Политически Россия приняла на себя удар всей атлантической группировки во главе с США, рассчитывающих санкциями, изоляцией и давлением загнать Россию на место, определенное для неё Западом. В России и её ближайшем окружении, как нигде, очевидны взаимовлияние и конкуренция культур, религий и цивилизаций, которые ставят под вопрос существующие границы.

Россия ещё полностью не почувствовала последствий стагнации, санкций и обвала цен на нефть. Даже если правительство будет способно выполнять свои бюджетные обязательства, удар инфляции трудности с финансированием основной массы бизнеса скоро станут тяжелой реальностью. Нет сомнения, что будет ещё хуже, перед тем как станет лучше.

В этой ситуации страна не может просто плыть по течению, принимая всё новые удары. Однако выработку перспективной российской политики затрудняют внутриполитические разногласия. Обнажаются противоречия между интересами сформировавшейся к началу 2000-х экономической элиты, вышедшей из экспортно-сырьевой модели экономики, и интересами долгосрочного развития страны как самостоятельной индустриальной державы. Постепенно набирают политический вес силы, осознающие национальный интерес бизнеса и общества в целом в ускоренной реиндустриализации России. Идёт борьба за влияние на государственные рычаги между группами элит, ориентированными на «либерально-финансовую» и «индустриально-государственную» модели развития.

Открытый конфликт с Западом, особенно тот факт, что экономическая война против России остро поставила вопрос о диверсификации экономики и экономическом суверенитете, серьёзно обострила этот конфликт и вывела его из кулуаров в сугубо практическую, политическую, медийную плоскость.

Так или иначе, если Россия устоит до 2020 года, если все попытки её противников не приведут к экономическому коллапсу, хаосу и распаду страны, то можно будет с уверенностью сказать, что доминированию Запада пришел конец. Это значит, что международные отношения официально вступят в новую эру. И наша страна вступит в новую эру. Следующие пять лет будут переломными и судьбоносными – как для мира, так и для России.

Политики и публицисты, которых ещё вчера рассматривали в качестве маргиналов, на глазах превратились едва ли не в главных выразителей общественного мнения и трансляторов позиции власти. Представители официальных структур стали гораздо чаще апеллировать не только к внешнеполитическому реализму с его пафосом национальных интересов (что ранее выгодно отличало линию российской дипломатии), но и использовать арсенал романтических подходов (апелляция к «русскому миру», сакральности Крыма и т. п.).

Прежде всего следует отметить, что сам термин «холодная война» историчен по своему происхождению. «Холодная война» – это реальность ялтинско-потсдамского мира, возникшего по окончании Второй мировой войны. Сегодня этот мир не существует. Его торжественные «похороны» провозгласили ещё на Пражском саммите НАТО в 2002 году, предопределившем пятое (и самое крупное с момента создания блока в 1949 году) расширение и открывшем путь в Брюссель и трём бывшим союзным республикам, и нескольким бывшим членам Организации Варшавского договора.

Если же говорить о социально-экономической политике внутри страны, то, по меткому замечанию американского конгрессмена-республиканца Даны Рорабакера, «здесь путинская Россия намного больше похожа на Америку Рональда Рейгана, чем нынешние Европа и США». Известный американский публицист и политик Патрик Бьюкенен в одной из своих статей оценил идеологические воззрения действующего российского президента как консервативные и близкие, а потому – близкие «подлинной Америке».

Таким образом, причиной сегодняшнего всплеска противоречий между Москвой, с одной стороны, Вашингтоном и Брюсселем – с другой, является не «вторая холодная война» и не идеологические разногласия, а асимметрия восприятия национальных приоритетов.

По справедливому замечанию известного болгарского политолога Ивана Крастева, «Европа любит думать о себе как о стабильном континенте, но в действительности здесь за два десятилетия, начиная с 1989 года, было создано и разрушено больше государств, чем в любом регионе мира в любое время. Даже чем в Африке в период деколонизации 1960-х годов. 15 новых государств появились на месте СССР, 7 на месте бывшей Югославии и два на месте Чехословакии. Вдобавок к этому четыре «непризнанные республики» и ещё другие, кто хотел бы пойти по их пути. Насилие на Балканах по сравнению с 1990-ми годами значительно снизилось. Однако многие из новых государств по-прежнему подвержены кризисам и нестабильности. Им угрожает слабая государственность (её компоненты включают коррупцию, отсутствие качественной правящей элиты, легитимности, сепаратистские конфликты и «горячие точки»). На них оказывает влияние как глобальный экономический кризис, так и возможные вмешательства извне». Продолжая тезис Крастева, можно предложить сравнительный анализ двух списков. Тех стран, что поставили свои подписи четыре десятилетия назад под Хельсинкским заключительным актом 1975 года, и тех, которые имеются в Европе сегодня. История с Украиной – это не спор о том, «кто первым начал». Это история отсутствия реально работающего международного права и эффективного международного арбитража для спорных вопросов, касающихся взаимоотношений центра и региона в кризисных условиях. Снова, как это уже было ранее на Балканах или в Закавказье, у ведущих мировых игроков не было консенсуса относительно чётких критериев по поводу отделения или сохранения территориальной целостности. При подготовке к референдуму в Крыму (прежде всего в тексте Декларации о независимости) его организаторы апеллировали к казусу Косово. По справедливому замечанию австрийского политолога и юриста (специально занимающегося проблемами сецессии) Бенедикта Гарцля, «Международный суд ООН оказался не в состоянии обеспечить чётких указаний в отношении последствий успешной практики сецессии в своём консультативном заключении по поводу законности Декларации о независимости Косово. В частности, его основным юридическим доказательством был тезис о том, что «международное право в целом не содержит применимого запрещения деклараций независимости». В соответствии с этой логикой власти других де-факто государств, включая и Абхазию, рассматривали возможности для своего признания. И хотя прямой запрет на декларирование независимости отсутствует, это не означает автоматически его явного разрешения и поощрения». Продолжая мысль австрийского эксперта, мы можем заключить, что такая двойственность и недоговоренность даёт возможность для двойной политической бухгалтерии и спекуляций относительно того, что считается «правильным самоопределением», а что – не считается. И апелляция к Косово возникает всякий раз неспроста.

В то же самое время и Москва также опасается переступать через «красные линии». В пользу этого вывода говорит неготовность российского руководства признать независимость двух республик Донбасса (Луганской и Донецкой) и, напротив, стремление к урегулированию конфликта на юго-востоке Украины путём многостороннего диалога со всеми заинтересованными сторонами, включая и США. По справедливому замечанию академика Евгения Примакова, новый виток эскалации с Западом (а значит, либо полный разрыв, либо драматическая минимизация отношений) чреват для России технологическим отставанием. «В глобализирующемся мире если мы являемся слабым звеном в этом отношении, то с нами могут говорить свысока и действовать против нас. Здесь нам нужно выправлять положение. Но как, в одиночку?» – резюмирует он.

«Российские элиты стремятся создать государство на прочной основе, которое можно интегрировать в глобальную экономику, но в то же время защитить её внутреннюю политику от внешних воздействий. Россия никогда не мирилась с идеей НАТО-центризма и европейского порядка, сфокусированного на ЕС», – констатирует Иван Крастев.