Такою натурою наделен был от природы один из земляков Крестининых и Фоминых, который точно так же погиб бы в печальном звании и положении недоразвившегося самоучки в ожидании какой-либо благоприятной случайности, если бы в этой натуре не было неудержимых порывов и решительности разорвать все препятствия и смело направиться к цели хотя бы на другой конец света. Энергия эта увенчала дальнейший успех его действий и в лице его высоко подняла значение русского простого человека, его ума и способностей, до тех пор признаваемых пригодными лишь на черные работы и мышечный труд. Для исполнения своего высокого призвания гениальный холмогорец Михайло Васильевич Ломоносов бежал с родины. Здесь в ревизских сказках, в графе о занятиях и роде жизни, числился он "в бегах", т. е. в неизвестной отлучке, даже и в то время, когда имя его как первого русского ученого известно было далеко за европейской нашей границей и плодотворная деятельность на пользу отчизны не знала устали и не находила конца и пределов в многообразных применениях и изобретениях.
На родине сведения о гениальном математике очень скудны. С величайшим трудом удалось товарищам по академии, Лепехину и Озерецковскому, доискаться до места его родины и вызнать несколько незначительных подробностей об его жизни в родной семье. Деревня Денисовка успела переименоваться в Болото, на месте дома Василия Дорофеева стоял дом дьячка. Не изменился лишь печальный вид его скудных родимых мест — неизменного острова, расположенного между рукавами Двины, с одной стороны в виду старинных Холмогор, откуда еще не переведена была епископская кафедра, и с другой — в виду Вавчуги, где в то время, когда рос Михаил Васильевич, находилась в полном разгаре деятельность Бажениных и еще жили свежими воспоминаниями о великом Преобразователе России. Скудная земля обязывала жителей отхожими промыслами, и в числе других и отца Ломоносова. Единственный сын его, Михайло, обязанный разделять труды семьи, тут получил первые уроки терпения и увидел первые примеры настойчивости в достижении целей и изобретательности. После домашней науки немудрено ему было добежать до Москвы в чужом китаечном полукафтане и с тремя рублями денег. Родина успела, однако ж, снабдить его всем, чем могла, в другом отношении: грамотность в среде населения была достаточно развита и тем более была обязательна для Ломоносова, что отец его придерживался раскола беспоповщины. Даровитого мальчика, обладавшего природною глубокою памятью, обучил и начаткам не иной кто, как той же Куростровской волости грамотный крестьянин Иван Шубной. Уже одной возможности читать книги достаточно было для шестнадцатилетнего Ломоносова, чтобы задумать неслыханное в тех местах дело — совершенно безраздельно посвятить всю свою жизнь обучению себя и науке. А так как на родине была только одна и то кое-какая школа для духовных, то и оставался прямой выход — покинуть родину и бежать в Москву по дороге, хорошо известной северным торговым и промышленным людям. Назад он на родину не возвратился: император Павел прислал в 1798 году указ, увольнявший семейство сестры Михаила Васильевича Головиной с потомством от подушного оклада и рекрутского набора "в уважение памяти и полезных знаний знаменитого профессора статского советника Ломоносова". Позднее (не в Холмогорах, а в Архангельске) поставлен был на гимназической площади памятник, но, к сожалению, классическая тога, лира и крылатый гений не достигают цели поучения и возбуждают в народе превратные понятия и забавные толкования.
Ломоносов бежал, по крайней случайности, в знаменательное для его родных мест время. Они стали быстро утрачивать свое прежнее значение и клониться к упадку. Гениальный Преобразователь государственной и экономической жизни России, вдохновлявший деяниями своими и давший направление всей жизни и деятельности Ломоносова, посетил три раза север именно для того, чтобы убедиться в исторической ошибке народа и для исправления ее дать народным стремлениям другое направление и указать новые пути. Лучший из них, на юг в плодородные черноземные степи, царю не удался, но зато новый путь на запад, обеспечивающий сближение с Европой посредством Балтийского моря, был прочно установлен великим хозяином еще при жизни. Петербург нанес сильный и верно рассчитанный удар Архангельску со всеми его ближними и дальними пригородами и волостями. В экономической жизни не только лесного севера, но и всей России произошел затем неожиданный и крупный переворот, который завершился последующими великими событиями: приобретением новороссийских степей и Черного моря. С этого времени упадок севера стал очевидным, и нынешнее печальное положение его едва ли уже исправимо. Мы в настоящем очерке именно потому и принуждены были дольше останавливаться на истории северного края, что существеннейший интерес народной жизни его теперь весь заключается в прошлом.
В прошлом народной жизни на севере — приобретение на Христово и русское имя новых диких стран, лежавших до тех пор впусте и без пользы, оживление их благотворным земледельческим трудом, установление торговых сношений для обмена богатств, открытие удобных мест для сношений с иностранными государствами и в то же время, по скудости почвы, развитие промышленного духа и вместе с тем непрестанные передвижения в направлении на восток в расчете на приобретение лучших мест для земледелия и более выгодных для промысла. XV век в особенности замечателен по развитию на лесистом севере народной колонизации, дошедшей в следующем веке до своего апогея, когда обеспечению оседлости стали помогать различные благоприятные случайности и между прочим открытие иностранными кораблями входа в Северную Двину. В конце XVI века русские люди упрочились уже на далекой Печоре и ее левых притоках и пробили три пути за Уральский хребет, а вскоре перешли его уже не для временного обмена продуктами промыслов, а на вечное житье, "на пашню" в таких же земледельческих общинах. XVII век в этом отношении ознаменовался тем, что к свободным переселениям присоединило правительство вынужденные: за разные вины городских обитателей ссылали их в Сибирь целыми городами. С легкой руки Ивана Грозного, разорившего Новгород и переселившего из него лучших граждан, Борис Годунов из углицких горожан основал в Сибири Пелым-город, за покровительство ссыльным Романовым опустошил для той же цели Каргополь. Конец XVII века выражился для северного лесистого края новым наплывом свободных людей, побежавших от казни за приверженность к старому кресту и книге и за сопротивление властям. Край снова начал было оживляться и облюдел, однако, в таких лишь размерах, которые возможны были при постоянных тревогах и организованных преследованиях. Когда Петр I проложил дорогу на запад и хорошо успел обеспечить ее на первых же порах, а Сибирь в то же время стала вполне известною, — движение на север окончательно остановилось и получило решительное направление на восток. Лесистый север, издревле игравший роль проходной дороги, сделался как бы сборным пунктом для выселенцев в иные страны и получил значение как бы передаточного места. Недремлющие силы могучей природы снова вступили в права. Стали зарастать проторенные дороги, и на возделанных людским трудом местностях начались те перемены вида и характера их, которые так любит природа. Там, где земледелец вызвал из елового леса пашню, укрепился смешанный лес; где он охранял луга, вырос березник; где засорил реки, понизил русла, увеличил через то размеры весенних разливов, там стали скопляться стоячие воды, образовались безнадежные болота и на лучший конец уремы, т. е. поемные леса или кустарники. Если и удалось людям значительно изменить физиономию лесистых мест — осушить болота, переменить направление речных русл, измельчить озера и сократить их береговые очертания, даже многие совершенно уничтожить, — тем не менее вступившая в свои права лесная природа затерла на лице земли не только одинокие людские жилья, но успела скрыть от любопытных глаз археологов людные города и воинствовавшие остроги. Если на остатках дворца петровских времен на кончезерских марциальных водах, принадлежащего царице Прасковье Федоровне, давно вырос лес, то может ли быть что-либо удивительного в том, когда целые ряды курганов в самых глухих трущобах характерно знаменуют покинутые жилья? Места многих летописных городов еще до сих пор с точностью не определены, а другие и совсем не отысканы. Иные города (Орлец, Чаронжа) едва приметны теперь по слабым признакам земляных валов, беспощадно размываемых дождями и весенними разливами. Другие превратились в жалкие села, как Кевроль и такое некогда знаменитое место, как Усть-Вымь, где была кафедра св. Стефана Пермского и куда сбиралась для молитвы и торговли вся Зырянская страна. Особенно пострадали от перелива населения с севера те города, которые сохранили своя места и имена до настоящего времени. (…) Помог также упадку лесного севера тот же пушной зверь, который, между прочим, служил приманкой в этих лесах: соболь ушел в Сибирь, где стал путеводителем к открытию новых стран. Уничтожение и ослабление в продуктах промысла, столь характерное на великорусском севере, обращало земледельцев снова к пашне, к чрезмерным и безнадежным трудам, а стало быть, и к последовательному выселению на новые и сытые места, "от нужи да от потугов не по силам", как привычно жаловались в старину.
