пусть сам, катается кубарем, коли хочет, – крикнул Захарьев. – После тигров и шабаш!

Служитель зашлепал рысью по коридору.

Все видели, как директор, разинув глаза и растопыря руки, слушал, что передавал ему служитель. Потом вдруг нахмурился, покраснел и крикнул зло:

– Клетку!Капельдинер вышел на арену и сказал громким голосом:

– Граждане! антракт на десять минут.

А служители бросились укреплять высокую железную решетку вокруг арены.

И вот под звонкий марш, под медные трубы, мягкой походкой, один за другим прокрались по решетчатому коридору тигры.

Они вошли на арену, жмурились на свет и заходили в беспокойстве вдоль решетки. Они зло искоса глядели на публику, и люди невольно прижимались к стульям.

Оркестр переменил музыку, заиграл плавный вальс, и на арену въехала Луиз Кандерос на высокой белой лошадке.

Артистка улыбалась и кланялась публике, кивала головкой и не глядела, как скалились тигры – и как на них косила глаза белая лошадка.

– И гоп! – крикнула Кандерос и взмахнула вверх рукой.

Лошадка стала на дыбы и пошла под музыку вкруг арены. Тигры заметались, забегали в клетке, но наездница не глядела на них и беспечно покачивала головкой в такт музыке. Лошадка сделала полный круг и дошла до подъемных дверей клетки.

– Алле! – крикнула артистка. Лошадь опустилась, и вдруг все заметили, что что-то случилось. Будто лошадь наступила на лапу тигру, и в тот же миг зверь махнул лапой, лошадь рванулась, артистка едва усидела, весь цирк завыл, публика забилась, затопотала на своих местах. Но уже десять железных шестов просунулось в клетку, как пики, и выстрелы залпом ударили в воздухе. Никто не мог понять, что происходит, все ждали ужаса и крови, сейчас, сию минуту, и люди не слышали своего крика за ревом зверей. Публика не заметила, как помощники артистки успели поднять вмиг железную дверь. Эти помощники были всегда наготове, с шестами и револьверами. На один миг они напугали тигров и за этот миг сделали все. Зрители пришли в себя, когда лошадь с артисткой была уже в решетчатом коридоре и железная дверь опустилась сзади нее. Через две минуты все было в порядке, и тигры один за другим, рыча, шли по коридору вон с арены.

Публика волновалась, некоторые уходили, уводили детей.

Но в это время на арену вышел сам директор и зычным голосом, как из бочки, возгласил поверх всего шума: