— Я так рада, что ты зашла, — сказала я и тут же пожалела о своих словах, которые прозвучали вежливо и до ужаса фальшиво.

В таком тоне можно разговаривать с новым соседом, но уж никак не с женщиной, руку которой я сжимала мертвой хваткой, выталкивая из себя в наш мир младенца. (Джон упал в обморок, так что пришлось звать Сью, которая ждала в коридоре, на «скамейке запасных».) Моя неловкость, похоже, обидела Сью. Она ничего не ответила, просто крикнула мальчикам, которые устроились в гостиной перед телевизором, открутив звук на максимум, что им пора. Они привычно заныли, но прошмыгнули мимо нас и хлопнули дверцами машины раньше, чем мы добрались до крыльца.

На дворе и в самом деле пахло весной. Листья на деревьях еще не распустились, и трава не зазеленела, но все вокруг блестело и переливалось от влаги, готовясь к переменам. На дороге мычали коровы Хенслинов, и я услышала в их мычании радость и довольство. Все вокруг слилось в единую гармонию тепла, солнца и бесстрашно пробуждающейся жизни.

Мы ступили на крыльцо. С заднего сиденья машины раздавался сердитый голос одного из близнецов, заглушаемый птичьими трелями и мелодичным перезвоном музыкальных подвесок, которые я привязала к карнизу над гаражом.

— Черт, полдня проболтали, — сказала Сью, — а я даже не поинтересовалась, как ты.

Это была неправда, и она об этом прекрасно знала. Она ведь спрашивала у меня, как дела, и я ответила, что все в порядке. Сейчас она просто решила схитрить и спросить еще раз. В том, как она заглядывала мне в глаза, мне почудилось что-то подозрительное, как будто она явилась ко мне исключительно в надежде что-нибудь разнюхать и теперь, в последние секунды нашей встречи, все еще не отказалась от своей попытки.

Я равнодушно повела плечами:

— Ничего нового.

— А что насчет твоего поклонника?

— Никаких новостей, достойных упоминания, — солгала я.

— Твоя шея, — сказал Брем. — Она меня с ума сведет.

Он прикоснулся губами к пульсирующей жилке, а затем несколько долгих минут водил языком по кругу, прежде чем переместиться вверх, к уху, сдвинув волосы и впиваясь в кожу зубами.

— Я тебе говорил, — прошептал он, — что я — вампир?

Я попыталась рассмеяться, но звук больше походил на хриплый вздох. Одной рукой он расстегивал верхние пуговицы моей блузки, другой убирал волосы с шеи, толкая меня спиной на матрас. Язык и зубы прикасались к ямке под ухом до тех пор, пока я вся, от лба до кончиков ног, не покрылась пупырышками.

Гусиной кожей.

«Как будто кролик вспрыгнул к тебе на могилку», — говаривала в таких случаях моя бабушка.

Меня охватил озноб, и сразу стало жарко. Струйки пота, стекавшие по груди вниз, к животу, леденили.

Он прижался лицом к ложбинке между моих грудей, и я почувствовала на своей влажной коже его горячее дыхание. Он протянул руку и расстегнул бюстгальтер, затем скользящим движением руки провел по груди, взял в ладонь одну, внимательно осмотрел и прикоснулся к ней губами.

Он действительно называл себя вампиром.

Несколько дней назад, когда мы сидели в кафе и пили кофе, я спросила, откуда у него такое имя — Брем.

— Я — вампир, — ответил он.

Я улыбнулась.

В ярко освещенном зале мне было трудно заставить себя взглянуть в его бездонные синие глаза. Вокруг стоял гвалт — громыхали подносы, визгливо смеялись девчонки-студентки. Из кухни доносился стук, как будто там кто-то колотил ложкой по кастрюле. Кассир на бешеной скорости пробивал чеки на кофе и гамбургеры, стуча по клавишам аппарата, издававшего резкий металлический звук. Шум, грохот, суета — обстановка напоминала какое-то бесовское празднество, какой-то безумный карнавал, который того и гляди превратится в побоище. Сейчас, казалось мне, его участники затеют драку, отнимая друг у друга еду, затем под дикие вопли начнется оргия, а под занавес защелкают пули, рикошетя от стен.

— Ну надо же, — удивилась я. — Как странно. Значит, вас назвали в честь Брема Стокера?

— Да, — сказал он. — Хотите верьте, хотите нет. Матушка отличалась странностями, о чем нетрудно догадаться хотя бы потому, что назвала сына в честь Дракулы.

— Но почему?

Он барабанил пальцами по поверхности стола. На правой руке у него красовался серебряный браслет. В другой он держал пластиковый стаканчик, сжав его так, что тот прогнулся, хорошо хоть не лопнул.

— Она преподавала английский, — сказал он, кивая в мою сторону. — Как и вы. Только в школе. Ей нравился образ Дракулы. В свободное время она писала романы о вампирах.

— Да что вы?

— Правда, правда.

— Она их публиковала?

— Один напечатала. Дрянная книжонка в мягкой обложке. Больше не печатала.

— А вы их читали?

— Нет, — ответил он. — К тому времени, когда я достиг возраста, в котором интересуются подобными вещами, она уже умерла. И потом, меня это не слишком вдохновляло: моя покойная мать — любовница вампира. Знаете, как подростки воспринимают такие вещи. А теперь у меня даже нет этой чертовой книги.

— А как она называлась?

— «Кровавый любовник».

— Ого!

— Вот именно — «ого». Не сомневаюсь, что в книге полно любовных сцен. Вот вам еще одна причина, по которой семнадцатилетний парень не станет читать книгу, написанную его матерью.

— Вы правы, — заметила я. — Действительно не станет.

Он откинулся на спинку кресла.

Я отметила, что при относительно небольшом росте у него было длинное тело. Под футболкой угадывались твердые мышцы живота. Судя по сложению, он, наверное, занимался бегом. Полоска пота, проступившая на серой хлопковой ткани, проходила ровно по середине торса.

В помещении было тепло. Стояла первая неделя марта, но резкое потепление еще не успело вдохновить администрацию колледжа отключить отопление. В зале кафетерия с запотевших окон стекали струйки влаги. Посетители, почти весь день просидевшие в жарко натопленных кабинетах и аудиториях, спешили поскорее стянуть с себя все что можно. Свитера, пиджаки, колготки. Я даже сняла с себя нитку жемчуга, которая в этой жаре повисла на шее противной скользкой гирей.

— А теперь вы расскажите о себе, — попросил он.

Я задумалась. Мозг вдруг утратил гибкость мышления и даже способность памяти. Я пригласила его на чашку кофе якобы для того, чтобы отблагодарить за ремонт машины, но мы оба догадывались — я по его взгляду, а он — по моему смущению, по какой причине я ему позвонила и предложила встретиться.

— Ну ничего, — проговорил он, убедившись, что я не в состоянии выдавить из себя ни слова. — В следующий раз расскажете.

Поздним воскресным утром я взяла грабли и направилась в сад.

С первой же мартовской оттепелью я всегда старалась выгрести обнажившиеся из-под стаявшего снега мертвые останки растений. Все знали, что зима еще вернется, еще будут дожди с ледяной крупой и метели, но сегодня термометр показывал шестьдесят градусов[6]. Ломкие ветки жимолости, засохшие хризантемы, погибшие лозы винограда, даже несколько бутонов шток-розы, которые я забыла удалить осенью, коричневые и сморщенные, присохшие за зиму к цветоножке, с легкостью уступали натиску граблей, как будто смерть настигла их так давно, что они забыли про всякую связь с землей. Рукой в садовой перчатке я легонько дергала за стебли и извлекала их из почвы со звуком, похожим на сухой кашель, с вялыми безжизненными корнями, припорошенными грунтом. Я проработала несколько часов и вывезла семь полных тачек, сваливая их содержимое в кучу возле живой изгороди в углу двора. Завтра Джон ее сожжет. Мгновенно вспыхнет пламя, не оставив никаких доказательств существования растений, живших ровно одно лето и превращенных в светло-серый пепел. Они бесследно исчезнут, как будто их никогда и не было.

Когда сад наконец очистился от прошлогоднего мусора, я смогла разглядеть маленькие зеленые стрелки тюльпанов, пробивавшихся вверх, к весеннему теплу, и несколько цветков подснежников, застенчиво склонивших освещенные солнцем головки. Я поминутно вспоминала Брема, его руки у меня на груди, его тело, лежащее на моем, и, чтобы успокоиться, мне приходилось опираться на грабли, иначе я бы упала. С заднего двора вышел Джон, затыкавший мячиками для гольфа кротовьи норы, и я рассеянно ему улыбнулась.