– Угадал. – Шеп откусил сэндвич и отложил его на тарелку. – Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне показалось, что коллеги решили, будто я планировал отправиться на экскурсию. Мое появление в офисе вызвало несказанное удивление.

– Послушай, извини меня. На прошлой неделе Марк опять начал острить, и я решил, что пора его проучить. Но я был уверен, что на этот раз ты точно уедешь… Я не оправдываю себя, но для нас обоих было бы лучше, если бы ты все эти годы молчал о своем грандиозном плане и рассказал, только когда наступил бы час икс.

– У меня не было причин скрывать свои планы все эти годы. Я действительно собирался так поступить.

– И все же я думаю, ты должен мне разрешить рассказать всем в «Наке» о Глинис. Они должны знать, что это были не пустые разговоры и ты не уехал на Пембу не потому, что струсил.

– Глинис не хочет распространяться об этом. Я получил разрешение рассказать только тебе и Кэрол. Это ее право. Я не собираюсь использовать ее, чтобы изменить ситуацию на работе к лучшему. Она такая, какая есть, и уже ничего не изменишь.

– Как думаешь, почему она это скрывает?

Шеп пожал плечами:

– Она привыкла все держать в себе. Рассказать – значит вынести сор из избы.

– Но все и так узнают.

– Тем не менее, – сказал Шеп.

– Послушай, – начал Джексон, когда они шли обратно, – может, по пивку, прежде чем поедешь в Элмсфорд?

Для Шепарда Накера была в новинку возможность пойти куда-то просто так, для собственного удовольствия, просто потому, что захотелось, но его просил Джексон, и он не мог отказаться.

– Конечно, – ответил он.

– Только ненадолго, – сказал Шеп, подъезжая к Виндзор-Террас.

– Ладно. У нас все равно в девять встреча с группой поддержки больных СВ Д. Терпеть их не могу. Все бы ничего, если бы все сводилось только к обмену информацией о побочных эффектах лечения и так далее. А все эти еврейские штучки уж слишком. Не пойми меня неправильно. Я не из тех «евреев-антисемитов». Я вообще не антисемит и… э… не еврей. – Джексон нес какую-то чушь, но это было лучше, чем сидеть в полной тишине. – Моя мама не была набожной, отец соблюдал баскские обычаи, но ничего серьезного – это не значит, что я фанат всего испанского, ничего подобного. А Кэрол выросла в католической семье. Но один ее дедушка по линии отца был ашкенази. Так сложилось, что теперь вокруг Флики крутятся эти любители фаршированной рыбы, хотя она даже не еврейка.

А эти правоверные болваны… Когда они женятся, отказываются делать анализ ДНК. Даже если рождается ребенок с СВД, они и потом не делают амнио. У одной семьи в Краун-Хайтс трое таких детей. Такое вот наказание за глупость. Вероятно, таким образом иудеи борются с абортами. Кроме того, почему раввины в любом направлении иудаизма всегда придерживаются радикальных взглядов? Они говорят: если у плода обнаружили СВД, избавься от него. Вроде как Бог не хочет, чтобы они мучились. Вот так вот все запущено.

Знаешь, что меня убивает? Принято считать это еврейским счастьем, и полагаешь, можно выбирать, во что верить? Нет. Эти гены передаются из поколения в поколение, дружище. Эти люди избранные.

В сложившихся обстоятельствах Джексону больше не на что было жаловаться, и он замолчал.

Кэрол и Шеп обнялись, и Кэрол сказала, что очень, ну очень сожалеет. Когда они расположились на кухне, Шеп рассказал, что почти все выходные провел в Интернете, и поведал о том, что узнал. Он сказал, что в конце недели возьмет день за свой счет, чтобы поехать с Глинис к онкологу, и выяснит все подробно. Кэрол спросила, как отреагировала на это Глинис, он сказал, что пропустила мимо ушей, но, поскольку она все всегда пропускает мимо ушей, судить сложно. Тогда Кэрол спросила, как он сам к этому относится, но Шепу этот вопрос показался неуместным. Он сказал, что, конечно, боится, но не должен распускаться. «Я просто обязан держать себя в руках. Мои чувства не имеют значения. Я сам уже не имею значения». Это была единственная фраза за весь день, которую он произнес с какими-то эмоциями.

Кэрол выразила сочувствие по поводу поездки на Пембу, хотя Шеп великолепно знал, что она считает эту идею бредовой. Он сказал, что мысли о Последующей жизни кажутся мелкими и пустыми, словно это произошло очень давно. Он сказал, что оказаться на таком вираже стоило только для того, чтобы понять, что по-настоящему ценно. Сейчас ему не надо мучиться необходимостью принять решение, уезжать или нет, потому что после сообщения Глинис все уже не важно. Нет никакой Пембы, словно остров в одно мгновение погрузился в пучину океана. «Можете мне не верить, – сказал он, – но в моей жизни никогда раньше не случалось такого, чтобы в одно мгновение все стало ясным и понятным». Шеп размышлял вслух, говорил, что это похоже на Божественное провидение. Он не хотел уезжать на Пембу без Глинис и Зака. Без них нельзя было уезжать, а теперь он и не может так поступить. Все предельно просто. В определенном смысле смена приоритетов стала для него спасительной соломинкой. Избавила от колебаний. Внесла определенность, указала, как необходимо поступить. «И как хочу поступить, – многозначительно добавил Шеп. – Я нужен Глинис. Возможно, был нужен ей и раньше, но это не было столь очевидно». Затем Шеп сказал, что прекрасное ощущение, когда ты нужен своей жене, и Джексон почувствовал укол зависти, поскольку никогда не испытывал ничего подобного.

Шеп не всегда был таким чувствительным. Нельзя назвать его бессердечным, вовсе нет, но он был таким, как все. С точки зрения Джексона, это была нормальная жизнь, достойная уважения: он оставлял за людьми право самостоятельно решать, каковы его истинные чувства. Он не оскорблял их и не надоедал им. Поэтому, когда признался, что любит Глинис и до настоящего момента даже не подозревал насколько, что теперь сожалеет о своих планах и о том, что всего лишь неделю назад постыдно считал самоисцелением, Джексона это задело и тронуло одновременно. Джексон задумался о том, насколько Флика изменила их с Кэрол и как ужасны были некоторые перемены, например то, что они не высыпаются из-за поздних ужинов и редко занимаются сексом, но некоторые перемены все же были к лучшему. В их жизни был императив. У них было общее дело, а это куда важнее секса и, что удивительно, намного интимнее и более возбуждающе. Возможно, сообщение жены о том, что она может умереть, воздействует с такой силой, что заставляет многое переоценить и сконцентрироваться на том, что необходимо поддерживать друг друга на этом нелегком пути.

Когда Шеп сказал, как он рад, что теперь ему не надо «покидать Глинис», «расставаться с сыном», Джексон был слегка ошарашен; никогда раньше он не слышал, чтобы его друг употреблял такое слово, как покидать. Шеп говорил, что, услышав предполагаемый диагноз, подумал: «Господи, пронеси эту чашу мимо меня», как сказал бы его отец, у Джексона и самого возникла эта мысль, но он промолчал, заметив, однако, что произошедшее неожиданным образом изменило Шепа, пробудив в нем чувства истинного христианина. Вместо этого Джексон сказал, что смешно стараться избежать ответственности и все больше погружаться в заботы. Шеп признался, что сейчас чувствует себя самим собой. Нормальным. Совершающим правильные поступки. Заботящимся о жене.

– Мне кажется, – сказала Кэрол, – ты не смог бы уйти в никуда.

– Нет, – ответил Шеп с легким сожалением. – Это был бы не я.

– Точно, – поддержала Кэрол. – Знаешь, как говорят о бесполезности строить планы на будущее.

Шеп согласился и сказал, что, как ни странно, люди все равно это делают. Это прозвучало как философское размышление, он даже стал казаться старше, и Джексон только тогда заметил, что в его друге нет больше той ребячливости, которая всегда была ему присуща.

Проблемы в жизни всегда напоминают о том, что они есть у всех. Шеп отвлекся от Глинис и Пембы и спросил о Флике – девочки были наверху, делали уроки – и, конечно, потом о Хитер. Он даже поинтересовался, как дела у Кэрол на работе, на что больше никто не решался, поскольку это была слишком нудная тема, и не скучает ли она по садоводству. Да, она очень скучала, скучала по физическому труду и копанию в земле. Шеп сказал, что ему знакомо это чувство, что ему тоже хочется отремонтировать или смастерить нечто такое, что сделает жизнь людей лучше, а он сможет увидеть результат своего труда, вместо того чтобы о чем-то договариваться, что-то обсуждать по телефону. Кэрол работала в отделе продаж Ай-би-эм, поскольку они не требовали ее присутствия в офисе и разрешили пользоваться любым компьютером, будь то у нее дома или на Таити; она могла сама регулировать свой рабочий день, лишь бы справлялась со всеми обязанностями – такая политика фирмы в отношении сотрудников, о которой они, смеясь, договорились, не должна была казаться революционной, но казалась, поскольку единственным критерием был результат. В любом случае ландшафтный дизайн тоже не предполагал фиксированных часов работы, поэтому, насколько помнил Шеп, у Кэрол всегда была возможность вернуться домой к приходу девочек из школы, в середине дня отвезти Флику к врачу, даже при необходимости доставить ее в больницу в экстренном случае. Он спросил: стоило ли от всего этого отказываться ради большей зарплаты? Джексон едва подавил раздражение; его выводило из себя, что Кэрол получает больше его, как и страшно бесило то, что она была вынуждена забросить любимое дело, в отношениях мужчины и женщины вообще многое изменилось, и это не должно его касаться.